Ты вообще ебанутый? А если он меня укусит?
Ну, ничего не поделаешь. ╮(￣ω￣)╭Антуан, а кто тебе важнее: тарантул или друг?
Ну, друзей у меня шестеро, а тарантул один, так что... ╮( ´ ▽ ` )╭Я тебя ненавижу.
Я тебя тоже очень сильно люблю. <3*Цяжка дыхае*
Пиздуй кормить, сказал!11 ୧((#Φ益Φ#))୨ Этьен тяжко вздохнул, как он и написал, в принципе. Но ведь действительно, ничего не поделаешь: кормить этих тварей надо, но страшно, а если не покормить, то Комбефер сядет за убийство. Потому что до гроба любит своих«Соблюдайте Конституцию!»
или:«Свободу государственному парламенту!»
Кто-то впереди громко запел Марсельезу, остальные подключились. Сначала пели не синхронно, но вскоре скооперировались, и гимн зазвучал громко и отчётливо, как будто его пел один человек. Анжольрас чуть было тоже не начал петь, но вовремя спохватился. Вообще это у него доходило до автоматизма — если он слышал где-то Марсельезу, то сразу подпевал. Площадь Леон Блюм оцепили сотрудники полиции и никого туда не пускали. Их было много: они стояли вдоль проезжей части, возле выхода из метро и, разумеется, около мэрии. Этьен их не видел, но знал, что они там, потому что слышал их крики и оскорбления в сторону бастующих. А ещё он знал, что они стоят сейчас поперёк проспекта, не давая ни малейшего подступа к мэрии, и как только демонстрация туда дойдёт, начнётся жуткая давка. Как в прошлый раз. В прошлые разы... Когда эти полицейские со своими огромными щитами, в шлемах, при полном снаряжении и экипировке нагло отталкивали безоружных людей. Некоторые из них при этом морщились, словно эти люди были животными, грязью на их ботинках, словно им противно, и они нисколько не беспокоились о дальнейшем состоянии этой "грязи". Протестующие в первых рядах от полиции были буквально откинуты этими щитами и падали, ударяясь о землю, а дальние ряды так и лезли: люди наступали друг другу на ноги, кто-то падал, но помочь ему было нельзя — их не замечали, все толкались, полицейские наступали слишком сильно и быстро. «Как можно закрывать глаза на такое? — с досадой думал Анжольрас. Жалость к людям постепенно перерастала в злобу, и эта злоба дымом застилала ему глаза. — Как можно после всего этого говорить, что во Франции всё хорошо, если тебя могут затоптать насмерть в обыкновенной разрешённой законом демонстрации?» От этих мыслей его руки сжались в кулаки, а костяшки побелели. Чтобы остаться целым и не угодить прямиком в толпу, Этьен всё-таки развернулся и, лавируя между домами, чтобы не толкаться на тротуаре с полицейскими, направился в сторону супермаркета. Это уже известно на весь мир. Все страны, кроме самой Франции, говорят об этом. Соответственно, количество туристов поубавилось по двум причинам: они попросту боялись этой ситуации, да и федералы никого не пускали на территорию Франции. И не выпускали. Видимо, закрыты не только торговые границы. Злость и возмущение душили Анжольраса. Хотелось прямо сейчас достать огнестрельное оружие, ворваться в здание мэрии, а лучше в парламент, кричать там вместе с остальными бунтовщиками, стрелять в потолок, или даже в самих тиранов, приколоть к отвороту куртки трёхцветную республиканскую кокарду и добиваться во что бы то ни стало возвращения былой формы правления государства. Но не стоило забывать, что он, в первую очередь, учитель, который должен подавать пример своим ученикам. Что скажут родители вместе с администрацией колледжа, когда узнают, что один из самых образцовых преподавателей попал за решётку? Простыми пятнадцатью сутками Этьен уже не отделается, слишком часто его задерживали. Его фото даже висит в некоторых местах с подписью:«Не впускайте этого человека ни при каких обстоятельствах»
Когда они с Комбефером проходили мимо таких объявлений, тот обычно останавливался и, вглядываясь в фотографию, говорил: — Подумать только, ты звезда! Уверен, у тебя и поклонники имеются. Анжольрас при этом снисходительно улыбался, хотя это было вовсе не смешно. «Теперь для того, чтобы стать уголовником, нужно всего лишь выступать за права народа.» И сейчас он вынужден был с агрессивным видом кидать пакеты с овощами в свою магазинную тележку. На кассе Этьен буквально швырял несчастную еду, особенно пострадала пачка с лапшой. Её он выкинул настолько громко, что вокруг него повисла такая же тишина, как и в его кабинете в колледже: вся очередь вместе с кассиром вытаращилась на него с недоумением. Он промямлил извинения, с трудом пытаясь сменить своё разъярённое выражение лица на более умеренное, чтобы не пугать окружающих. Кассир взглянула на него с какой-то опаской и недоумением, взяла пакет с овощами и стала пробивать товары. Выходя из супермаркета, Анжольрас про себя отметил, что не слышит криков бастующих и гула, доносящегося с демонстрации: всех разогнали. Лишь полицейские всё ещё стояли на своих местах и патрулировали, дабы отслеживать то, что осталось от только что шумевших протестующих. Хотя кто-то из них отвлекался от службы, попивая кофе из каких-то уличных автоматов вместе со своим товарищем-коллегой. Мало кто из мирных граждан решился забрести на Рокет в самый разгар протеста. Разве что лишь для того, чтобы сходить в магазин, как Анжольрас, поэтому улицы пустовали. Анжольрас быстро направился в сторону метро, дождался поезда и поскорее уехал. По пути со станции до дома ему пришлось пройти мимо фонтана, расположенного в самом низу аллеи, где он увидел... выпивающего в одиночестве Реми Грантера, который сидел на лавочке. Выглядел он сейчас неважно, и не потому, что пил вино прямо из бутылки в свои шестнадцать лет, а потому что его одежда была грязная и потрёпанная. Но Этьен был слишком глубоко погружен в раздумья о сегодняшней ситуации, так что решил не заострять внимание на своём бухающем ученике и направился дальше к дому. Лишь бы этот ученик завтра не опоздал, а то им обоим придется несладко. Придя домой, Этьен раскидал кроссовки, оставил на кухне пакет с продуктами, а сам отправился в свою обитель. Небрежно сорвав с себя всю одежду, он бросил её на стул, после чего поднял и накинул на себя халат, не завязав его. Трусы плюс халат — мужчина. Потом он постоял немного посредине комнаты, обматывая пояс халата вокруг указательного пальца и внезапно решил, что готовить ничего не будет. В связи с этим он просто залил лапшу кипятком и накрошил туда нарезанные куски помидорки.***
Проверить домашние задания так и не вышло. Анжольрас чистосердечно сел за ту гигантскую стопку и даже начал (попытался, ибо почерк был неразбираем) читать записи своих учеников, но мысли его витали совершенно в другом месте. Каждые минут пять он вскакивал и начинал расхаживать по комнате, то поправляя ворот своего барского халата, то нервно надевая капюшон, то снимая его, и громко рассуждал при этом вслух. Ближе к вечеру он понял, что уснёт до десяти, и ему стало настолько наплевать на все эти тетради, что после душа он сразу же рухнул в постель. «Потом проверю, — решил он. — Кто-то вообще по полгода у себя эти стопки держит.» Присоединяться к числу этих кого-то Этьен, конечно, не хотел, но желание выспаться было намного сильнее. Он даже не придумал, что скажет ученикам, когда те потребуют назад свои, по словам Прувера, "записьки", как провалился в сон.На следующий день:
Чем дольше спишь, тем тяжелее потом вставать. И это правда. Анжольрас должен был прийти в колледж к третьему уроку, и он не только умудрился на него опоздать, но и столкнулся в коридоре с директором Вальжаном, который сказал, добродушно при этом посмеиваясь, что в следующий раз "надает по шее". — Ты у нас сотрудник на вес золота, — говорит он и похлопывает Этьена по плечу. — В первый раз прощаю. — Хоть это был и не первый раз... Вообще, как преподаватель, он был очень странный, будто страдал раздвоением личности: есть мсье Этьен Анжольрас — рациональный, строгий и уважающий себя учитель истории, обществознания и права, который не терпит, когда кто-то не делает домашнее задание по его собственным предметам или предметам других учителей, непослушаний, опозданий, хамства и всё в подобном духе, и всегда по справедливости наказывает. А ещё существует просто Этьен — вечно не выспавшийся, вечно выслушивающий о своём классе жалобы от других преподавателей и вынужденный извиняться перед ними и чуть ли на коленях не ползать, чтобы на его учеников не доложили Вальжану. Специально для директора Анжольрас выдавливает из себя кислую улыбку и бежит к своему классу, словно какой-то прогульщик. Он проносится мимо других кабинетов, у большинства из которых отрыты двери, откуда на него с недоумением глядят ученики и учителя, потому что своим бегом он привлекает внимание. На подходе к собственному кабинету истории он резко притормозил и увидел, как рядом стоят ученики и ждут своего преподавателя, которого они всё же соизволили подождать и не умчались куда-нибудь в столовую со всех ног: и пол урока не прошло. А после четвёртого урока по понедельникам у всех классный час, и Этьен уже знает, какой теме его посвятит. В течение урока историк настолько не мог сконцентрироваться на его урока, что решил дать ученикам письменное задание и на историю, и на обществознание, которые идут по очереди. За то время, пока дети пытаются что-то настрочить на своих "огрызках", — ещё одно из гениальнейших выражений Жана Прувера, обозначающее безобразно вырванные из тетрадей листы, — Анжольрас успевает выпить несколько чашек кофе, чтобы хоть немного взбодриться, и сформулировать наиболее важные фразы, которые он будет использовать для обсуждения с классом.«И когда-нибудь я перейду на правильное питание. Мне тогда исполнится шестьдесят два, я уже буду на пенсии и смогу выспаться. Мечтаю об этом уже сейчас. Ещё тридцать два года, Этьен, потерпи, ещё тридцать два года...»
Во время таких размышлений внешне Анжольрас мало отличался от своих учеников — вот он уже подпёр одной рукой голову, зевнул раза три и даже попытался удержать веки пальцами, чтобы они не закрылись.«Лишь бы на работе не помереть.»
Однако вскоре оба урока проходят, что не может не радовать Этьена. После звонка с четвёртого урока он берёт журнал и идёт относить его в учительскую, где его уже ожидает весьма интересный сюрприз: только шагнув внутрь, Анжольрас сталкивается с делегацией из трёх своих коллег, настроенных не очень дружелюбно. — Ну и где тебя носило? — Спрашивает Боссюэ, нахмурив брови. Такое выражение на его лице проступает довольно редко, ведь в учительском коллективе он самый веселый и шумный. Странное поведение для учителя, однако дети его просто обожают, что немудрено. — Я дико извиняюсь, — попытался оправдаться Этьен. — Я опоздал всего на пятнадцать минут! Боссюэ нарочито громко фыркает. Как ни крути, очень трудно воспринимать его серьёзно. — А ты знаешь, что твои ученики и даже мой сладенький мальчик не пришли сегодня на химию? — С прищуром спрашивает Комбефер, выделяя слово "даже" и краснея на словах "мой сладенький мальчик". Он уже ничуть не смущался называть при коллегах Жильбера какими-нибудь ласковыми прозвищами, за что и получил свою кличку среди учительского состава — педофил. Но, тем не менее, сейчас он был на удивление серьёзен, что довольно странно в его случае. — И на мой! — Вновь подает голос Боссюэ. — И даже на мой, хотя они знают, что бывает с теми, кто прогуливает труды! — Очень злобно и недовольно говорит Эпонина. — Ты кидаешь в них молоток? — Интересуется Боссюэ. — Молоток — слишком ценная вещь, чтобы тратить её на таких раздолбаев, как класс мсье Анжольраса, — отзывается Тенардье, продолжая сверлить взглядом несчастного историка. — Так говорите, как будто у меня самый худший класс, — вяло отвечает тот. — Да ты это сам им каждый свой урок внушаешь, — усмехнулся Боссюэ. — Оттого они и не учатся практически, — всё так же неодобрительно фыркала и бухтела Эпонина. В этот момент дверь снова открывается, пропуская Баореля, обнимающего за плечи Жоли и Мариуса. По их лицам несложно догадаться, что они такому обстоятельству отнюдь не рады. — О, златовласка, как хорошо, что ты здесь, — радостно начинает физкультурник, обращаясь к Этьену. — А твои только что у меня на физ-ре штаны просиживали. С Мариусовскими записульками, между прочим, — говоря последнюю фразу, он хлопает Мариуса Понмерси по плечу и подмигивает Пруверу, так как "записульки" тоже одна из его фразочек. Мальчик от этого жеста чуть не ломается пополам. — Подделка подписи уголовно наказуема, — строго произносит Анжольрас, оборачиваясь в сторону Понмерси. Тот угрюмо разглядывает линолеум, выстилающий пол в учительской. — Мы это проходили на уроках обществознания, и на том зачёте ты получил пятнадцать. — А Стефана зачем привел? — Высовывая голову из-за плеча Этьена, задает вопрос Комбефер. — У него, знаешь ли, освобождение. — Пожизненное? — Уточняет Баорель. — Дет! Я де видоват, что взё вдемя бодею! — Недовольно гнусавит Жоли. — Ладно, уводи, с ними я потом разберусь, — Комбефер машет рукой и подмигивает Мариусу, от чего тот нервно сглатывает и вылетает вон из учительской. Анжольрас кладёт журнал на стол и пытается пробраться к выходу. — А ну стой, хозяин красных штанов! — Кричит Баорель, хватая его за локоть. Штаны, или панталоны, как их иногда называет Баорель, у Анжольраса действительно красные, ведь это его любимый цвет, присутствующий в одежде историка постоянно. Красные штаны, красный галстук, красная рубашка, красные кроссовки — что-нибудь из этого обязательно будет на нем. Хозяин красных штанов послушно останавливается и вновь оборачивается к коллегам. В учительской было две комнаты, в одной из которых, что подальше, учителя пили чай или же репетировали там с двоечниками какие-либо предметы. Сонный и совершенно ничего не понимающий Анжольрас невольно идёт за Комбефером, что тащит его за руку в то самое помещение. Зайдя туда, они закрыли за собой дверь, и тут взору Анжольраса предстал знакомый кожаный диван, на котором сидели, прижавшись друг к другу, трое учеников: Реми Грантер, Жильбер Курфейрак и Пьер Монпарнас. Вокруг них возвышались разъярённые учителя: Антуан Комбефер, Никодем Баорель, Боссюэ, Эпонина Тенардье, Жан Прувер, который своей аурой смягчал ситуацию, чтобы у остальных учителей не было проблем с законом, и кофейный Этьен Анжольрас, не понимающий, зачем его позвали. — Боже, Антуан, что за кипишь? — спрашивает Этьен. — Будто они первый раз прогуливают. — Как хорошо, что тебе насрать на прогулы своих учеников, — вмешивается Боссюэ. — Боже, нет же! — чуть повысил тон Анжольрас, закатив глаза, — просто... — Дело в том, что твои мальчики — пиздуны-прогульщики, как, в принципе, и ты, — перебила его Тенардье. — Да какие мальчики?! — возмутился сонный повелитель кофейных зёрен. — С пальчики блять! — психанула Эпонина. — Вот, святая троица восседает на чёрном кожаном диване, на котором ты дрыхнешь временами, — и она показала на вышеперечисленных молодых личностей. Все учителя, в том числе и Анжольрас, глянули на так надоевшую всем "святую троицу", как выразилась Тенардье. Все трое были напряжены: Пьер просто смотрел в сторону, положив руку на подлокотник; Жильбер сидел, сведя ладони вместе и зажав их между колен, и так же скосил взгляд в сторону, но в другую, приподняв при этом голову и виновато улыбаясь. Реми сделал то же самое с ладонями, но голову свесил вниз, чтобы не было видно его лица. Высказаться хотели все, и уже было начали, но прозвенел звонок на классный час и пришлось разойтись. Комбефер очень близко подошел к Анжольрасу и чуть нагнулся к его уху. — После классного часа оставь этот великолепный дует и моего малыша у себя в кабинете, а я подойду, — шепнул он, положив свою широкую ладонь на узкое плечо златовласки. — Кое-что узнаешь... — и ушёл. Несколько секунд Анжольрас задумчиво стоял на месте, но потом обернулся на учеников и посмотрел на них таким взглядом, что те сразу же встали и молча отправились на классный час. Сказать, что их вид был очень потерянным, виноватым и даже жалким — ничего не сказать. Даже Жильбер с Реми не улыбались и не хихикали, когда учителя кидались бранными словами, а такое услышишь не часто. Сейчас они притихли и покорно шли за своим классным руководителем в его кабинет.***
Очутившись наконец-то в родных краях, Этьен вместе со своими тремя прекрасными учениками смог вздохнуть с облегчением. Пока учитель вёл прогульщиков по коридору, из его кабинета доносились крики, мат, звуки беготни по кабинету или ещё что-то свойственное легендарному 3b классу — всё то, что можно было услышать на всех этажах, а иногда даже выйдя из здания колледжа. Опоздавшие вошли в полном молчании. По пути в кабинет Этьен всё же успел более-менее собраться с мыслями и вспомнить так тщательно заготовленные им на предыдущих уроках фразы. Когда Анжольрас появился в классе, то все уже были на своих местах, потому что пока он шёл, кто-то выглянул из его кабинета и было отчётливо слышно, как этот кто-то крикнул в кабинет "Идёт!", после чего раздался синхронный грохот стульев. Вошёл Этьен совершенно молча, безо всяких замечаний по поводу самого шумного класса, внимательно оглядел свой класс и решил не ходить вокруг да около и сразу начал с тревожившей его темы. Он даже не сел в своё любимое кресло, просто встал у доски и продолжил лицезреть свой класс, одной рукой поглаживая однодневную еле видимую щетину. — Кто-нибудь из вас интересуется политикой и тем, что происходит в стране? — Громко и без предисловий спросил он. Тишина. Все с подозрением в глазах переглядываются, кто-то даже шепчется с соседом по парте. — Не бойтесь. Это не социальный опрос, я спрашиваю для себя. Я не собираюсь потом пересказывать кому-то ваши слова или делать ещё что-то в этом духе, — попытался успокоить взволнованных детей Анжольрас. — Так кто?.. Можете поднять руки, если хотите высказаться. После еще нескольких переглядываний поднимается несколько рук: Курфейрак поднимает две руки, Мюзикетта, Флореаль, кто-то машет с последних парт. Их преподаватель не видит. Зрение у него становится всё хуже и хуже, к тому же на последних партах обычно пересаживаются, так что он немного проходит вперёд и видит, что там все мальчики. Спустя еще некоторое время руки поднимает чуть ли не половина класса. Этьен приятно удивлён и даже улыбается, скашивая глаза куда-то вниз и затем снова их поднимая. Среди прочих он видит дрожащую руку Азельмы, поблёскивающую черным лаком на ногтях руку Монпарнаса и даже пятерню Грантера. — Так, — кивает он. — Можете опустить. А митинги кто-либо из вас посещает? Дети хмурятся. Им кажется, что где-то здесь есть подвох. Один из наиболее остроумных, Жозеф, даже осматривает кабинет на наличие скрытых камер видеонаблюдения и подслушивающих устройств. Встречаясь взглядом с Этьеном, он краснеет. Будучи самым остроумным, он хотел выдать шутку по этому поводу, — камер, устройств и так далее, — но одумался и решил, что сейчас неподходящий момент. — Грантер, может, ты? — Учитель спрашивает сам. Такой субъект, как Грантер, ему наиболее интересен, к тому же он не ожидал, что этот мальчик что-то понимает в политике. Сам Реми такого вопроса не ожидает и даже подскакивает на месте. — Ну-у, я был на парочке, — уклончиво отвечает он. — И как тебе? — Хмурится преподаватель. Грантер вздыхает и смотрит на Анжольраса, временами застенчиво косясь куда-то в сторону. Смотрит уж как-то слишком для него серьёзно, по-взрослому. В этом взгляде читается желание высказать всё, что у него на уме. И Грантер не выдерживает. — То, что происходит в стране — неправильно, — осторожно начинает он. — Пишут одно, говорят другое, а делают вообще что-то из ряда вон выходящее, плохое, ужасное... Он вновь оборачивается к Этьену. — У нас ведь разрешена свобода слова? — обращается он к преподавателю. — Д-да, — как-то неуверенно отвечает тот. — А почему тогда если люди высказывают свои мысли, их за это сажают в тюрьму? — Спрашивает Реми. — Причём не какие-нибудь бредовые мысли, а адекватные, которые имеют место быть и которые разделяют в обществе! Чем это обосновано? — Я не знаю, — честно отвечает Анжольрас. — И никто не знает. Всё происходит потому, что власть действует только в своих интересах, а не в интересах общества. И чтобы защитить свои права, люди выходят на митинги. — Это понятно, — соглашается Грантер. — Но митинги подавляют! Все митинги! Все те, на которых я был и о которых слышал, как будто люди не имеют тех прав, которые они защищают. — Наверное тем, кто на верхушке, не выгодно, чтобы внизу был кто-то самостоятельный и умный, — высказывает свою точку зрения Мюзикетта. — Ведь эти умные смогут карабкаться вверх и потеснить уже имеющихся сильных мира сего. Что же нас тогда ждёт? — Революция! — Кричит Курфейрак. — Нам нужна революция! Ведь она «возвращение от искусственного к естественному. Она происходит потому, что должна произойти.» Весь класс оборачивается на него. Жильбер гордо задирает голову и широко улыбается. — Виктор Гюго? — С улыбкой спрашивает Этьен. Жильбер всё так же гордо кивает. — Совершенно верные слова. Знаете, что произойдёт с пружиной, на которую всё время давить? — Рано или поздно она разогнётся и ударит тебе в глаз, — говорит Монпарнас. — Вот! — Восклицает историк, указывая на Пьера. Тот пугается, немного вздрагивает и двигается поближе к Грантеру. — Общество будет избавляться от этого гнёта и вставать с колен, на которые его поставили против его воли. Я ни в коем случае не осуждаю митинги и демонстрации, я рьяно поддерживаю их. Кто бы что ни говорил, они законны и должны продолжаться. Это хорошо, что среди вас есть те, кто их посещает или хотя бы интересуется тем, что происходит вокруг. Но я начал этот разговор неспроста. Вы знаете, что только вчера была демонстрация? Ученики кивают. — Не знаю, показывали ли её в новостях, но я видел происходящее лично. Толпа была просто огромная, а разогнать её успели за очень короткий срок. — Там людей по земле тащили, — осторожно говорит Сюзет своим дрожащим от волнения тонким голосом. — Прямо по асфальту, представляете? Я в новостях видела. — Вот именно! — снова восклицает преподаватель. — Они калечат людей, если вовсе не убивают. Это нарушение конституции, да и просто норм морали, понимание которых должно быть у каждого способного мыслить человека. При демократии, как вы знаете из моих уроков и наставлений, властью является народ, а перед законом все равны, невзирая на пол, возраст, мировоззрение, статус, класс или ориентацию. — Они консерваторы и монархисты: они хотят абсолютной или дуалистической монархии! — Вскакивая, разъярённо и с через край выплёскивающимся возбуждением говорит Курфейрак. Он уже не мог держать в себе всю ту злость, что внушала ему консПартия, как и остальные демократы. — Вы вообще о чём говорите? — К слову о митинге! Какого-то мужика легавый прямо головой о бордюр треснул, — между прочим выкрикивает Робер где-то из глубины класса, — так же нельзя! — Сами видите, — с горечью произносит Этьен и машет рукой Жильберу, чтобы тот присел. — Что такого сделали эти люди? В чём они неправы? Они были безоружны, шли с мирной целью. Грантер прав — то, что происходит, неправильно. Вовсе не так должно быть в демократическом государстве. — Ничего не может быть лучше демократии! — Продолжает вопить Курфейрак, уже сидя на стуле, но порываясь встать снова. — А у нас сейчас над ней извращаются. Все границы перекрыты, процент безработных и больных растёт, даже у трудоспособных нет должной зарплаты, Францию просто отрезали от мира. Восстают уже не только демократы, республиканцы, но и простые граждане. Они просто требуют свои права, права униженных и оскорбленных. За что, чёрт возьми, народ восставал раньше? За что они боролись? В восемьдесят девятом году, девяносто третьем, шестьдесят восьмом? Эти крутые ребята в правительстве просто-напросто разносят в пух и прах нашу историю! Революция необходима! — Но нужна и цивилизация, — заявляет Вивьен, их староста. — Да отстань ты! — Махнул на неё рукой Курфейрак. — Так вот. Революция! — Мне очень приятно обсуждать это с вами, — говорит Анжольрас. Где-то внутри его сердце греет гордость за своих учеников, и он улыбается ещё шире. — Вы даете мне надежду, что молодое поколение не потеряно и не поддается дурному влиянию. В ваших руках наше будущее, и я надеюсь, что вы с умом вступите во взрослую жизнь и сохраните то, что так долго создавали наши предки. Анжольрас говорит ещё много чего: о революции, о прогрессе, об истории и высказывает свои собственные мысли. Грантер слушает его взахлёб. Во время таких речей его учитель преображается — уставшие глаза лихорадочно блестят, красивые руки с закатанными рукавами движутся с необыкновенной скоростью, золотистые кудри кажутся ещё ярче, когда в них проникают лучи солнца, и у Грантера создается впечатление, что Анжольрас светится. Историк был, несомненно, одним из самых красивых учителей, но в такие минуты ему и вовсе не было равных. Грантеру нравилось не только смотреть на него, но и слышать его голос, вникать в суть его слов, потому что говорил преподаватель не так сухо, как пишут в учебниках или новостях. Даже эти злосчастные уроки истории, обществознания и права были интересны с ним. Хоть Этьен по натуре своей был требователен и строг, его всегда приятно и интересно слушать. Он придавал значение своим словам, пытался воодушевить учеников и хотел, чтобы они его услышали и поняли. Грантер смотрит на него и видит божество, бесстрашного лидера в красном, величественного и прекрасного. От этих мыслей его отвлекает голос Пьера, которого эта ситуация с Реми очень веселит. — Прекращай слюни пускать, — пренебрежительно фыркает он. — И рот закрой, а то еще челюсть об парту стукнется. Грантер смущается, смыкает губы и глядит на свои сложенные на парте руки. Ему неловко, но он всё же опять поднимает глаза на Этьена и встречается с ним взглядом. Этьен улыбается.Тем временем в 3a:
В отличии от класса мсье Анжольраса класс мсье Комбефера был более послушным и покладистым. Комбефер кажется легкомысленным, но на самом деле он намного строже, чем его вышеупомянутый коллега, и относится к своей работе серьезно. Пока он шёл, то ни какие-либо звуки беготни, ни даже шорохи из его кабинета не доносились, зато он прекрасно слышал их из кабинета истории, причем слышали их все. Свой классный час он всегда начинал с того, что отчитывал несколько учеников за какие-то проступки, ибо учителя жаловались на них каждый день. Да, и в его классе были такие же индивидуумы. Когда Антуан вошёл в свой излюбленный, потому что чистый, кабинет, то не стал расхаживать по нему, чтобы ревизовать, как он это делает на уроках с другими классами. Своему он доверял. Никто бы в здравом уме не осмелился и гелевой ручкой что-то черкануть на парте, хотя это и легко стирается, потому что все знают последствия. Даже если кто-то это и сделает, то химик знает, кто и где сидит, ведь на его предметах и классном часе никто не рискует жизнью и не пересаживается. Комбефер выдвинул своё кожаное кресло из-за стола на середину кабинета, как он это делает всегда на классном часе, сел на него поудобнее, закинул ногу на ногу, в руках планшет с бумагами и ручка. Иногда он на нём кружился, как на карусели... Сейчас же он сидит и качается на нем из стороны в сторону и готовится начать свою профилактическую беседу. — Знаете, что самое странное? — начинает Комбефер. — Люди разные, но делятся на два типа: адекватные, которые понимают с первого... ну ладно, и второго замечания, или вовсе не лезут не в свои дела, и такие, которые не понимают ничего. — Тут он начал кружиться. — И вот видишь, человек измотан, устал и вместо того, чтобы промолчать, нужно же вставить что-то остроумное. — Комбефер остановился, повернувшись спиной к классу. — Огюст! — Он резко крутится, оказывается лицом к классу и указывает пальцем на провинившегося. Весь класс тут же обращает на него свои полные любопытства физиономии.— Что было на уроке литературы в пятницу? — А чё я сразу? — Возмутился названный. — Встань, когда с учителем разговариваешь! — Повысил свой и без того раздражённый голос преподаватель, но тут же успокоился и продолжил с тем же невинным и легкомысленным выражением лица, с которым он ходит всегда. — Благодарю. Так вот, если ты страдаешь склерозом, то я тебе напомню. Ты сказал Жану Пруверу такую фразу... — учитель призадумался, чтобы вспомнить и повторить всё так, как ему пересказывал Прувер. — Ох, как же ты сказал?.. А! Мсье Жан Прувер сказал вам выучить стихотворение, а также упомянул, что оно маленькое, но ты сказал: "вместе с рефератом по биологии, который нужно выучить и географией очень большое". Или это не так? — Ну... — мямлил Огюст. — Н-ну да, так. — Стихотворение действительно маленькое и мой реферат кстати тоже, — отметил Комбефер. — По сравнению с теми рефератами, которые я вам давал учить, это просто "отписька". И кстати, почему-то твои одноклассники его рассказали мне, а ты, видимо, в него даже не заглядывал, так что решил прогулять мой урок. За это ты мне расскажешь этот реферат, пересдашь устно контрольную по химии и еще расскажешь нам реферат про женскую-половую-систему. — Ухмыльнулся биолог. Последние слова он говорил с насмешкой, чем и вызвал хихиканья в классе. — Индивидуально для тебя. — Да я не смогу! — Смог мой урок прогулять, нахамить литератору и не рассказать ему стихотворение смог, значит и это сможешь. Я в тебя верю. А теперь всё, садись, не трать время, — проговорил учитель раздражённо. — Мариус! — Показал он пальцем на следующего, но голос его был уже спокойным и даже весёлым в отношении этого ученика. Мариус встал. — Мариус и его записульки, — добродушно посмеялся учитель. — Как говорил ваш историк, подделка подписей уголовно наказуема, — Комбефер продолжал быть всё таким же добродушным с ним, однако ученик чувствовал не меньше волнения, чем при серьёзном разговоре с ним. — Мне понятна ситуация с Жоли: у него справка. Ну а ты?.. — Ну, я-я... — У Мариуса уже выступал холодный пот на лбу и он сам не заметил, как писклявит. — Я п-просто... — О господи, садись, — говорит Комбефер с беспокойством за то, что у мальчика сейчас случится обморок, — я же пошутил. — Нихуя себе шутки, — вдруг послышалось тихое замечание из класса, однако из-за внезапно наступившей тишины его услышали все, засмеялись и начали шептаться, ведь знали, что этому критику сейчас будет не сладко. — Опа! — Комбефер тоже это услышал. — Бенуа, ну-ка встал. — Да ну, мсье Комбефер! — Тут же воскликнул ученик и встал со своего места. — Чё я? — Вот так и стой до конца классного часа. У вас ещё химия сейчас будет, на химии тоже стоять будешь. Дальше химик не стал церемониться и перешёл к двум самым главным темам: национальные экзамены, которые начнутся уже меньше, чем через неделю, и выпускной после них.***
Классный час был недолгим, всего минут двадцать пять, но за это время Анжольрас потратил много сил, разнервничался и заставил нервничать весь класс. Он наконец-то смог высказаться и помог сделать это половине класса. Наконец прозвенел звонок. — Курфейрак, Грантер и Монпарнас останутся сейчас, — попытался перекричать звонок на перемену Этьен, освобождая стол. Виновные уселись на первой парте втроём и дожидались суда небесного. И, тем не менее, они были всем этим не так взволнованы, потому что голос классного руководителя был наполнен радостью и хорошим настроением. Остальные ученики уже покинули кабинет, но Анжольрас ещё не начинал дискуссию, он ждал Комбефера с его секретиками. Сейчас учитель просто скрестил руки на столе и положил на них голову, чтобы расслабиться и не слышать крики и мат учеников, доносящиеся из рекреации. Комбефера пришлось ждать всю перемену. И вот он наконец-то соизволил появиться, как всегда, бережен и аккуратен: вошёл в кабинет, закрыл дверь, пока не послышался щелчок, положил журнал своего класса на первую парту, стоявшую около двери — он всегда делал всё очень плавно и тихо, оттого и аккуратно, не нарушая дзен. Затем Антуан подошёл к Этьену, который уже принял нормальное положение, встал лицом к подсудимым и скрестил руки на груди. Сейчас на лице Антуана не было этой его вечной ухмылки, что являлось тревожным знаком, ведь от этого человека можно ожидать одного, а выкинет он совсем другое. Его могли понимать, и то не всегда, только Анжольрас и очень редко Курфейрак. — Раздевайтесь. — Дал приказ химик. — Ты что, вообще охренел?! — Возмутился историк, стрелой вылетев из своего кресла, и вцепился руками в учительский стол, потому что "за это есть статья!" Сами же ученики были в ступоре... в шоке. — Чш-ш-ш... — развернулся к нему Комбефер и поднёс указательный палец к своим губам. — Смотри и наслаждайся. Хотя, — тут он призадумался, — здесь определённо будет нечем наслаждаться. Очень долго Комбефер уговаривал учеников раздеться, как бы странно или даже незаконно это не звучало, но это было не из всяких пошлых и извращённых побуждений. Он знал небольшую тайну, затем-то и просил учеников снять одежду. И впрямь — сегодня они были странно одеты: на улице солнечно, градусов так пятнадцать или даже двадцать, с лёгким прерывистым ветром, а они были одеты в футболки и достаточно плотные толстовки на молнии с длинными рукавами. В конце концов троице пришлось подчиниться, ведь всем известно, что если Комбефер решит***
Разговоры с Жаном Прувером, или с Жеаном, как его называли друзья, в некоторой степени успокоили Анжольраса, и домой он отправился не таким взвинченным, как когда выходил из своего кабинета. Стоило ему выйти из здания колледжа и наконец-то выдохнуть спокойно, как его окликнул со спины голос Грантера: — Стойте, мсье! Урок экономики уже закончился, и "святая троица", выходка Комбефера с которой чуть только что не обошлась Этьену "проблемами с законом", держала курс домой. Грантер подбежал к историку, а товарищей попросил идти вперёд и подождать его у ворот колледжа. — Я же не сдал Вам зачёт по истории Франции. Или по обществознанию?.. Короче, не помню, что именно, и Вы мне сказали прийти на нулевой и рассказать. Когда мне подойти? — Затараторил Реми, видимо, надеявшийся поскорее пойти домой и не разводить со своим классным руководителем светских бесед. — Можешь подойти до конца недели в любой день. Я здесь всегда с семи утра, — вяло проговорил Анжольрас, постепенно поднимая глаза на лицо своего ученика. Тут он снова увидел отвратительное месиво, которое Грантер уже даже не скрывал, и поморщился. — Ты с кем же так сцепился? — А? — Грантер сначала не понял, о чём его спрашивают, но вскоре заметил, что бледное лицо преподавателя разглядывает его собственное с напряжением и тревогой. Он сглотнул и сказал: — Да мы просто с краю стояли, поэтому нам больше остальных досталось. Анжольрас вдруг убрал волосы с разбитой половины лица Грантера и стал внимательно её изучать, то и дело покачивая головой. Чтобы лучше видеть, он взял Реми за подбородок и осторожно повернул пострадавшую сторону на свет. Грантер вдруг так напрягся, что перестал дышать. — Вроде ничего серьёзного нет, — подвёл итог Этьен и убрал руку с лица чуть живого ученика. — Но ты некоторое время лучше воздерживайся от походов на подобные мероприятия. Тут он немного наклонился к уху Грантера, положил одну руку ему на плечо и тихонько сказал: — Вообще-то я поддерживаю то, что ты туда ходишь. Но сейчас тебе пока лучше посидеть дома. Я же волнуюсь... — Анжольрас почувствовал, что снова начинает нервничать, и стал искать взглядом что-нибудь, что можно было повертеть в руках и успокоиться. Первое, что бросилось в глаза — шнурок на толстовке Реми. Этьен спонтанно схватил его и начал перебирать пальцами. — Я ведь несу за вас ответственность. Я переживаю. От нервов и так ошмётки остались, так что пожалей меня и веди себя по-взрослому. Будь осторожней. И я видел, что ты пьёшь, так что насчёт этого тоже подумай. Надеюсь, мои слова не пролетят мимо твоих ушей, Грантер. Ты всё понял? Грантер что-то неясно промычал, наверное:«Ага. До свидания,» — и побежал скорее к уже дожидавшимся его друзьям. — Почему так долго? — Состроил недовольную мину Монпарнас. — И чего это ты вдруг лыбишься, как идиот? — А тебя Прувер за толстовку трогал? — С вызовом и хитренькой усмешкой произносит Грантер и, сунув руки в карманы, уходит вперёд, оставляя озадаченных Курфейрака и Монпарнаса наедине со своими догадками по поводу внезапно осчастливленного друга.