«У Чонгука есть маленький секрет. А также у него есть я — его хранитель.»
BTS
V STIGMA Piano Cover
В мае на лице Тэхёна расцветают цветы. Мелкими веснушками они сеют свои почки на бисквитных щеках, покрытых щепоткой румян. Волосы пшеничными колосьями вьются в порывах прохладного дыхания ветра. В удушливом смехе теплится жаворонок. Узкие кисти тянет рельефной тканью гладкая кожа, а их движения схожи с плавной качкой ветвей ели. Стопы в белоснежных кедах одержимы бегом. Отталкиваясь от уныло-серой, бетонной плитки, они точат тело, напрягают икры и дают мимолетные мысли о полете. В этой яркой пустоте, взлете, негой накрывает, и русую голову кутают воспоминания такого же ясного денька.
Тогда, с внепланово прозвучавшим школьным звонком, бег по этой тропе только ускорялся, расширявшиеся светлые улыбки были младше лет на шесть, а глаза, глаза в изумлении круглели. По длинной аллее рядом так же бежал черноволосый Чонгук. И его портфель так же не хотел оставаться на законном месте, слетая с плеча.
В мае на лице Чонгука озорная улыбка. Приветливость незнакомым одноклассницам, смущенно хихикающим по другую сторону реки около школьного двора. Черная копна на макушке усыпана лепестками цветущей вишни. Милая родинка под губой, чуть смоченная слюной из-за частого прикусывания верхней, запыхавшийся взгляд и оголенный торс с острыми ключицами. Белая рубашка и темно-синий джемпер валяются на перилах высеченными незамысловатыми узорами, а улыбка сама по себе потом стекает с лица Тэ.
— Готов? — все никак не унимается Чон и стягивает лакированные ботинки, чуть не грохнувшись. А как заканчивает, смотрит с удивлением и небольшим недоумением, ведь русоволосый хоть и дышит тяжело, а с места не двигается и ближе к бетонному краю с младшим не подходит. Прижимает к груди затрепанную, не раз поваленную в пыль и грязь школьную сумку и головой твердо вертит на умоляющий взгляд.
— Ты же знаешь, я не полезу. Вода ещё холодная, а мне простывать нельзя, и-и вообще, как ты себе это п-представляешь? С брюками ты что собираешься потом делать? Домой побе... — не дослушав хёна, младшенький, смирившись, кивает и, вроде отвернувшись, собирается прыгать, на что старший заканчивает свою тираду, с облегчением вздохнув. Как что-то в нём резко щелкает, и по велению секундного порыва Тэ, всё также находящегося одетым, уже с хитрющей ухмылкой несут, опрокинув вниз головой на мощном плече.
Гук несется с недовольным ситуацией визгом за спиной. Сердце у старшего бешено бьется, и аритмия не дает спокойно вздохнуть. Да и не в ней, в общем-то, дело. Касаться. Так близко притрагиваться к загорелой коже
друга так странно, неправильно. Лопатки с каждым уверенным движением симулируют в буйной голове всякое. А крепкая хватка с внутренних сторон бедер усугубляет положение, окатывая жаром.
Тэхён вспоминает, как они раньше приходили в это место. Чон чаще приезжал на велосипеде, в то время как самому русоволосому приходилось нестись по ухабам и холмам недостроенной тропинки за искрившимися колесами. Тот и раньше предлагал присоединиться к купанию в студеной водичке, но русоволосый всегда отказывался и молча наблюдал со стороны, изредка кидая в реку понравившиеся камушки. Тихая рябь покоила глаз, а безмятежность стоячей воды приклеивала ярлык места хоть общественного, но и необъяснимо-личного, волшебного, тайного.
Черноволосый отталкивается, улыбка настолько длинная что глаза, превращаясь в щелочку, вовсе закрываются. Тэхён с немым криком ногтями в чонгукову кожу врастает и, кажется, заплачет с минуты на минуту. Но этого не происходит, а происходит лишь незаметное для чужих глаз движение рукой младшего.
— Задержишь дыхание, хён? — говорит он Тэ, поворачивая лицом к лицу, указательным и средним пальцем закрывает нос.
Чтобы не наглотался воды, оправдывается Ким.
Лишь для того, чтобы не сделал сам себе больно. Или... может для того,
чтобы видел в младшем невидимое. Без капли сомнения тот набирает в легкие побольше воздуха и скрывает своей ладошкой зажимавшую нос руку.
В карих глазах радужки будто живые существа, и с каждым моментом, пролетая всё ниже и ниже, Тэ видит, как они меняют свое исходное положение. Будто отдельные вселенные, инородные существа. Зрачки расширены, как у мартовского кота ночью. Это пугает, ведь тэхёновы ногти шею младшего похоже в хлам исполосовали, а с бедра тепло поднимается, гадюкой сжимая где-то в горле.
Всплеск.
Они оба изменились с ушедших шести лет. В школе думают, они друг другу никто, знают друг друга едва ли. Там парни себя не предают и не прощают. Они вообще мало общаются. Только... Тэхён знает чей-то маленький секрет, а Чонгук знает, что кое-кто его никогда в жизни не расскажет. И плевать, что может ожидать их на этом выбранном сложном пути дальше. Пока они связаны этой тайной, они должны видеть друг друга. И они видят. Но лишь под водой с глаз пелену снимают. Здесь они настоящие.
Легким взрывом в сердце, словно тромб рвется, веки холод окутывает, а солнце перестает греть и кроет себя в паутине многочисленных ветвей и листьев. Соломки волос необычайно приятно вздымаются, а слух терзает тишина. И даже плавные соприкосновения чьих-то рук и кое-чьей талии почти не заметны. А затем глаза приходится открыть. Нет. Не просто открыть их здесь, под водой. Открыть их на все происходящее между двумя
друзьями. Заледеневшие губы натыкаются на чужие и слегка оттягивают, получая неимоверное удовольствие. Языки сплетаются, а ресницы путаются в неправильных узлах необходимости.
Не продохнуть. Касания, усиливаясь, ложатся на все тайное и прикрытое от чужих взоров. Под толстым слоем слетевшей на воду вишни не слышны бесстыжие звуки. Не видны скрепляющиеся в замок пальцы и не ощущается тяжело-давящей на диафрагму лавы симпатий. Мягкие ладони скользят по оголенной груди, изредка сдавливая предплечья. Чонгуковы пальцы перебирают воздушные пряди русых волос и с силой тянут, прижимая губы к своим ближе, проникая глубже. Поцелуи выходят смазанными и, как ни странно, сухими. Ни вскрикнуть, ни всплакнуть,
ни продохнуть. Лишь томные тянучки прикосновений и мысль об исполненном долгожданном.
У Тэхёна в мае брови хмурятся и глаза жмурятся, когда заглядывают в чужие стеклянные, акульи смертоносные прорези. Растерзанные губы будто мочалкой драили, а ноги в коленях сомкнуться хотят, когда напряженная ладонь ласкает дёрнувшийся орган под сползающими брюками. Рубашка, слегка расстегнувшись, проявляет на яремной впадине бурые синяки. Буроватые глаза старшего с неестественным разрезом милее в сто крат становятся и ощущаемо текут соленые слезки. А когда воздух в легких расходует себя, с неловким трепетом тонкие кисти тело увесистое толкают, а зубки заметно содрогаются. Чонгуку понять хватает. Он, сморгнув, удалит
вновь из памяти всё, что произошло, все те подаренные старшему взгляды, полные страсти и чего-то ещё, что называют как-то неопределенно. Руками взмахивая, он будет подниматься и, наконец, надрывно дыша, останется ждать на поверхности. Ким бы и рад держаться на дне этой реки, рад раствориться в мраке и холоде, рад ждать возвращения младшего и рад не увидеть его больше. Но Гук мельтешится и, кажется, нырять собирается за хёном, а русоволосому не хочется показаться слабым, беспомощным и возвращаться на поверхность не хочется. Так как он просто существующая в жестоком мире рыба. А рыба на суше, как правило, долго не протягивает.
— Подсадишь меня? — планируя, как вылезти из реки, не карабкаясь по вертикальному склону, выдает Тэ.
— Есть, сэр! — коряво выпрямившись, в шутку приложил к виску руку младший, а затем нырнул под воду. И впрямь, кажется, что там он меняется. Характером, внешностью, голосом, ощущениями. Он становится другим. Его взгляд перестает понимать Тэ, который на поверхности воды. Чонгук становится не читаемым томом.
Руки за бедра придерживают, а ноги, справляясь с опорой, напрягаются и выбрасывают довольно легкое туловище русоволосого. Скребся недолго, а вот, приземлившись на спину, дышал Тэхён тяжко. Солнце лучами острыми лицо приняло и осветило. Руки затряслись в несвойственной слабости, температура поднялась, наверное.
— Хён, ты там уснул что ли? — эхом разносится с бетонной поверхности. — Вытаскивать меня не собираешься? — и смех мелодичный с привкусом хрипоты.
Ночные загулы на балконах сказываются. Ким, приложив усилия, всё-таки приподнимается и, настроившись, вздыхает, протягивает руку младшему, который от бессилия тоже улегся, только в его случае на воду. Черные пряди по велению слабого течения распрямлялись, скручивались, прилипали к мокрым вискам. А вороньи глаза, устремившись на лицо друга, дарили по-детски открытую лучезарность.
Чонгук влюблен.
Бесповоротно и бескорыстно, влюблен в Кима с их самой первой встречи. Влюблен в эти неуклюжие движения, в гармонию тела, в бархатный голос, перебирающий в себе все тембры, в правильный изгиб носика и родинку на нём, в галактики-глаза, удивленно завороженные интересующим объектом, в опьяняющую квадратную улыбку, в тонкие пальцы и тоненькое колечко на одном безымянном. Его Гук подарил Киму, когда неожиданно сам для себя признался в чувствах. Его он сказал Тэхёну никогда не надевать, потому что стыдно как-то, его он однажды отобрал, соглашаясь с неправильностью своего поступка, и его же он однажды нечаянно сломал. А русоволосый, лишь подобрав искривлённую часть, сказал: «Забирай, что хочешь — деньги, одежду, книги, выдергивай волосы или рви кожу, но не смей забирать это. Если ты так боишься ответственности, если я для тебя хоть когда-то был важен, давай просто притворимся случайными знакомыми, допустим, месяц знающими друг друга парнями, но кольцо позволь оставить у себя!» А потом отвесил смоляноволосому неплохую такую пощечину.
Иногда правильное решение приходит не вовремя и совершенно нежданно. Справляются с этим решением не все. Не все принимают. Не все сдаются судьбе. А может и не делают правильно, когда соглашаются с ним. Чон Чонгук, крепко держа руку с тонким колечком, кажется, сдается. Но Ким Тэхён, помогая младшему подняться, кажется, постарается помочь.
aimless
last fall [x afternoon]
— Извините, можно войти? — слышится стук распахнутой двери и запыхавшееся дыхание двоих
студентов.
— Ну и где вы были, господа учащиеся? — злобно искаженный преподавательский голос грозит отчислением, но пока достаточно полного послушания и тишины.
— Утопиться пытались, сонбэним, — в ухмылке проговаривает с головы до ног промокший светленький паренёк, в то время как по аудитории проходится смешок. А его
друг, лишь сильнее закатываясь, кладет руку в утвердительном жесте на плечо старшему.
— Не поможешь мне на контрольной, хён? — успокоившись, шепотом куда-то за кромку уха.
— А ты ещё помнишь язык жестов? — запрещенным приемом куда-то меж прорезей чонгуковых ребер смотрит двадцатитрёхлетний Ким и с привкусом арбуза из маняще набухших губ дарит воспоминание о недавнем "просмотре звезд майским солнечным днём".
Когда рыбацкая сеть режет поле зрения, до помутнения рассудка сдавливает в тисках, рыба превращается в нечто умное, чем просто что-то существующее. Она ищет лазейки, она вертит плавниками и хвостом, она учится выживать. Запутался, со всеми бывает, но Ким уверен, что докажет младшему — рано ещё отказываться от утренних пробежек по бетонной тропинке в школьном дворе, рано ещё прекращать прыгать с края, где в некоторых местах прорастает яркая, зеленая трава, и рано ещё забывать друг друга, проливая на яро пылающие чувства лимонную кислоту.
Рано терять себя в ножеподобной леске под названием жизнь!
