Трезвость ума

      Стоять на крыше замка — навряд ли лучшая идея, особенно поздней осенью, когда все листья уже сухими ошметками гнили на земле, а в воздухе маленькими снежинками летел первый снег.       В лунном свете Драко казался призраком. Его всегда бледная кожа, сейчас казалась белой, словно лист бумаги. И слишком сильным контрастом на ней была черная рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами.       Гермионе хотелось рассмеяться вслух от происходящего. Она ежилась от ледяного ветра, пытаясь оттянуть рукава слишком легкой кофты и спасти себя от всепожирающего холода, который кажется был вовсе не снаружи, а внутри. Там, где билось сердце, там, куда была сейчас направлена палочка. Его палочка. Палочка Драко.       Она бросила быстрый взгляд на его запястье, где тонкими прямыми буквами значилось ее имя, и внутри все стянулось в тяжелый комок боли. Хотелось рухнуть на колени, заплакать, закричать на него, спросить, в конце концов, почему они сейчас пришли к этому. Почему она стоит почти в домашней одежде на крыше заброшенного теперь замка? Почему его рука дрожит, а в глазах при этом пустота? Почему победу одержало не добро, а старое ушлое зло?       Хотелось закричать. Но девушка стояла босиком на холодном камне, отведя взгляд в сторону и сдерживая рвущиеся наружу слезы. Определенно холод был внутри, а не снаружи. Иначе бы ей не хотелось бы сейчас раствориться в пронзающем насквозь ветре.       — Драко, почему? — Гермиона прошептала эти слова и снова натянула рукава пониже, скрывая запястье, на котором витиеватыми буквами было выведено имя её будущего убийцы.       — Если бы я только знал, Грейнджер… — отозвался Малфой, впервые осмысленно взглянув на девушку. — Он собирается убить тебя…       Без лишних слов ясно, кто этот «он» и почему «он» так собирается поступить. Гермиона была последней, кто выжила. Последним звеном к тому уже мертвому мальчишке, о смерти которого столько лет мечтал Волдеморт. Избавиться от неё — значило окончательно убить все воспоминания о нем.       Драко казалось, что он чувствует физическую боль от того, что происходит. Укрывать её столько времени, чтобы оказаться здесь. Лицом к лицу. Глазами в глаза. И с палочкой, нацеленной в её сердце.       Малфой сидел на своей кровати в Малфой-мэноре, когда запястье дико зачесалось и заболело. Он удивленно взглянул на него, осознавая, что в эту секунду решится вся его жизнь. Надпись проступала медленно и нехотя, блондин щурился и шипел от боли, ожидая конца пытки.       Пытки.       Гермиона Грейнджер.       Хуже кошмара не придумаешь. Дрянная грязнокровка. Подружка Поттера.       И только через время он научится видеть в ней что-то другое. Научится тихо прикасаться к её пальцам, сплетая их вместе. Научится сминать её мягкие пухлые губы, исследуя своим языком желанный ротик. Научится вжимать её в твердый матрас, стягивая форму гриффиндорки с любимого тела. Научится вдыхать полной грудью сладкий запах её кожи, покрывая поцелуями каждый сантиметр той. Он научится любить её, плавиться в её глазах как шоколад, ждать каждого её слова.       Нет, вовсе не мерзкая грязнокровка. Его девушка. То самое дорогое, которое не продашь.       Никто не знал об этом. Не знали о фейерверках в голове у парня рядом с ней. Не знали о частом сердцебиении девушки рядом с ним. Для всех — вечные враги. Для друг друга — смысл. Не жизни, нет. Вообще всего.       — Я не могу позволить тебе так поступить, — слезы из её глаз наконец-то вырвались наружу. — Я не могу позволить тебе убить себя, Драко…       Ему хотелось разбиться об землю, находящуюся где-то далеко внизу. Хотелось прижать её к сердцу, заплакать вместе с ней. Нельзя. Так будет сложнее. Так они просто загубят все. От этого больнее. И боль течет по венам вместо крови, отравляя внутренние органы и мозг. Никакой трезвости ума. Сплошная боль.       — Формально, я убиваю тебя, Гермиона… — он говорил с трудом, каждое слово застревало комом в горле и их приходилось выплевывать.       — Ты убьешь себя, Драко! — она прокричала эти слова и застонала, пошатываясь. — Я могу спрыгнуть отсюда, могу выпить яду. Почему?! Почему ты не даешь мне это сделать? Почему ты не понимаешь, что если ты сделаешь это, ты погибнешь? Ты!       Он сглотнул, тихо вглядываясь своими серыми глазами в ее карие. Ответ был так банально прост. Он стучал пульсом в его висках, рвался наружу из сердца. Надписи на их запястьях были ответами.       — Потому что мне незачем жить в этом гребанном порабощенном мире, Гермиона… Потому что если не будет тебя, то мой мир станет пустым и исчезнет, — голос дрожал. Малфой плакал. Крупная хрустальная слеза катилась по щеке, щекотя холодную кожу. Драко ненавидел себя за эту слезу, потому что он чувствовал, как эта слеза уничтожает её. Его девушку. Ломает ее… — Я так люблю тебя, Гермиона. Я никогда не был настолько счастливым, как в тот момент, когда научился любить тебя… Авада Кедавра!       Зеленая вспышка ударила ее прямо в грудь. Блестящие от слез глаза широко раскрылись и застыли уже так навсегда. У Драко оставалось пять минут. Он отбросил палочку куда-то в сторону и бросился к падающему на пол телу. Он чувствовал её тепло через тонкую одежду. Каштановые волосы разметались по плечам, контрастируя с её постепенно бледнеющими щеками. Он схватил её на руки и закричал.       Крик был полон боли и отчаяния. Он прижимал ее к груди, рыдая словно маленький ребенок. Запястье горело жуткой пронзающей болью, надпись буквально горела, и он, обхватив тонкими пальцами ее лицо, просто не смел поверить в то, что сейчас произошло.       Он убил её собственными руками. И хотя было столько причин, Драко не находил себе оправдания, он просто страдал. Кровь бурлила в венах. Голова разрывалась от ужасной боли. Ноги и руки немели и становились ватными. Он сжал мертвое тело в объятиях и из последних сил прошептал:       — Грейнджер, если бы я только знал, как больно тебя любить…       Два холодных мертвых тела лежали на каменном полу, медленно покрываясь снегом. На запястьях сияли имена чистокровного и грязнокровки.