Парадоксальные известия

Оскар просыпается: тело кажется удивительно лёгким. «Отель. Дешёвый отель. Ужасный, дешёвый отель. Как тут странно». Он приоткрывает глаза, приподнимается на локтях и понимает, что что-то не так. Он точно лежит не на кровати, и, по правде говоря, вообще не лежит, а подвисает в воздухе. Он представил себя Кентервильским приведением, затем представил Страшный Суд и Ад, ожидающий его, успел перепугаться, смириться, помолиться и про себя съязвить по этому поводу, и только затем подумал о том, что, вероятнее всего, он просто-напросто спит. Только чтобы услышать... — Очень хорошо, что они вернули тебе именно это тело. Я бы не перенёс, если бы они сделали тебя стариком или студентом. У тебя была ужасная причёска, Оскар! Я видел твои фотографии в юности, — послышался звонкий, мальчишеский голос. Оскар покрутил головой и увидел Альфреда, сидящего (висящего?) чуть ниже него. Как мило. Мальчик продолжил: — И почему, если ты умер в 1900 году, а я — в 1945, я тебя тут дожидаюсь целую вечность? Мне тут было очень скучно! Оскар потёр затылок. Вокруг было белым-бело. Зато ухо больше не беспокоило. — Бози, откуда я знаю? — огрызнулся он, — Я только проснулся. Заснул. Появился... тебе, в общем, виднее, что я только что проделал. 1945 год... семьдесят пять лет? Оскар посмотрел вниз. Да, тела тут подбирать умеют — к счастью, Альфред не был похож на дряхлого семидесятипятилетнего старика. Выбрали хороший возраст. И одежду хорошую подобрали. Если они в Аду, то у Дьявола чудесный вкус. Что и требовалось доказать. — Появился. Теперь будем висеть вместе! Может скоро тут появятся те, кто умер не полвека, а два века назад, — зло сообщил Альфред, пнув воздух, — С ума сойти, как тут тоскливо. «Нет бы порадоваться, что теперь он не один» — грустно подумал Оскар. — Лимб? — он тихо, с неясным выражением спросил и тут же на память зачитал, — «Потом, взглянув на невысокий склон, я увидал: учитель тех, кто знает, семьей мудролюбивой окружен. К нему Сократ всех ближе восседает. И с ним Платон; весь сонм всеведца чтит. Здесь тот, кто мир случайным полагает...» Альфред, задрав голову, нетерпеливо перебил его: — Спасибо, Оскар, я тоже успел подумать о Данте, и не раз. Не надо мне его всего сейчас зачитывать. — Смерть, признаться, не изменила твоего характера, мой мальчик, — покачал головой Уайльд. Впрочем, скорее добродушно, нежели с обидой. Ему вспомнились слова собственной «Баллады» и он пробормотал: — «В счастливый день, в счастливый час, кружимся мы смеясь, поет гобой для нас с тобой, и мир чарует глаз, но кто готов на смертный зов...» — Не надо. Мне. Зачитывать. Стихи! Ни чужие, ни свои, ни мои! — вспылил Бози и выдохнул, — Мне скучно. — Тебе скучно, мне непонятно, и я придумываю нам цивилизованное развлечение, — резонно заметил Оскар, — Всё вписывается в нашу обычную программу. Альфред надулся: — Лучше расскажи, как ты сюда попал. Я имею в виду... ты до этого где-то был? Или как умер — так сразу сюда? — Я, честно говоря, не уверен. Кажется, я всё забыл... — Кроме стихов? — Кроме стихов, конечно, — важно согласился Оскар, переворачиваясь в более удобную позу. «И отеля. И обоев. Господи». Неожиданно послышался шум. Перед ними возник высокий человек с полуприкрытыми веками и твёрдо стоящий на ногах красавец с холодными чертами. Оба они выглядели как... — Оскар! Что за! И... я? Что с вами... с нами? *** Мужчины переглянулись. — Боюсь, мы ваши воплощения, — мягко, тихо и виновато проинформировал их первый мужчина. — То есть, вы — Оскар Уайльд и Бози, но... другие? — с ноткой любопытства спросил Оскар, наклоняясь к возникшей на его глазах паре. Его «воплощению» явно не удосужились подобрать идеальный возраст, зато не-Альфред выглядел чуть ли не прекраснее своего оригинала (а впрочем, оригинала ли?) — Именно так. Мы — из 1997 года, — гордо сообщила улучшенная версия Альфреда, словно этот факт однозначно ставил их выше всего происходящего. Оригинал уставился на него во все глаза. Оскар продолжил, заметив, что его «воплощение», как и улучшенная версия Альфреда, не собирается развивать мысль: — Звучит очаровательно. Мы прожили аж до 1997 года? — Оскар, он действительно такой, — сказала улучшенная версия, недвусмысленно ластясь к своему Оскару, — Тоже любит это слово. — Прекрати, — зашипела на него оригинальная версия Лорда Дугласа, — Через десяток лет станешь католиком, образумишься и пожалеешь. — Да что ты знаешь! — Очень многое! — взбесился Альфред, — Я, между прочим — это ты и я старше тебя. Прояви уважение, щенок. Выглядели они оба лет на двадцать. — Ты говоришь, как твой... как его... как ваши отцы, — неуверенно заметил оригинал Оскара, — Альфред... Альфреды. Не будем превращать ваши внутренние конфликты во внешние. Давайте лучше... — Да, пожалуйста, не надо так, — внезапно безэмоционально поддакнуло воплощение Оскара. Оригинал уставился на него со смесью непонимания и обиды. Ну вот, теперь он забыл, что хотел сказать! — Мы одного возраста! Не буду я проявлять уважение к идиоту. И Оскар прав! То есть, мой Оскар, — патетично воскликнула улучшенная версия. «Его Оскар», кажется, к этому моменту полностью отрешился от происходящего и впал в транс. — Господи, прекратите все. Вы меня утомляете. Я только появился, а вы уже меня выводите из себя, неблагодарные, — послышался ещё один голос. Все четверо оглянулись. Это был высокий, худой парень с острыми, красивыми и жестокими чертами лица. Рядом с ним висел мелкий мужичок горделивого вида, — Меня зовут Альфред Дуглас. 1960 год. — Нас надо пронумеровать... — предложил оригинал Оскара в пустоту, с трудом сохраняя серьёзное выражение лица. Мелкий мужичок, который, по всей видимости, тоже был Оскаром Уайльдом, огляделся с вызовом. Ничего удивительного: на фоне двух других Оскаров он выглядел лилипутом и, вероятно, это его нервировало. Воплощение Оскара 1997 года наконец-то мечтательно улыбнулось дошедшему до него смыслу идеи о нумерации. — Можно прибавить к «Оскару» и «Бози» первые буквы имён актёров, которые сыграли каждого из нас, — заявил миниатюрный Оскар, — А настоящего Оскара Уайльда будем звать просто Оскаром. И с Бози так же. — Тогда тебе и другим двум большим Оскарам придётся отказаться от соблазна называть меня «своим мальчиком», — с жестокой ухмылкой выплюнул Бози 1960 года, — Иначе отзываться будем все хором. — Почему, я вполне могу называть тебя «мой мальчик-J». — Но я тоже «J», — возмутился Бози 1997 года. — Вы все из спектаклей по моей жизни? — перебил их оригинал Оскара, не сдерживая радости. Не забыли! — Почему бы просто не назвать нас по годам? — удивился оригинал Дугласа, скрестив руки на груди. — Да хотя бы потому, что Оскаров и Бози 1960 года здесь по две штуки! — прозвучал грубоватый голос. Все снова обернулись. На этот раз перед ними возник толстый, хмурый и большеглазый мужик с неровными бровями и юноша в полосатом костюме — с таким мягким, тёплым и дружелюбным выражением лица, что Оскары сначала не опознали в нём Бози вовсе. — Оскар, Оскар, как это интересно! — воскликнул юноша, одной рукой прижимая к груди шляпу, а другой хватая за рукав толстяка, — Мы должны с ними всеми познакомиться, они такие милые и забавные. А ещё мы... Все Оскары разом почувствовали, как заливаются краской. Трое Дугласов закатили глаза. — Бери пример, — тихо сказал оригинал Оскара на ухо своему, — Для такого ничего не жалко. Оскар 1997 года с любовью осмотрел всех собравшихся. — Бози, Бога ради, помолчи! — отрезал Оскар-толстяк, заставив остальных Оскаров мысленно поставить на нём клеймо неблагодарного идиота. Впрочем, одно было хорошо: Оскар-толстяк тут же взял лидерство на себя, — Господа. У меня есть парочка идей, как нам помочь, но для этого вы должны будете мне помогать... И он уставился на оригинал Оскара.