I
22 июня 2018 г. в 08:08
Бухарест, декабрь 1936 года.
Своей изломанной позой и бледностью юная обнажённая дочь графа Диаманди походила на скульптуру начала века. И, как подобает статуе, она была совершенно неподвижна. Потому что лежала мёртвой на постели.
Именно поэтому комиссар Тудор Миклован и попал в чисто по-румынски расфуфыренный особняк на берегу замёрзшей речонки Дымбовицы — эх, не дал Бог столице Дуная или ещё чего-нибудь покраше! В мирное время привратники Диаманди, глядишь, не пустили бы его и на порог. Но теперь без ищейки не обойтись.
— Оригинальный способ убийства, — оценивающе сказал комиссар инспектору Понте, оглядев тело. — Преступник прокусил шею жертвы, иначе говоря, загрыз.
— То есть как… — Василе Понта, как и Миклован, видел всякое за годы беспорочной службы. Но чтобы люди грызли друг друга насмерть в прямом смысле слова…
— Зубами. Или сам, или, может, собаку привёл…
В соседней комнате раздался удар об пол. Это лишился чувств и без того обалдевший от страха и горя старый граф Диаманди.
— Согласен, это неблагородно. Понта, вызывай карету скорой помощи, — распорядился Миклован и перешел к подробным допросам прислуги.
— Итак, господа, что мы имеем по убийству Василики Диаманди? Имейте в виду, что интерес к делу проявляют в близких к его величеству кругах, министр внутренних дел уже оборвал мне телефон, — на грозной ноте начал совещание префект бухарестской полиции Маринеску.
— Итак, господин префект, по данным допроса домашних и прислуги графа можно сделать вывод, что преступник и убитая были людьми одного круга и давно знакомы. Появление убийцы в доме Диаманди не вызвало никаких подозрений, к его визиту относились как к совершенно естественному, — рассказал о своих наблюдениях Миклован.
— Может, предположим, что это был и вовсе кто-то из прислуги? — проявил креативность инспектор Понта. — Девчонка, говоря начистоту, только и делала, что со всеми сссорилась. Может, горничная не выдержала? Или садовник?
— Эх, Понта-Понта, — покачал головой Миклован. — Вроде полицейский ты опытный, не дурак. Когда ты последний раз видел, чтобы убийца «из простых» использовал зубы, а не нож или подручный инструмент? До такого ещё додуматься надо. Или допиться.
- Кстати, о "допиться", - добавил комиссар Петреску. - Патологоанатом полагает, что преступник успел выпить некоторое количество крови убитой. Небольшое, но...
— У вас есть конкретные подозреваемые, господа? - прервал дискуссию Маринеску.
— Главный подозреваемый — некий господин Дорин Стурдза. По показаниям прислуги и самого графа, без пяти минут жених убитой. Он всё время то заключал, то расторгал помолвку с Василикой Диаманди, — объявил комиссар. — Кроме того, он пользуется репутацией человека импульсивного, несдержанного, с развинченными из-за богатой личной жизни нервами. Неоднократно задерживался полицией за различные выходки. Опыт показывает, что такие способны на многое.
Дорин Стурдза был классическим столичным вертопрахом из «особ, приближённых…», единственными занятиями которого в жизни были гольф, скачки, возлияния и блуд. В этом он был достойным наследником Стурдзы-старшего. Некогда отец подозреваемого был верным спутником принца Кароля во всех его ночных похождениях, чем обеспечил себе положение при нынешнем королевском дворе. Недавно Стурдза наконец потерял отца — если верить злым языкам, от сильно запущенной половой инфекции — и стяжал себе огромное состояние.
— Есть показания служанки мадемуазель Диаманди, что молодой человек, похожий на господина Стурдзу, пролез в окно на втором этаже и предложил ей восемьсот лей, чтобы она молчала и не показывалась. Вроде как хотел уговаривать Василику снова с ним сойтись. На часах была половина двенадцатого — незадолго до предполагаемого времени смерти, — продолжил комиссар.
— До Стурдзы нам не достать, Миклован… — покачал головой Маринеско. — Он пользуется расположением таких людей, что ему сойдёт с рук даже вооружённое ограбление Господа Бога. Комиссар Петреску, ваша версия?
— Я проверил близких подруг мадемуазель Диаманди… В общем, последнее время она вступила в кружок последователей мистика Эмиеля Региса. Подозрительная личность, по слухам, помешался на теме вампиризма. Серьезно утверждает, что в нашей стране существуют эти твари! — предложил подозреваемого Петреску.
Эмиель Регис — сам он на визитных карточках добавлял ещё и «Рогеллек Терзиефф-Годфрой» — был известной всему Бухаресту и одновременно загадочной фигурой. Прибыв в Румынию пару лет назад, этот мутный тип довольно быстро обрёл популярность в столичном свете и полусвете как оккультист, целитель и психоаналитик-любитель. Печать присвоила ему титул «румынского Распутина», церковь молилась за его скорейший упокой, а площадная молва приписывала Регису вызовы во дворец короля Кароля для укрепления мужской силы его величества и гадания по руке мадам Лупеску*.
— Всему виной идиотские заграничные романы и киношки. Этот Регис начитался у себя дома про графа Дракулу и теперь думает, что у нас все такие, — тихо и зло сказал Понта. — Каждый второй иностранец первое, что спрашивает — это о вампирах. И что, теперь их всех подозревать?
— Не будем забывать и девушек из круга м-ль Диаманди, — намекнул Петреску. — Как минимум у двоих из них — княжны Кантакузино и м-ль Бибеску — она переманивала перспективных… гм. ухажёров.
— Посторонних девиц в доме никто не видел. Мужчину видели, — настоял на своём Миклован.
— Могли найти исполнителя за плату, — не уступал Петреску.
В конце концов префект Маринеску раскидал все версии «на троих». Стурдзу пробивал Миклован, Региса — Петреску, Понта проверял благородных девиц. Комиссар был скептичен, он полагал, что префект навязывает им безобидного, в сущности, шарлатана, чтобы отвлечь от самого вероятного, но неудобного и защищённого связями подозреваемого.
Но прекрасно помнил, что самое очевидное не всегда оправдывается.
Дорин Стурдза предавался любимому делу — партии в шмен-де-фер в клубе «Пале-Ромен» — когда его отвлек служитель, передав карточку:
— Господин Стурдза, вас к телефону. Спрашивает некий господин Миклован.
— Я слушаю, — надменным голосом сказал молодой боярин в трубку.
— Наконец-то мы с вами встретились, мосье Стурдза, а то по нашей повестке вы не явились, — ответил ему комиссар. — Позволю себе пригласить вас лично, а то такое наглое обращение с представителями закона не сойдёт с рук даже человеку вашего круга. За вами заехать?
— Да как вы см… Я поеду сам. Через пятнадцать минут, — наконец смог выдавить из себя обалдевший от наглости комиссара боярин.
…Вскоре Дорин Стурдза действительно сидел перед Миклованом в его кабинете.
— Я хотел объясниться с графиней Василикой и распутать наши отношения. Та, которая стала причиной разрыва нашей помолвки… это была ошибка. Я должен был сказать, что я люблю только её, — неправдоподобно выкручивался он.
— Давайте вы потом напишете роман про это, — прервал его излияния Тудор. — А мне отвечайте чётко по делу: когда вы ушли от покойной, она была ещё жива?
— Да, господин комиссар. Она меня выгнала, я же сказал!
— Как я её понимаю. Вы не заметили в окрестностях её дома какую-нибудь подозрительную личность?
— Не могу вспомнить…
— Постарайтесь, господин Стурдза, — продолжал Миклован. — Вы ведь, думаю, хотите отомстить за возлюбленную? Хотя о чём я, безумный, если вы проводите её поминки в клубе за картами.
— Откуда вам, полицейскому чиновнику, понять возвышенную тонкую натуру?! — вызывающе держался Стурдза. — Я пытаюсь как-то поддержать душевное равновесие… а тут вы!
— Вижу, вас тоже вывел из себя экстравагантный метод убийцы? — ответил комиссар. — Тогда прошу вас пройти в отдельный кабинет. Возьмите вот это: эту штучку вы прикусите, а журнальчик с красотками поможет вам при сдаче, пардон, спермы…
— Вы издеваетесь надо мной, господин комиссар?! — возмутился молодой дворянин. — Чтобы я, потомок господарей Молдавии, онанировал на глазах у ищеек?!
— Я сказал — в отдельный кабинет. И подумайте, как истолкуют ваше упрямство мои коллеги, а потом и прокурор.
— Только бы вы не пожалели, Миклован… Вы не представляете, какие люди способны меня защитить, — ощерился Стурдза, но указание комиссара выполнил.
Выходя из префектуры полиции и бранясь себе под нос, он столкнулся с оригинального вида господином, который шел по коридору с комиссаром Петреску. Эмиеля Региса тоже взяли в оборот.
А между тем, оригинальным подданного Королевства Швеция, г-на Эмиеля Региса Рогеллека Терзиефф-Годфроя назвать было нельзя. Тудору Микловану он показался необычным лишь в силу его сыскного таланта. Невзирая на шведский паспорт, мосье Регис выглядел как обыкновенный бессарабский или черновицкий еврей: белая рубашка, угольно-черное пальто и шляпа, узкий черный же галстук. Разве что бороды и пейсов свидетель не носил, как и какой-либо оптики. Седые волосы его немного виднелись из-под полы шляпы, поэтому пока нельзя было достоверно судить о том, насколько он был лыс.
Инспектор Василе Понта вызвал господина Региса телефонным звонком из его квартиры, расположенной на улице Липскани, рядом со знаменитым зданием Национального Банка. Василе должен был и допросить свидетеля по делу, однако преступники не дремали, и Понта был вынужден заняться иным, но не менее срочным делом. Поэтому допрос провёл комиссар Петреску. И был этот допрос самым необычным и даже страшным за всю жизнь комиссара…
— Итак, господин Регис, мы были вынуждены вызвать вас для дачи показаний по…
— Делу об убийстве графини Диаманди? — внезапно прервал «румынский Распутин» комиссара полиции Бухареста тихим голосом с довольно сильным польским акцентом. — Да, конечно, я расскажу вам все, что знаю. Итак, вас, господин Петреску, ведь интересует моя распорядок на вечер вчерашнего дня? В 20-00 я поужинал, затем отправился к чете Малакса, по их приглашению. Они пригласили меня дабы я провел с ними, ммм… Психологический тренинг, как раздельный, так и коллективный. Дело в том, что у супругов Малакса в последнее время наблюдаются некоторые разлады и господин Николае просил меня помочь ему и его жене справиться с этой проблемой. С супругами Малакса я занимался до 23 часов, затем моим пациентам позвонили от мадам Лупеску. Искали меня с настоятельной просьбой немедленно приехать, даже не заезжая домой за травами, которые я обычно беру в подобных случаях. У госпожи Елены с ее, кхм, другом произошла одна очень деликатная проблема, суть который я, как лекарь, раскрывать не имею права. Да, даже вам, господин комиссар. Да, моим принадлежности были доставлены к мадам Лупеску специальным курьером. Закончив все необходимые процедуры, я решил воспользоваться гостеприимством мадам Лупеску и остался на ночь в ее доме. Проснулся я, как всегда, ровно в 5-00 и, не тревожа ничей сон, вернулся домой. Нет, господин комиссар, мадам Лупеску не волновалась, ибо ей известны мои деликатность и такт, она знает… эти мои особенности. Дома я оказался в 5-30, позавтракал и принялся за работу в своей домашней лаборатории, от которой меня отвлек лишь ваш звонок по телефону. Прекрасно, я вижу, что вопросов у вас больше ко мне нет! Вы ведь хотите взять у меня некоторые анализы, верно? Извольте, подайте мне эту формочку, я ее прикушу. Спасибо! А теперь пробирку, она должна быть в вашем ящике стола. Заранее благодарен вам за то, что вы разрешите мне идти сразу после сдачи… другого анализа. Пробирку я верну вам в руки, а пока разрешите мне отлучиться в уборную! Всего вам доброго!
А комиссар Петреску сидел, раскрыв рот, будто на него взглянула Медуза Горгона. Чертов Регис не то, что не запирался, он без умолку трындел десять минут, не дав комиссару и слово вставить. И в то же время ошарашенному Петреску оставалось только записывать, поскольку свидетель безошибочно угадывал каждый вопрос, который хотел задать комиссару, а тот и рта раскрыть не успевал. Как такое вообще возможно?!
— Не терзайтесь, господин Петреску! — сказал Регис, возвращая из уборной уже наполненную пробирку, — Я уже пожилой человек и имею богатый жизненный опыт! С вашего позволения я откланяюсь!
А Петреску тупо смотрел в сделанную им стенограмму допроса. Об всем этом следовало рассказать Тудору Микловану и доложить господину префекту. Чертовщиной, ох явной чертовщиной так и тянуло от этого, чтоб его, "психа-аналитика"…
Анализы подозреваемых были сданы в университет доктору медицины Вальтеру Хитманну - этот немец из Сибиу, выучившийся в Лейпциге сумрачный гений, пользовался самыми современными и точными методами.
На следующее утро Петреску и Миклован допросили подружек покойной Василики и вынесли из допросов лишь одно: при таком явном отсутствии мозга спланировать сколько-нибудь приличное убийство невозможно. Даже ко всему привычный Тудор не выдержал и пошел заливать тоску кофе по-турецки "У янычара", заодно полистав свежую прессу.
До Рождества оставалась неделя*, центр Бухареста уже был иллюминован, а тут — зверское убийство, да ещё и в высшем обществе. Румынские газеты, разумеется, сразу набросились на него, за более серьёзные темы их бы «порезала» королевская цензура.
Солидные либеральные и консервативные издания переживали в основном за самого старика Диаманди, который из-за трагедии слёг в больницу и настолько плохо говорил, что как свидетель полиции стал совершенно бесполезен. Восстанавливался граф медленно, а национал-либеральной партии без лучшего оратора приходилось в парламенте несладко.
«Жёлтые» издания кивали на неведомого визитёра из окна, свихнувшегося из-за безнадёжной любви к юной небожительнице, и всё норовили пнуть и без того зверски убитую Василику за бессердечность и скверный нрав.
Легионерские листки уныло и злобно кивали на «ритуальный масонский» характер убийства «за считанные дни до Христова праздника». Коммунистические листки натужно острили про «достойную смерть для эксплуататора и кровопийцы из «золотой молодёжи», гуляющей на горбу горняков и батраков».
Но об одном никто не говорил — об аналогичных убийствах на другом полюсе общества, в котором брезгуют копаться досужие любопытные. А именно они интересовали комиссара Миклована.
Метод убийцы — загрызание до смерти — вполне мог быть признаком маньяка. А жертва маньяка никогда не бывает одна. Миклован сам брал однажды серийного убийцу и ещё раньше помогал коллеге изловить другого. Опыт подсказывал ему, что других убитых маньяком следует искать в более доступных и менее оберегаемых классах. Джек Потрошитель ведь тоже убивал сплошных шлюх с лондонского дна.
И для этого комиссару понадобился человек особый. Его он увидел на улице вскоре после того, как довёз Ионуца домой из начальной школы. Лимбэ, щипач — чемпион Бухареста, пристраивался к «вылизывающим витрины» модницам-ротозейкам, готовясь атаковать беззащитные кошельки.
— Что, Лимбэ, едва вышел на волю — и опять за старое? За молодое нужно браться!
— Куда мне в этом деле с вами тягаться, господин комиссар! — узнал его цыган. — Давайте так — и я сегодня больше не работаю, и вы меня не видели.
— По рукам, Лимбэ, — не стал возражать Тудор Миклован. — Ты мне сейчас нужен не потому, что ты карманник — а потому, что знаешь всё, что случается в вашей цыганской Яме.
— Имейте в виду, господин комиссар! Лимбэ вор, жулик, кто угодно — но не предатель!
— Я не прошу тебя никого предавать. Я прошу тебя спасти пару христианских душ. Слыхал, как выпили кровь у графини Василики Диаманди?
— Весь Бухарест только о том и говорит, господин комиссар! Одни на евреев грешат, другие на нашего брата цыгана… Чует моё сердце, будут бить.
- Пока тебя никто не бьёт, Лимбэ, мы культурно беседуем, - ответил Миклован. - Так что смелее. А я незаметно верну вот этот кошелёчек вон той барышне и тебя не задержу.
— Года четыре назад пришли к нам в Яму кочевые цыгане, из Олтении. За заводилу у них был косой Кэлдэрарь. Сводил он со своими молодцами со двора детей да таскал их по улицам, милостыню просить да воровать. Поначалу мы его терпели, в Яме ведь тоже народец всякий. Не нам привередничать. Но потом они на соседних улицах детишек уводить стали. Наших, цыганских. И ни на одной паперти их потом не найдёшь, с концами пропадали. А месяца три назад нашли… одного… потом второго… — Лимбэ посерел и прослезился. Стало комиссару ясно, что нашли их уже на пути в царствие небесное.
— Из Дымбовицы выловили. И точно таких же погрызенных, как ваша мадемуазель графиня, господин комиссар! Человечьими зубами! — зловещим шёпотом добавил Лимбэ.
— Что же вы молчали?! — почти рассердился Миклован на карманника. — Ведь для этого мы, полицейские, и нужны!
— Вы же знаете нашу Яму, полиция нам никак не подруга. Отмутузили олтенских сами — кого успели, до смерти — и выгнали из Ямы, а хибару их сожгли да пепел по ветру развеяли. Теперь они на снаговскую дорогу ушли, в Волчьем овраге поселились в заброшенных халупах. Сам не видел, но добрые люди говорят… — объяснил цыган.
— Браво, Лимбэ. Мою избирательную слепоту ты уже отработал.
…Вернувшись в префектуру, Миклован первым делом направился в кабинет Маринеску:
— Есть вести, господин префект! У нас появилась дополнительная зацепка… — и кратко пересказал шефу чудовищную историю Лимбэ.
— Почерк действительно похожий… — задумался Маринеску. — Неплохо получается у вас, Миклован. Полиция получила лишнюю ниточку, а жители Ямы узнают наконец, что закон и их тоже касается.
Самый мерзкий уголок Бухареста для добропорядочного румына — конечно, цыганская «Яма». А самый мерзкий угол Бухареста для жителя «Ямы» — это Волчий овраг на полпути в Снагов. С дороги его не увидишь, он надёжно укрыт зарослями, и потому ещё при турках был излюбленным разбойничьим укрытием и местом для засад. Теперь разбойники живут в Бухаресте — поближе к банкам и инкассаторам — а в овраге осталась всякая шелупонь. Обосновалась там и шайка Кэлдэраря.
«Атаман вольных валашских нищих» привык, что легавых его дела не волнуют. Поэтому Кэлдэрарь был неприятно удивлён, когда на кромке оврага зажглись фары автомобилей, и комиссар Миклован крикнул в рупор:
— Господа детокрады, это полиция Бухареста! Вы окружены! Выходите по одному, руки на затылок!
…Невеликое удовольствие - допрашивать торговцев малолетками один другого краше, записывать, как они поставляли живой товар извращенцам да профессиональным нищим, как калечили его, чтобы юным инвалидам больше подавали. Но такую службу выбрали себе Тудор и его коллеги. И результата они всё же добились.
— Господин префект, — доложил комиссар Петреску, — допрос закончен. Мы с комиссаром Миклованом получили словесные портреты покупателей несовершеннолетних, и… — Петреску заметно замялся.
— Один из постоянных клиентов «фирмы» Кэлдераря по описанию — наш друг господин Дорин Стурдза. Всё сходится, — продолжил Тудор Миклован. В этот момент на столе у префекта зазвонил телефон.
— Одну минуту, — Маринеску снял трубку, выслушал, что ему наговорили. Затем вновь обратился к подчинённым.
— Стурдза пока подождёт. Звонили из сигуранцы. Эмиель Регис арестован, похоже «вампир из дома Диаманди» — это всё-таки он.
— С чего бы, господин префект? Регис, конечно, неприятный тип, но алиби у него — броня, — усомнился Миклован.
— При обыске после анонимного звонка информатора сигуранца обнаружила в его сейфе бутылочку из-под коньяка, наполненную знаете чем, комиссар?!
— Неужели кровью, господин префект?
— Именно. Человеческой кровью. Обыкновенной. Красной. Должен вас огорчить, но, похоже, Морузов нас обставит.
— Не думаю, господин префект. У нас есть данные дантистов, исследовавших слепки зубов. У Региса не тот прикус: слишком развитые клыки. Над Диаманди поработал обычный человек с крепкими зубами. К тому же мы ещё не взяли анализ его спермы…
— Это всё ваш гениальный эксперт, нобелевский, чтоб его, лауреат! — взорвался Маринеску. — Чего он там с ним возится, два плевочка под микроскопом посмотреть — велика доблесть! Важно другое. Регис действительно употребляет человеческую кровь! Это прямая улика, а на Стурдзу у нас лишь косвенные.
«Что ж, все мы совершаем ошибки», подумал Миклован. Сильно он не расстроился — рассчитывал, что поимка детокрадов искупит его неудачу в громком деле, и никто не ткнёт носом в то, что он всего два года как комиссар, а уже замахивается на высший свет. Но ощущение, что сигуранца просто выгораживает аристократа-наследничка, его не покидало.
Господин комиссар еще не представлял себе, какой оборот примет дело в скором времени…
* Елена Лупеску — фаворитка Кароля II. К ней этот коронованный жеребец, похоже, был привязан всерьёз, после изгнания из страны в 1940 году они обвенчались.
**Румынская православная церковь в 1920-е годы перешла на новый стиль, поэтому православное Рождество румыны отмечают 25 декабря, а не 7 января.