Исповедь Отступника

      Пламя костра алело, освещая собравшихся вокруг него людей. Караван остановился на ночлег, и сейчас люди в нем окружили кострище. Все были разбиты на небольшие группы, каждая из которых занималась своим делом: готовкой, обустройством и охраной лагеря, ремонтом…       Это был тяжелый день: в обед напали дикие звери, унюхавшие запах еды, вечером началась гроза, которая повредила одну из повозок. И вот сейчас, когда совсем стемнело и большая часть людей валились с ног от усталости, из одной повозки вышел старик.       Это был человек лет шестидесяти, но очень бодрый на вид. Его черная борода, которую почти не тронула седина, была ухожена и лежала очень аккуратно. На старике была поношенная куртка, на ногах стоптанные ботинки — типичная одежда человека, который довольно долго путешествует пешком. На поясе красовался старый палаш. Сточенное от постоянной заточки лезвие сверкало в свете костра. Никто не знал, как его звали, зачем везли, и куда он направляется. Обращались к нему просто или «дед», или «бард», коим он просил себя называть.       Старик подошел, сел во главе костра, достал трубку и начал её раскуривать. Все повернулись к нему, следуя какому-то природному инстинкту, и стали смотреть в ожидании чего-то. Что-то завораживало в позе этого человека, в его движениях. Это были движения знаменитого артиста, который, сидя за сценой, готовится поразить всех собравшихся своей новой ролью. Раскурив трубку, он сделал сильную затяжку, после которой во взглядах молодых людей появилось удивление Выдохнув фиолетовую струю дыма, он сказал: «Я расскажу вам историю о любви, чести и доблести, которых ни один из вас, трусов, не сможет достичь». Несмотря на дерзость сказанной фразы, ни одна живая душа не обронила ни слова. Все жадно смотрели на старика, ожидая его слов, как будто рассуждая: действительно ли оно так, или стоит поколотить зазнавшегося деда.       «История эта, случилась много лет назад, тогда, когда половины из вас ещё не было на свете, а юный король только взошел на престол, в одном вонючем трактире на дороге из Линора в Столицу. Там всегда стоял запах кислого вина и тухлой свинины. Однако можно было рассчитывать на сносную еду, если кинуть пару лишних медяков разносчице. Я сидел в дальнем углу зала. Ещё недавно мне принесли мой обед: черствую, как камень, рыбину и сильно разбавленный эль. Настроение было ни к черту, да и атмосфера стояла паршивая. Назревала «гроза», но никто не знал, чем она будет вызвана. Все сидящие в зале перешёптывались и постоянно озирались. Основной причиной волнения был человек, приехавший пару дней назад и снявший комнату.       Подумайте, кому нужна будет комната, в трактире, в котором даже крыс не было. Эти вездесущие твари бежали оттуда, как от чумы. Нет, дело было не чисто, и все вокруг это понимали.       Этого человека называли «безымянным» или просто «плащем» и рассказывали о нем всем прибывающим. Он ни с кем не общался, выходил один раз в день и заказывал еду, если её можно было так назвать, в комнату. Самые любопытные пытались подслушать то, что там творилось, но ничего не слышали, будто там и не жил никто. Открыть дверь не пытались. Он тоже вышел в этот вечер и сел за стойкой трактирщика, но не торопился делать заказ, будто бы чего-то ждал.       На улице, сильно опередив «грозу», лил дождь. Мне казалось, что если собрать всю воду, упавшую с неба на трактир, то можно было бы наполнить давно иссохшее «Море мечей». Молния сверкала за окном тем чаще, чем тише становились разговоры в зале. Даже бард не играл всеми любимую «Желтую птичку». Тучи сгущались. Кто-то пару раз пытался разворошить народ, подтолкнуть к крикам, спорам, но всё чего он добился — неодобрительный взгляд хозяина трактира. Эль в стаканах с каждой минутой становился всё противнее.       Дверь открылась, вошло четверо. Как сейчас помню эти рожи, которые красовались на всех розыскных плакатах. Это была «Шайка Крега». Два орка и столько же людей, один краше другого. Они брали, что хотели, убивали, кого хотели — и всё это ради забавы. Ни одна деревня, из прилегающих к тому тракту, не могла похвастаться тем, что в ней эти гады не побывали.       Стража закрывала глаза: всё, что творится на тракте, не относится ни к одному городу. Так они выгораживали себя, скидывая это дело на авантюристов. Но даже эти сумасшедшие идиоты, прожигающие свою жизнь, не брались за это дело. Почему я так о них говорю? Потому что я сам был таким.       Мои руки непроизвольно сжались, когда я увидел их, но осознание того, что в одиночку ничего не смогу сделать, остановило меня. А если бы нас было больше? Нет, тоже бы ничего не вышло… Как сражаться c отморозками, которым не дорога собственная жизнь? Я просто сидел и наблюдал. Я, ветеран сражения за Лейфген, выживший в мясорубке, из которой вышли единицы, просто сидел и наблюдал.       Они подошли к стойке и нагло оттолкнули безымянного от неё. Тот, мне показалось, хотел развернуться. Правая рука его потянулась к поясу, но он её резко отдернул. Ни один из этих идиотов даже бровью не повел, но от меня, человека, видевшего искусство великих воинов востока, это не укрылось. Плащ отодвинулся к краю стойки. Люди стремительно начали исчезать. Очень быстро в зале почти не осталось никого. Лишь я, плащ, пара зевак и бандиты. У последних сильно чесались руки. Они выбили из трактирщика бочку эля и спустя четверть часа заканчивали её.       Опять открылась дверь. Вошедшая фигура моментом приковала к себе взгляды всех присутствующих. Это была молодая эльфика. Красота её завораживала и притягивала к себе. Длинные светлые волосы уходили под капюшон зеленого плаща, но пара мокрых прядей свисала со лба, придавая лицу наивное выражение. Она явно не знала, куда зашла и мило морщилась от местного запаха. В руках она сжимала посох, сделанный из ветви какого-то дерева. «Священный дуб» — сразу мелькнула мысль, — «но что она делает в этих краях? Я должен её защитить…»       Тьфу, влюбился я тогда в эту магичку по уши, но понимал, чем всё кончится, понимал по хищным рылам этих головорезов. Понимал, потому и не спешил вставать, страшно, ребят, за свою шкуру. Ещё я заметил, что безымянный тоже заинтересован новоприбывшей личностью, но он вел себя сдержанней.       Зайдя и осмотрев всех, она попыталась скрыть своё недовольство и улыбнулась. Улыбнулась самой чистой улыбкой, которую только можно представить. Она подошла к стойке и голоском, подобным чистейшей мелодии, спросила у трактирщика об ужине и комнате, чтобы переждать грозу. Такой же милой улыбкой она одарила всех присутствующих и стала ждать своего обеда.       Глупая, маленькая эльфийка, которая ничего в жизни не смыслит. Она не видела ни одного из намеков, которые делал хозяин трактира, как и не видела тех взглядов, которые были обращены на неё. Она облокотилась на стойку и стала с любопытством разглядывать плаща. Тот никак не реагировал и продолжал смотреть в одну точку в известном одному ему направлении. Капюшон закрывал его лицо пеленой тьмы. Скверная магия, такой пользуются только воры и убийцы. «Тем хуже для него», — подумалось мне. Даже на приход эльфийки он никак не отреагировал, продолжал стоять, ожидая чего-то, как живой мертвец, который веками выжидает добычу внутри фамильного склепа императорской семьи.       «Парни Крега» собрались в круг и что-то обсуждали. Не нужно быть гением, чтобы понять их намерения. Но ни эльфка, ни её молчавший собеседник не обращали внимания на это. Они стояли каждый в своей позе, будто этого от них требовало само мироздание. Я был поражен всей ситуацией. Возможно, через мгновение их не будет в живых, но они продолжали изучать друг друга. Да, именно друг друга, плащ тоже это делал, просто незаметно для всех, я не мог видеть этого, но ощущал всем нутром.       Вдруг, посох выпал из рук девушки, как будто подкошенный ветром. Он упал так, будто это был не крохотный посох, а огромная ветвь. Упав, ветвь сорвала плащ у стоящего рядом человека. Под ним была черная скрюченная, иссохшая рука. Болезнь переходила от пальцев рук, к плечу и дальше по всему телу. Это не могло быть ничем другим, кроме «Проклятья некроманта».       Некроманты — маги жизни, как они себя называют, на самом деле убийцы и нелюди. Они мучают людей, крадут маленьких детей и делают их себе подобными. Водятся с нечистью, поднимают армии нежити и разоряют деревни. Это монстры, встреча с которым не гарантирует тебе ничего хорошего. А проклятье, проклятье — это дар божий для обычных людей и страшнейшее наказание для них. Магия смерти, которую они практикуют, уничтожает их душу, лишая их эмоций, а проклятье убивает их тело.       Безжалостные убийцы, бесчувственные монстры, я ненавидел некромантов и тогда хотел кинуться к ним, чтобы зарубить его на месте.       Он смотрел на эльфийку бешеным, испуганным взглядом, магия плаща развеялась, и уже можно было разглядеть его лицо. Лицо молодого человека полностью черное от болезни. Единственное до чего оно не дошло это голубые глаза, как будто затуманенные. Такие бывают у стариков, которые пережили очень много утрат за свою жизнь и ждали покоя. Нет, он был не стар, по крайней мере, телом. Он был молод и, по идее, красив, но глаза, глаза заставляли задуматься о том, кто стоит перед тобой. Этот парень за свою короткую жизнь пережил намного больше нас с вами.       Немая сцена продолжалась пару минут. Эльфийка первой нарушила её. Она взяла посох и резко схватила некромага за руку. На лице последнего возник испуг и сменился… Да, как сейчас помню, благодарностью. Таким жестом эльфы-ассасины используют заклинание мгновенного убийства, и, похоже, что он знал это.       Но волшебница не спешила убивать его, просто начала читать заклинание, длинное, долгое и протяжное. У эльфов, знаете ли, особое произношение. Когда они колдуют, никто кроме другого эльфа не поймет, что выйдет в итоге. Все замерли в ожидании чуда… и оно произошло.       Белое сияние окутало тело некромага, а спустя мгновенье рассеялось. Чернота и сухость конечностей сходила на нет. Лицо белело, параллельно принимая гримасу смеси удивления, счастья и первородного страха. Ужас сменился потрясением, во всех жестах плаща виднелась благодарная покорность. Он упал на колени и поднял взгляд на девушку. Из его глаз текли слезы.       Эльфийка улыбалась. Она потрепала его по голове и что-то сказала. Я не мог этого расслышать, как и никто. Некромаг разрыдался. Он сидел и плакал, и в этих слёзах читалась вся жизнь, лишенная заботы, в которой не было ничего хорошего или доброго. Жизнь, в которой эмоциям и чувствам было отдано последнее место. Я не мог ненавидеть этого человека, как и не мог считать его некромантом. Я, я… тоже было начал плакать, но резко всё прекратилось.       Крег, орк с шрамом через всё лицо, подошел к эльфийке и схватил её за руку. Два человека из его шайки обошли её и стали что-то ей говорить. Девушка кричала, брыкалась, но никто из сидящих не сделал попытки спасти её. Даже я просто сидел и боялся. Возможно, мы бы все вместе и смогли что-то сделать, но всем своя шкура была дороже, чем маленькая, хрупкая, добрая эльфка.       Её стали уносить. Крики сменились рыданиями и с каждым мгновением они усиливались. Выхватив у брыкающейся девушки посох, один из головорезов кинул его себе за спину. Он прилетел в сидящего некроманта, который пребывал в беспамятстве, но резкий удар привел его в сознание. Секунда потребовалась ему, чтобы оценить ситуацию и встать. Тихо, как кошка.       Он сделал широкий шаг. Кинжал, мирно покоившийся за поясом, оказался в руке юноши, а спустя мгновение в шее ближайшего бандита. Резкий поток крови брызнул во все стороны, окропляя седую голову убийцы.       Крик, смазанный булькающими звуками, перекрыл все звуки трактира. Женские крики и ругань резко смолкли. Крег остановился и посмотрел на неожиданного противника, как бы сравнивая, стоит он его сил или нет.       Бывший плащ стоял, стоял без оружия, без боевых стоек. Он просто стоял и смотрел. В его взгляде читался приказ: орк должен был отпустить девушку и убраться, пока жив. Никто не слышал слов, но все знали, что значит этот взгляд.       Я встал, выхватил меч и сделал шаг к ним, но новый взгляд упал уже на меня. Он был против моего вмешательства, он сам хотел разобраться со всем и он никому не позволит трогать его обидчиков. Это не укрылось от главаря банды.       Крег усмехнулся, отпустил девушку и свистнул своим людям: «Покажем этому сопляку, что значит бросать вызов нам». Все трое достали оружие. Два топора, двуручный меч и арбалет, всё это было направлено на юного некроманта.       Девочка хотела помочь, схватила стул, ударила ближайшего к ней верзилу, но тот просто отмахнулся от неё, отправив в полет на пару метров. Эльфийка упала головой к краю стойки. Такого малого, казалось в то время, никчемного поступка, хватило Крегу, чтобы подписать себе и своим людям смертный приговор.       Человек с топорами, похожий на свинью, сделал резкий рывок вперед, оттолкнув стол, стоящей на его дороге, он попытался задеть нового противника, но удар не встретил ничего. Безымянный с грацией кошки уклонился от нелепого выпада и оказался за спиной борова, напитывая руку темно-зеленой энергией. Новый выпад, более точный, который должен был снести мальчишке голову, опять не достиг цели. Некромант уклонился, потеряв лишь пару локонов с челки. Громкий, гробовой смешок раздался на весь трактир. В один шаг некромант сократил дистанцию и вонзил кисть, напитанную магией, в грудь противника. Кисть вышла с другой стороны, держа ещё бьющееся сердце. Боров, побледнев, осел на пол.       Раздался звук спущенной тетивы — звук, который тяжело перепутать с чем-либо. Арбалетный болт со свистом пролетел пару метров по направлению к затылку мага. Ни один человек не смог бы сделать хоть что-то, чтобы спастись, но не этот… Плащ вяло развернулся, (да-да, именно вяло, я не ошибся) и остановил болт за миллиметр от своего глаза. Это была магия, сильнейшая из всех, что я видел на своем веку.       Некромаг посмотрел в глаза орку, совершившему выстрел. Тот отступил. Шаг за шагом он начал отступать, окутанный страхом. Страхом перед взглядом мальчишки, который только что зверски убил двух его товарищей. Арбалет водило из стороны в сторону, а тетива дрожала, хотя она была даже не натянута. Так постепенно шаг за шагом он отступал, а плащ смотрел на него, не моргая, не отводя глаз.       В какой-то момент он побежал. Побежал к двери на улицу, открыл её и… исчез. Как потом говорили, его что-то схватило и унесло с такой скоростью, что даже крик скрылся в ночи.       Некромант рассмеялся, сделал шаг к Крегу, последнему своему противнику, и остановился. Рядом с орком, в ногах, лежала эльфийка. Он впервые увидел то, как она лежала с момента начала боя. Её светлые волосы постепенно окрашивались в алый цвет. Голова была разбита, а молодое лицо становилось бледнее с каждым мгновением. Жизнь с медленно уходила из неё. Глаза ещё недавно радостные и наполненные светом, тухли. Некромага подкосило. Он сделал шаг, другой туда, забыв о том, что сражается. В его взгляде читалась боль человека, который обрел смысл, суть, обрел то, ради чего решил жить и сражаться, а потом в мгновение потерял это. Его боль передавалась между присутствующими, но он не замечал этого.       На лице Крега появилась улыбка. Он отошел с пути мага и стал ждать. Когда же некромант, погруженный в свои мысли, встал спиной к нему, орк нанес размашистый рубящий удар в район живота. Меч вошел больше чем наполовину. Я подскочил, но резкий взгляд некромага заставил меня замереть. Он осознал, что и кто являлся причиной его страданий. Душевных и физических.       Адская боль подействовала на мага не так, как действует на обычных людей, она отрезвила его, придала сил и решительности. Вместо того, чтобы упасть, крича или теряя сознание, он медленно развернулся и потянул руку к горлу Крега. Вторая рука схватила меч, который пытались выдрать из него, за лезвие. Их взгляды столкнулись. Взгляд охотника, поймавшего последнюю в жизни добычу, и взгляд загнанной жертвы. Костлявые пальцы впились в горло орка. Послышался хруст костей. Спустя мгновение пальцы покинули шею. Пять ссадин наполнялись огнем. Пламя расходилось во все стороны, от каждой из ссадин. Оно поглощало тело Крега, но не сжигало. Оно заставляло его мучатся, причиняя столько страданий, сколько он сам причинял людям на протяжении всей жизни. Это страшнейшая техника некромантии.       Страшно представить боль, которую испытывал орк, но кричать он не мог. Связки были сожжены одними из первых. Только хрип, хрип и запах жареного мяса заполняли комнату. Так не стало самого опасного преступника в этой части дороги.       Запомните, всё что церковники говорят о некромантии — бред. Да, она ужасна, но не все люди, практикующие её, отвратительны. Это как ненавидеть всех, кто использует лук или арбалет, или любую другую магию. Всё зависит от человека, который использует её и ни от чего другого более.       Некромант рухнул на пол, его тело потеряло очень много сил. Он подполз к эльфийке. Погладил её по мокрой голове. Девочка вся горела. Предсмертный жар был вестником конца. Она теряла кровь, и с каждой минутой ей было хуже и хуже.       Некромант разгладил её волосы, поправил плащ. Отполз от неё, чтобы не залить своей кровью, которой за то время, пока он сидел, вытекло намного больше.       Он сидел так всего пару мгновений, но я никогда не забуду той сцены, которая замерла у меня перед глазами на много десятков лет.       Некромант выхватил нож и какую-то склянку. В неё он набрал крови волшебницы, а на нож взял каплю своей. Каплю он отправил в рот эльфийке, а содержимое сосуда выпил сам. После этого он начал читать заклинание. Сбивался и снова начинал. Его сил не хватало, но он пытался со всем своим упорством. Как потом я узнал, это было заклинание передачи жизни. Он отдавал свою душу, чтобы спасти жизнь девушки.       Он читал, как молитву, это заклинание и, когда закончил, рассыпался прахом. Резкий ветер сдул его, не дав опуститься на уже и без того грязное платье.       Девушка открыла глаза. Осмотрела всё вокруг и заплакала самыми горькими слезами. Казалось, что в секунду она поняла всё, что происходит и происходило. Она осознавала всё то, что обрела, и всё то, что не сможет вернуть никогда.       Я подошел к ней, мои попытки успокоить её произвели неожиданный для меня тогда эффект, но она резко встала, дала мне пощечину и прокричала: «И вы зовете себя людьми? Бросаете человека просто за то, что он другой? За то, что он не понят, за то что исповедует другую веру? Да вы хуже этих, этих…», она снова зарыдала и выбежала в дождь. Я всё понимал. Я понимал, ужас того, что совершил я и все вокруг. Медленно, но верно осознание приходило ко мне. Я продолжал стоять и смотреть ей вслед.       В этом коротком уроке жизни я видел смысла больше, чем во всём том, во что до того момента верил. Я поклялся, что передам эту историю другим и вот я исполняю свою клятву…»       Старик рассказывал очень долго, с жаром, с прытью, которой точно не ждешь от деда. Пару раз он закашлялся от дыма, но не прервался. Каждое слово его было наполнено пламенем, которое постоянно разгоралось. Когда же старик закончил, слезы текли у него из глаз. Дед не пытался вытереть их или скрыть. Он просто сидел и смотрел на своих слушателей. Никто из присутствующих не проронил ни слова, у всех на лицах было задумчиво сострадательное выражение.       Бард посмотрел на всех ещё раз. Сплюнул на землю, выкинул трубку в костер и ушел. Куда и зачем никто не узнавал. Все сидели и смотрели ему вслед. И понимали, что всё то, что он сделал для них было самым ценным даром — последним уроком человека, который мечтает о том, что всё однажды изменится, но он уже никогда этого не увидит.       Догорал костер. Но в мыслях людей полыхал пожар. Вера, созданная кучей людей и поверий, рушилась от слов одного человека. Старик не знал, что семя, которое он посеял, обязательно прорастет и навсегда изменит жизни и мысли людей…