Снимая маску

      Спрашивал ли я себя, на верном ли я пути? Нет, не спрашивал. Не спрашивал не потому, что никогда не сомневался в правильности принятых мной решений — сомневался, ещё как сомневался; а потому, что в глубине души я боялся получить ответ.       Моя миссия проста: сражаться со злом, захватившим мой город; подобно последнему лучу заходящего солнца рассеивать сгустившуюся тьму и дарить надежду на скорый рассвет. Однако сейчас я и сам не уверен, что он наступит; по крайней мере, для меня.       В начале своего пути я наивно полагал, что несу свет, способный разрушить оковы мрака и паутину теней, связавшие Готэм, но теперь я понимаю, что ошибался: я нёс огонь. И чем дольше я нёс его, тем сильнее становился жар, обжигавший мои ладони. Предавая врагов пламени правосудия, я горел вместе с ними и считал эту цену справедливой. Я упустил тот момент, когда я перестал чувствовать жар. Я упустил тот момент, когда пламя в моих руках начало угасать, а, может, и наоборот, поглотило меня без остатка. Как бы там ни было, я опомнился только сейчас, когда на моих ладонях остался один лишь пепел: такой же светлый, как мои намерения и надежды; такой же холодный, как пустота, образовавшаяся у меня внутри.       Я остался один.       Я остался один и осознал это за миг до конца. Осознал в тот самый момент, когда Альфред повернулся ко мне спиной; когда его фигура начала неумолимо удаляться. Я снова чувствую себя восьмилетним мальчиком, у которого на его же глазах отняли его родителей, с той лишь разницей, что в этот раз вина лежит на мне. Я сам оттолкнул от себя всех, кто был мне дорог и кому был дорог я: Селину, Тиффани, Альфреда... Теперь я это понимаю.       Теперь я понимаю, что мои решения, казавшиеся мне верными и справедливыми тогда, в перспективе оказались ошибочными; понимаю, что в своём стремлении защитить близких я бывал так же слеп, как мой отец — в стремлении заправлять всем в Готэме. Альфред прав: я сын своего отца. Пусть я избрал иной путь, то, куда он приведёт, известно: потворствуешь ли ты тьме, как это делал Томас Уэйн, или же сражаешься с ней — не имеет значения: рано или поздно она поглотит тебя. В лучшем случае, тебя найдут в каком-нибудь переулке с простреленной головой и опустошёнными карманами. Прозаический конец «золотого ребёнка Готэма» станет точкой в истории семьи Уэйнов и пополнит и без того богатую коллекцию криминальной хроники города. В худшем случае, тебя не найдут, вообще. Тогда Брюс Уэйн также увековечит своё имя в анналах преступной истории Готэма, став очередным пропавшим без вести несчастным, и лишь единицы, посвященные, поймут, что Тёмный Рыцарь проиграл свою битву или, ещё хуже, стал частью той тьмы, с которой сражался столько лет.       Возможно, я уже одной ногой в ней. Во мраке, что сгустился надо мной, я вполне мог сбиться с пути; теперь я сам нуждаюсь в свете. Я и представить не мог, как сильно нуждаюсь в нём, пока он не начал угасать. Всё это время маяком, не дававшим мне сгинуть в пучине коварства и тьмы, был Альфред, и теперь он уходит, а я не в силах его остановить.       Или в силах?       Какая-то часть меня говорит, что ещё не поздно всё изменить; что сердце отца никогда не останется глухим к мольбам сына; что Альфред может в последний раз пойти мне навстречу... Или, скорее, что мне пора пойти навстречу ему? Может, вместо того, чтобы чинить маяк, мне следует просто сойти на сушу, окончательно и бесповоротно?       Может, мне пора отказаться от Бэтмена?       Смогу ли я это сделать? На этот вопрос у меня нет ответа. Затевая свой крестовый поход, я убедил себя в том, что моя маска — это, прежде всего, символ. Символ справедливости и правосудия, цель которого — повергать преступников в ужас. Теперь, однако, я начинаю прозревать; теперь я начинаю понимать, что, возможно, всё это время я закрывал глаза на горькую и суровую истину. Что если моя маска — не Бэтмен, а Брюс Уэйн? Если это так, то значит ли это, что, чтобы сохранить свою семью, мне придётся носить маску до конца жизни? Значит ли это, что, чтобы не потерять Альфреда, я буду вынужден потерять себя? И если так, то не милосерднее ли по отношению к нам обоим будет позволить семье распасться? Ведь боль от разлуки никогда не сравнится с той, которую принесёт осознание того, что «Мастер Брюс», которого Альфред так сильно любит, умер в восемь лет; умер в ту роковую ночь, когда его родителей не стало. А мне, в свою очередь, не придётся жить, защищая самого близкого мне человека ложью и скрывать своё истинное лицо под маской Брюса Уэйна. Да и смогу ли я так жить? Смогу ли я жить, каждый день потчуя дорогих мне людей ложью? И снова у меня нет ответа. Но, возможно, он есть у Джона...       Джон... Ещё одна жертва моей привязанности и, пожалуй, единственный человек, который знает и понимает меня лучше, чем Альфред. Даже лучше, чем я сам. Он тот, кто сразу увидел настоящего меня. Он тот, кто раскусил меня в нашу первую встречу. Он с самого начала знал, что я использовал его; знал, но всё равно позволял мне делать это. На мою фальшь он отвечал искренностью, на мой расчёт — бескорыстностью, на мою отчуждённость — энтузиазмом. Он был наивен, но всё же он не был глуп. Как я ни старался, тогда я не мог понять его, не мог оценить того, что он делал для меня.       Джон, действительно, понимал меня лучше, чем я сам: в нас и в нашей дружбе (которую я признал слишком поздно) он сразу увидел потенциал, который я совсем недавно сумел разглядеть. Джон видел в нас нечто особенное и неустанно протягивал мне руку; раз за разом давал мне шанс стать ему другом, которого он заслуживал... Я упустил его. Я не принял его руку, и буду жалеть об этом, возможно, до конца жизни. Предав Джона, я создал Джокера: вместо лучшего друга я нашёл лучшего врага. Но ироничнее всего то, что Джон утратил веру в меня именно тогда, когда я обрёл веру в него...       И всё же, вопреки словам Джокера, я верю, что Джон жив и что я по-прежнему занимаю определённое место в его сердце. Будь это не так, я был бы уже мёртв. Связь, возникшая между мной и Джоном, никуда не делась. Теперь она, пусть несколько иначе, связывает меня и Джокера, и я не откажусь от неё. Это ещё не конец. Я верю в то, что для нас обоих ещё есть надежда, и пока это так, я не смогу оставить ни его, ни себя. Настоящего себя... Ночное небо озарил крылатый символ: Готэму снова нужен Бэтмен. Времени на раздумья больше нет, нужно сделать выбор. Кому дать уйти? Кого отпустить? «Мастера Брюса» и Альфреда или Бэтмена?