Sarcasm

      На небольшие районы не менее скромного штата Нью-Джерси постепенно, но верно опускалась тихая ночь, накрывая своей мрачной пеленой абсолютно всё, что только попадалось на её протоптанном уже очень давно пути. Дома, машины, самые примитивные улочки и тротуары, а также возвышавшиеся на фоне простых дорожек из брусчатки фонари, что уже успели очнуться после дневного сна и вовсю пылали тусклым и всё-таки освещающим некоторые участки свечением. Несмотря на вполне скудное содержание, это место смело могло похвастаться вечным благоуханием, что витало в воздухе, заполоняя собой каждый метр очередного городка. И выходить на улицу под вечер, когда в окружении уже не было ни души, а после вдыхать полной грудью освежающий воздух, наполняющий лёгкие — то ещё волшебное, придающее то бодрость, то сонливость удовольствие. Конечно же, не каждому захочется вылезать из мягкой постели, даже если он и почувствует явный недостаток кислорода.       И если в отдалённых населённых пунктах всё было совершенно обыденно, то вот в Рингвуде всё обстояло чуть иначе, чему способствовала одна из основных достопримечательностей — ботанический сад. «Skylands», да, именно такое название присуще данной красочной усадьбе, сочетал в себе множество, удивлял разнообразием экземпляров с дивными ароматами. Лилии, магнолии, яблони, сирень, пионы и уйма остальных представителей образовывали собой один невероятный и одурманивающий букет. И как раз летом здесь происходил самый пик насыщенности, который любому туристу, приехавшему в Нью-Джерси именно этим сезоном, просто-напросто нельзя было пропустить.       Так или иначе, вот только у каждого человека всегда присутствуют свои предпочтения. Кто-то с большим удовольствием предпочёл бы прогуляться по аллее среди десятков цветущих деревьев, наблюдая по обоим сторонам совершенно таких же «зрителей», слыша их голоса, чужие возгласы и речи, нарушающие периодически возникающую умиротворённость, а кому-то посидеть на деревянном крыльце под редкий шум проезжающих вдалеке машин, пытаясь насладиться тишиной и проникнуться замершим окружением, пришлось бы гораздо больше по душе, ведь как раз-таки в такой обстановке ты способен понять, как чувствуешь что-то, и оно окутывает тонким туманным полотном твой разум. Назойливые мысли вылетают из головы, а может, что это просто желание замечать и обращать на них внимание исчезает, оставляя забитый повседневностью рассудок в покое. И почему-то именно в такие моменты сущность оживает, сдерживая порывы искреннего восторга и немо крича. «Идиот, ты идиот, Андерсен, — раз за разом проносится в голове сидящей на ступеньках персоны, что уже давно отошла от реальности, погружаясь в собственные размышления и игнорируя абсолютно всё происходящее вокруг неё. Уставший взгляд тёмно-миндальных глаз был опущен на обхваченный тонкими пальцами и чуть сжатый в бледной ладони объект, стрелки которого, как и маленькие шестерёнки внутри продолжали невозмутимо идти, отбивая едва слышный «тик-так». Самые обыкновенные карманные часы на цепочке, не более, не менее. Бронзовый корпус отливал в свете окна аккуратным и тонким узором, представляя из себя переплетающиеся то ли ветви, то ли корни, то ли стебли неизведанных представителей флоры. Кропотливая работа мастера, да, они и вправду стоили своих денег. Подчинённый безликого существа уже и не помнил точно, во сколько ему обошлась эта вещица, может, долларов тридцать-сорок, не больше, но вот тот момент, когда ему, зашедшему в антикварную лавку гостю, она попалась в обзор, очень даже хорошо отпечатался в памяти Патрика. Следом же последовала пара вопросов к продавцу, наличные и фраза «Спасибо Вам! Надеюсь, что Вы не разочаруетесь в своём выборе! Хорошего дня!». События, произошедшие только вчера, запоминаются прекрасно, особенно настолько насыщенные, — ты мог предсказать, мог предположить, что всё так и будет. Почему же в тебе было столько надежды на то, что он поступит как-то иначе?» — Слишком глупо, — перед глазами мелькают маленькие фрагменты вчерашнего дня, которые были способны объяснить столь подавленное и потрескавшееся состояние Вируса, а также царившую на мрачном лице больную и самоироничную усмешку, смахивающую на ненавистный оскал, которая вполне свойственна даже самому обычному человеку с сильным и глубоким порезом на сознании, закрытом иллюзией пустоты. И это, кажись, было как раз то самое отвратительное состояние, когда сущность каждой своей частицей чувствует, с какой болью разбивается на осколки её сердце, отчего хочется приглушённо кричать, едва сдерживая сдавливающие грудную клетку стоны, роняя обжигающие капли и крепко сжимая в ладонях собственные волосы, желая вырвать себе клочья, но она не может, понимает, что от слёз не будет совершенно никакой пользы, сколько бы их не пролилось и не сорвалось с подбородка, тем более, что Андерсен уже прекрасно осознавал, что он не в силах изменить того, кто с каждым удобным моментом всё сильнее и сильнее колол кинжалом, чьё лезвие было смазано ядом, ему в спину, отравляя и принося невыносимую боль одним лишь острым языком, желая сломить, надавить как можно сильнее на слабости, оскверняя и унижая простыми резкими словами, так и переполненными до краёв обжигающим сарказмом. «Ты болен, — мужчина жмурится, судорожно дыша и едва ли не поддаваясь очередному припадку, — просто болен. Болен им, что прекрасно осознаёшь! Ты понимаешь это, но ничего не можешь сделать! Ты видишь его отношение к себе, видишь, что он знает о твоей болезни, о твоей чёртовой привязанности и пользуется этим, желая лишь в один удобный момент уничтожить окончательно! О, да, Андерсен, ты так хорош! Ты позволяешь ему наслаждаться этим, просто потому что не можешь ничего поделать с собой! Ты веришь в то, что его близость к тебе, эти человеческие действия, смешанные с садизмом, что всё это является чем-то большим, нежели дешёвый спектакль одного актёра, — цоканье. — Нет. Всё может быть совсем по-другому. А, может, тебе самому бы стоило расставить все точки над «и»? Ты ведь помнишь, что он не является человеком, не так ли? Помнишь, что и сам не относишься к людям. Ты помнишь всё это? До сих пор уверен в том, что сущность, никогда не ставящая никого и ни во что, пойдёт тебе на встречу, позабыв о принципах лишь из-за того, что это не совсем то, чего бы хотелось именно тебе? Эгоизм, верно? — шатен вцепился ладонью в ворот собственной рубашки, чуть оттягивая и царапая ногтями шею, лишь бы отвлечься от всей этой давки, что сейчас едва ли не разрывала его голову на части. — Нет! Это не так! Да, он аморален, агрессивен и язвителен, ему нравится это, потому что эти черты являются частью его характера. Я не должен винить его в том, что лично поддался человеческим эмоциям, что он является таким, какой он есть. Вспомни, кому принадлежит дом, на пороге которого ты сейчас сидишь, вспомни, с кем разделяешь один стол, просто вспомни. Вспомни, благодаря кому именно ты всё ещё можешь чувствовать себя в безопасности. Неужели, даже после всего этого ты до сих пор будешь продолжать уверять себя в том, что он просто играет роль в собственной сценке, рассчитывая на масштабный финал? Веришь в это? Силы человеческой натуры способны более разрушительно отразиться на существовании. Они как надежды, а надежды приходят лишь из тьмы. Из тёмного мира, в котором остаётся возможность только верить. И раз уж ты поддался этой дороге, то, будь добр, принимай её такой, какая она есть!» — Разобраться, — выйдя из себя, Патрик тут же резко поднимается, быстро убирая часы в карман тёмно-синих джинсов и тихо открывая входную дверь, стараясь не особо шуметь, — мне нужно просто поговорить с ним.       Персона в красных подтяжках осторожно заглянула внутрь, неторопливо скользя взглядом по паркету. Оставшиеся после глубокого пореза кисти багровые пятна, а также перевязанная и обработанная бинтами рана так и продолжали напоминать кареглазому о том моменте, когда он решился на первый шаг, после которого очень даже легко отделался. Больше досталось, кончено, морально, нежели физически, что было только хуже. Рано или поздно, но эта рана заживёт, а оскорбления и язвительные насмешки со стороны демона останутся в памяти Андерсена навсегда, как и издёвки, кинутые вслед сжимающему, дабы хоть как-то остановить кровотечение, руку мужчине.       Простой вечер, абсолютно такой же, как и сегодня. Гостинная, в которой сидела пара сущностей, расположившись по разным углам. Любитель холодного оружия безмятежно откинулся на спинку дивана, пока его «гость» скромно сидел на стуле, неброско наблюдая за каннибалом. Минуты летели незаметно, а желание позволить себе чуть большее нарастало с каждой секундой. Щелчок в голове, подъём с жёсткой поверхности и неуверенные шаги в сторону владельца дома. Сожитель Майкла бесшумно присаживается рядом, ещё раз томно оглядывая впавшего в дрёму с ног до макушки, а затем, отвернув от небольшого чувства то ли стыда, то ли непривычности, опускает ладонь на чужую, со смущением на лице переплетая свои пальцы с чужими и чувствуя тепло, понимая, что это именно то, чем хотелось бы наслаждаться, чего не хватало столь долгое время. Увы, но всё это быстро и болезненно прервалось, стоило демону чуть приоткрыть свои шнифты, вырывая мачете из чехла. Что было дальше уже можно понять, но самому Вирусу тогда совсем не хотелось принимать того факта, что всё то, что он видит, что он слышит, и что чувствует, действительно являлось правдой. «Я просто хочу разобраться во всём этом. Лишнего не надо. Его отношение ко мне вызывает лишь больше вопросов, чем разъясняет и раскладывает всё по полочкам. Издевается, но даёт поблажки, позволяя проявить собственное мнение, и сразу же переводит стрелки, выставляя меня в омерзительном свете, тем самым отказываясь от своих слов. Что ни день — то сюрприз. Цианистый, мать его, сюрприз, который буквально режет глаза. Не знаю, что у него на уме, но идущие друг за другом увечья явно уже вписаны в его ежедневное расписание, словно это уже вошло в его привычку. Какая же ирония. Интересно, а он действительно на все сто десять процентов уверен, что мне нравится каждое утро просыпаться от сильной удавки на горле или от очередного ощущения лезвия, скользящего по ноге? А от скидывания с матраса на пол? Это как какая-то игра, где все правила, по его мнению, пишутся лишь им. Словно кот поймал мышь и не желает просто-напросто её прикончить без лишних прелюдий. Если у него действительно есть нездоровый интерес к подобному, то почему бы не сказать мне об этом в лицо? Когда я пытаюсь сблизиться с ним, когда он делает язвительные намёки на наши взаимоотношения, когда мы, вроде как, оба шагаем навстречу друг другу, наши пути всё равно расходятся, и всё возвращается на круги своя, — он тяжело выдыхает, едва слышно шагая по коридору в сторону кухни. — Он видит. Видит, что мне нравятся его действия, его попытки принести лишь боль. Ему нравится смотреть, как я подчиняюсь, позволяя калечить своё тело только потому, что это делает он, а не кто-то другой. Потому что я не могу скрыть своих настоящих эмоций. Не вырываюсь, не пытаюсь прекратить, и всё это происходит на его глазах. Мне приятно это, приятен, чёрт бы его побрал, он. Такое ощущение, словно этот голос подпитывает мои лёгкие и…» — Я, конечно, понимаю, что ты беспокоишься о моих нервах и стараешься быть тише, но не думаю, что, громко крадясь, ты сделаешь мой день гораздо лучше, — резко и неожиданно доносится из ближайшей к Андерсену комнаты, нарушая его размышления и заставляя немного вздрогнуть от внезапности, которая так свойственна хозяину этого жилья, и к которой даже спустя столько времени Патрик до сих пор не мог привыкнуть. Слова демона выстрелили, а явное нежелание раздражать того продолжением придало шатену скорости, отчего он уже спустя пару секунд стоял на пороге, выглядывая из дверного проёма. Картина раскинулась, если быть честным, необычная, и видеть такого раннее мужчине уж точно здесь не доводилось, отчего он с долей любопытства склонил свою голову на бок, а на его лице появилось явное нескрываемое удивление. — А-ам-м, что случилось? Помочь? — шатен внимательно разглядывал сидящий на полу силуэт, что так трепетно осматривал отломанную от стола ножку с недовольным выражением лица, периодически нервно хмыкая и постукивая кончиком указательного пальца по банке с гвоздями, которая стояла совсем рядом. Где-то неподалёку расположился достаточно тяжёлый молоток, к которому, как показывали практика и большая трещина в всё той же ножке, каннибал уже успел прикоснуться. Парень с тёмными волосами медленно повернул голову по направлению с пришедшему, одаривая того жестоким и холодным взглядом и чуть обнажая зубы. — Андерсен, только честно, ты слепой? В таком случае нужно носить очки. Неудивительно, что у тебя не часто получается отличить простые нитки от проволоки, — в ответ он получает едва нахмуренные брови и выражение лица а-ля «это было лишь один раз». Убийца усмехается, коротко кивая на отломанную деталь, — да так, немножко перестарался, всё для Каффарелло. Хотелось подготовить ему взбадривающий сюрприз, как только вернётся. Думаю, что ты знаешь, насколько болезненна может быть леска, впивающаяся в неприкрытую одеждой кожу. Не знаешь? Надо будет продемонстрировать, — Привычка изображает глубокую задумчивость, едва заметно одобрительно кивая головой, а затем вновь подаёт голос: — Помочь? Да, помоги. Скройся. Ты лишь отвлекаешь меня. — Я пришёл сюда не за этим, — Вирус переступил через порог, проходя внутрь, тут же чуть склоняясь над Привычкой и чуть ли не замирая в одном положении. — Тогда быстро возьми то, что тебе нужно, и свали. Ты мешаешь мне, понимаешь? Почему до тебя всё так тяжело доходит? — вивисектор огрызнулся, чуть разворачиваясь и поднимая голову. — Не стой над душой. Это ещё больше раздражает. — Нет, — столь краткое заявление вызывает у любителя холодного оружия какую-то внутреннюю, но прекрасно отображающуюся в глазах агрессию, отчего тот неторопливо поднимается, оттряхивая ладони друг об друга и не сводя выпытывающего взгляда с чуть мрачного собеседника, что, дабы немного успокоиться и вести себя более-менее естественно, теребил край своих джинсов, — нам нужно поговорить. И я не уйду, пока не получу этого. — Слушай, а Майкл настолько же упрямый и тупой, а также имеет склонности камикадзе? Да? Если так оно и есть, то я совсем не впечатлён и не удивлён тому, почему его собственный брат со своим дружком сначала старались «подсобить», если унижение можно, конечно, назвать помощью, а затем шарахались от него, как от огня. Как ты там говорил этому очкастому? Ах, да, точно. Слабоумный, наркоман, эмо ребёнок. Славное соседство, правда? Извини, что-то я совсем забыл о том, что паразиту просто нужен носитель, ведь большего из себя ты не представляешь, не видишь своего будущего, потому что его просто-напросто нет. Ты существуешь, желая защитить свою физическую оболочку, стараешься изо всех сил, и это в некой степени даже похвально, вот только… — садист резко схватил стоящую напротив фигуру за воротник, сжимая в ладони ткань рубашки и притягивая того, ровняясь взглядом, — ты — никто. Ничего из себя не представляешь без своих малых способностей, а также реинкарнации. Существуешь гораздо дольше своего сожителя, не являешься человеком, хоть настолько приближён к людям из-за своего характера и поведения. Ты инструмент, который используют раз за разом и день за днём и будут использовать, пока окончательно не поломаешься и не перестанешь приносить выгоду, станешь непригодным, смекаешь? — он с издёвкой смотрит в чужие глаза, естественно ухмыляясь. — Думаешь, что живёшь, но на самом деле лишь существуешь. И этот цикл будет повторяться, подобно алгоритму. Какой бы шаг ты не выбрал, куда бы ты не пошёл, всё равно вернёшься на исходную позицию и окажешься в кандалах. И они так привычны для тебя, что, даже вступив в малый симбиоз, ты не желаешь от них избавиться. Простая приманка, считающая себя чем-то более стоящим. Цена твоего существования — грош. — А сколько же стоишь ты? Давай, ответь мне на милость, чему равняется твоя цена, слишком уж интересно слышать о разнообразном существовании от того, кто способен лишь на разрушение. Отойти? О, неужто я загораживаю тебе солнце? Вывожу из зоны комфорта? Конечно, император никогда не способен привыкнуть к тому, что окружающие его простые люди начинают подавать голос без разрешения. И в этом твоя главная слабость, — Патрик не пошатнулся, триумфально и выпытывающе глядя на «защиту» Смутьяна и даже не думая вырываться, — ты предсказуем. Тебе нравится идти по проложенному пути, решая всё с помощью физической силы. Насилие, давление и манипуляция. Да, я не собираюсь спорить с тем фактом, что из тебя даже очень хороший кукловод, вот только у любой марионетки в один момент могу оборваться ниточки, за которые ты так привык тянуть, — усмешка, — и тебе очень не по душе сущности, что отказываются подчиняться, показывают зубы и пляшут не под твою дудку. Давай-давай, скажи мне, что я не прав, и ты как раз подтвердишь все мои слова. — Ох-х, Патрик, Патрик, ничему тебя жизнь не учит. Наступаешь на одни и те же грабли, получаешь крепкий удар и дальше ходишь уже довольный. Такое чувство, будто ты пришёл сюда не просто помозолить мне глаза, но и плюнуть в спину, я прав? Али правда глаза режет? Ты хоть сам знаешь, зачем именно делаешь всё это? Сомневаюсь, ибо где-то внутри меня складывается такое впечатление, что одно из твоих полушарий приказало тебе придти и нарушить мне процесс восстановления лишь из-за какой-нибудь нелепой интрижки. О, так тебе хочется вспомнить всё то, что произошло вчера? Давай поговорим об этом забавном моменте, я не против, тебе ведь так это нравилось. А как пылали щёки, а как тупо ты смотрел в пол, как крепко сжимал ладонь. Замечательное зрелище! Десять баллов в твою копилку, прыгнул выше головы, удивил. Я, разумеется, знал о твоей сдвинутой крыше, но не думал, что ты можешь идти и на столь придурковатые вещи. Как жаль, что тогда у меня не было при себе камеры и возможности заснять твоё выражение лица до момента с кровотечением. Тогда бы я обяз… — не успевает Привычка закончить, как его резко перебивают, вырываясь из хватки и отталкивая от себя, приложив при этом большое усилие и проигнорировав ноющую ладонь. — Просто заткнись, просто, блять, заткнись, — переходя с повышенного тона на менее громкий, Андерсен опускает руки, попятившись назад и упираясь спиной в поверхность стены, — мне становится тошно, меня передёргивает от одной твоей манеры разговаривать, потому что она настолько же омерзительна, — с ненавистью и дрожью в голосе, — настолько же гнилая, как и ты сам. Ты не желаешь разбираться в мотивах слов и поступках, не желаешь замечать окружение, живя лишь для себя любимого. Ты не можешь, нет, ты не хочешь идти навстречу, беспокоясь лишь за своё собственное эго! Тебе нравится наслаждаться чужой болью, какой бы та ни была. Физическая, моральная… Плевать ты хотел на кого-то иного. Твоё тщеславие никогда не приведёт тебя к чему-то большему, пока ты не научишься подавлять его, слышишь?! Ты слышишь меня?! — Я не глухой, чего нельзя сказать о тебе, и всё прекрасно слышу. Вот только ты не слышишь самого же себя. У тебя, кажись, сильные провалы в памяти, раз ты так глубоко заблуждаешься и не желаешь вспоминать элементарных вещей. Досадно, — один рывок и шевелюру Вируса грубо сжимают, сильно впечатывая её обладателя во всю ту же стену, и с презрением оглядывают мужчину, что поддался чужой руке, лишь бы хоть немного ослабить болезненную натяжку. Убийца оттягивал настолько сильно, что Патрику в один момент уже показалось, будто тот вот-вот вырвет клок из его волос. И пока одна ладонь удерживала голову, вторая вцепилась в покрытое лёгкими царапинами горло, сдавливая и почти не избегая кадыка. — Гордыня, тебе ли не знать, не всегда является наихудшим вариантом. Она присуще не только персоне с моральными ценностями, не путай её с гордостью, но и тем, кто стремиться получить выгоду, погружая самого себя в пучину своих ценностей, в бассейн того, что для неё самой считается моралью. Не желаю замечать никого вокруг, считаю себя выше других? Что ты, мне просто не очень нравится, когда какая-то шавка открывает свой рот, пререкаясь и начиная гавкать на хозяина, который дал ей многое, лишь из-за того, что он чем-то ей не угодил. Ты хочешь поговорить? Донести свою мысль? Давай-давай, говори, а я послушаю. Не стесняйся, тут никого нет! Раскрывай свои тайны, никто не обратит на эту жалкую слабость даже внимания. Почему же ты молчишь? Что-то мешает? Или из головы вылетело? — следом проносится тихое хихиканье. — Отпусти меня, — совершенно спокойно произносит с небольшой хрипотой шатен, опустив одну из ладоней на запястье своего душителя и чуть его сжав. — Ты слишком-кх-х предсказуем. Со временем к этому можно привыкнуть. Ты не убьёшь меня, потому что это лишит тебя столь прекрасной картины, которая греет твою блядскую душу. Смотреть на чужие страдания, зная, что являешься их причиной, — это то, что ты любишь. То, чего ты не лишишь себя из-за минутной агрессии. Отцепись от меня. Я уже понял, что нет смысла даже пытаться разговаривать с таким упрямым животным. Именно животным, потому что нет другого слова, описывающего твою натуру лучше этого. — Как оскорбительно, — с сарказмом пролепетал вивисектор, ослабив хватку, но рук не убрал. — Знаешь, что именно? Слышать подобное от простой собственности, которой пользуются, у которой нет ни права выбора, ни права голоса. Ничего! И если ты сомневаешься в этом, то позволь напомнить, что сейчас у тебя есть возможность что-то вякнуть лишь потому, что я разрешаю тебе это, не из-за твоего положения, не из-за уважения и остальной ахинеи, которую ты мог себе навыдумывать, посчитав иначе. Вовсе нет. Периодически бывает интересно наблюдать за таким психотипом, поверь. Как за кроликом или белой крысой в клетке. Мечется, мечется, мечется, а выбраться не может. Ты слишком человечен, падок на людские ценности, которых в этом мире сейчас практически нет. Ты хочешь почувствовать себя чем-то больше, нежели обычная пешка на шахматной доске, хочешь чувствовать чью-то близость, хоть по сути являешься прекрасным представителем социопатии, хочешь, чтобы с твоими данными тебя заметили, но не приторные души, а кто-то выше по рангу, на другой ступени. И ты поддаёшься, позволяешь управлять собой, лишь бы это не прекращалось. А теперь вспомни свои слова о тщеславии, вспомни гордыню и слабость. Ты лично потакаешь всему этому, Андерсен. Ты зависим от этого, как наркоман от дилера, что поставляет ему новую дозу и даёт надежду, как грешник, смотрящий из пламени на дьявола, как человек, проявляющий стокгольмский синдром к убийце. Что же, — он скептически сощурил глаза, разводя руки в стороны, — я даю тебе десять секунд на то, чтобы ты сделал то, что хочешь, а потом отвалил от меня на ближайшие несколько дней, и чтобы я тебя не видел. — Издеваешься, ты просто издеваешься. Серьёзно думаешь, что я только из-за этого из кожи вон лезу? Чтобы помаячить у тебя перед глазами, а потом воспользоваться случаем ради каких-то жалких людских потребностей? Неужели ты и впрямь настолько уверен, что я хочу этого из-за каких-то херовых ощущений? Выставляешь меня в низах из-за навязанного мнения. Ты не умеешь слушать или же просто не пытаешься. Тебе этого не нужно. Ты не чувствуешь того, что чувствую я, не желаешь чувствовать, потому что это не принесёт тебе никакой выгоды, не входит во что-то привычное и знакомое. Если это ты называешь почётом, то я не хочу быть даже частью твоего общества! — едва успевает со злостью выкрикнуть мужчина, как далее следует сильный и глухой стук, а затем и грохот от падения его бессознательного тела на пол со стекающей с рассечённой брови тонкой струёй тёмно-алой жидкости. Следом за Патриком на паркет опускается и тот самый молоток, которым так удачно был нанесён удар, без каких-либо шансов лишивший кареглазого способности очнуться в ближайшие несколько часов. — Во-первых, время вышло, во-вторых, отвлекаться было очень очень плохой идеей, в-третьих, пора бы научиться думать мозгами, а не сходить с ума из-за своих идиотских мыслей, позволяя им взять верх. Как ты там говорил? Ах, да. Вся жизнь сводится к выбору. Это тот путь, а, может, этот путь, и каждый хочет, чтобы он был именно таким, каким желает его видеть их разум. Я создал свой, и я знаю, что ты этим недоволен, хе-хех, — металлический смех срывается с уст Привычки, опустившегося на колено перед телом и сомкнувшего ладони в замок, — ты слишком громкий. Я не переношу этого, потому что это действует мне на нервы. Это действует мне на нервы, Патрик, — взгляд медленно переносится на стоящую вблизи банку с гвоздями, а затем и на раскрытые ладони Андерсена. — Я думаю, что всё-таки следует закончить починку. Но для начала… — рука опускается на рукоятку тяжёлого инструмента, — сначала я предотвращу возможные нюансы будущего. Тц-ц, мучительно и жертвенно, но что поделать? Зато рядом со мной, ты же хотел этого, верно, приятель? — Хэбит склонил голову к плечу, радостно хлопая в ладоши. — Молчание — знак согласия. Славно!