Уйми бурю

Носит битую жизнью, потертую до грязно-песочного джинсовую куртку и самые что ни на есть обыкновенные, рваные на коленях скорее от многочисленных драк джинсы. Темная толстовка под весь этот ужас весьма в тему, а черный зонт-трость – нет. Ну да кому в Мидгарде не плевать на чужие наряды? Уж точно не толпе, что существенно поредела на нью-йоркских улицах. Существенно поредела, и с тех событий мелькнуло порядка двух лет. Годы для смертных, а для Тора, что неожиданно пристрастился к кругляшкам «Скиттлс» и даже сейчас таскает полпачки цветных драже в кармане, – почти что миг. Может, два. Носит битую жизнью, потертую до грязно–песочного джинсовую куртку. Такую же битую, как и он сам. Протез в глазу иногда сбоит, и Тор слепнет на правую сторону. И разумеется, никому об этом не говорит. Никому в штаб-квартире Мстителей, где имеет комнату, но почти не живет. Не говорит по той же причине, по которой продолжает коротко стричь волосы. Он не говорит, а его и не спрашивают. Никто из его оставшихся друзей или коллег, как принято говорить на Земле. Шатается особо без цели, минует пестрящую рекламными вывесками улицу и невольно задирает голову, вглядываясь в переливающиеся всеми цветами радуги огоньки. Странно, но отчего-то они напоминают ему Биврёст. Странно, но пальцы, сжимающие куда более прочный, чем кажется на вид, зонт, хрустят твердыми, давно сбитыми костяшками. Напоминают ему о свечении, что возникает, когда некто проникает из своего мира в его. «В его…» Тор улыбается своим мыслям, качает головой, дивясь тому, что до маразма ему вроде бы еще далеко, не меньше четырех, а то и четырех с половиной тысяч лет, и опускает взгляд на носки своих белых кроссовок. Не его цвет – ну уж такие ему притащил вечно закатывающий глаза Старк на, как он сам говорит, нищебродские тряпки. Старк, который умудрился остаться собой и со временем отойти. Отойти настолько, чтобы начать спать без дозы маленьких синеватых таблеток, что способны ввести в кому или убить, например. Старк, который погружен в работу больше чем когда-либо и совершенно точно собирается сторицей вернуть должок еще и за всех тех, кто сам по понятным причинам уже не может заплатить. Тор качает головой, в кои-то веки жалея, что так и не сдружился с земными технологиями и отказался от предложенного Романофф плеера. Жалея, что наушниками, коих он сломал бесчисленное множество, голоса в голове не заткнуть. Шаг за шагом. Улица за улицей. Светофор и поворот. Бродит совершенно бесцельно, как пересек из края в край не один мир в поисках Таноса, да так и вернулся назад с зажатым в кулаке абсолютным ничем. Из мира в мир… смешивая на подошвах сапог грязь и пыль. Грязь и кровь. Грязь и снег. Металлическую стружку и метеоритную пыль. Не нашел. Ни намека, ни фрагмента брони. Как когда-то не нашел ни одного из камней бесконечности. Как когда-то не опередил. Посчитал, будто безумный Коллекционер и армада Ксандера – надежная защита. Посчитал, будто Вижен – надежный хранитель. Посчитал, что ничего не происходило несколько миллиардов лет, а значит, еще столько же не произойдет. Идет все быстрее. Пальцы, сжимающие зонт, белые, как шнурки позерских кроссовок. Защитник девяти миров. Ни один не уберег. Погубил Асгард, ни с кем из друзей даже проститься не смог. Потерял отца. Ранее – мать. Даже этого – по запястью, теряясь внутри ладони, скользит голубая искра – балбеса не уберег. Приходит в себя, когда его едва не сносит истошно сигналящий черт-те откуда грузовик. Теперь и они не редкость почти что в самом сердце Нью-Йорка. Ремонтным работам нет счета и числа. Людей не хватает, но жизнь оставшихся, как бы то ни было, бежит вперед. Отскакивает в самый последний момент, пожалев технику и бедолагу, что едва не поседел, сидя за рулем, и, подумав немного, выбирает противоположное направление. Разворачивается на пятках и просто идет вперед. Улиц и указателей не разбирает, да они ему и не нужны. Заплутает – так поднимется в воздух и тут же найдется. Жаль, что лишь в физическом смысле. Перекресток, следом за ним еще квартал… Жилые дома и жизнеутверждающе зеленый сквер. Аккуратно стриженные кусты, газон, ряды пустующих лавок и кованые оградки. Растений и животных не коснулась смерть. И смерть ли? Умерли ли все те, кто распались в прах, или же стали пленниками камня души? Тор не знает. Только то, что те, кто погиб до щелчка, что порой ночами отдается в его голове нарастающим грохотом, ушли насовсем. И ему должно быть проще принять это, чем остальным. Тор, в отличие от глупых смертных, знает про Вальхаллу и непрекращающиеся пиры. Тор знает, что все те, кто ушел, оказались в лучшем месте. Все те, кто погиб в бою или же пытаясь в него вступить. Тор знает. Тор никогда не перестанет себя корить. Обходит одну из вытянутых, не так давно окрашенных по новой лавок и, замедлившись, бредет по пустой дорожке. Останавливается напротив детской площадки в самом конце аллеи. Ему не по себе, когда кругом слишком пусто, а тут вроде как кипит своя маленькая жизнь. Дети есть дети, им все нипочем. Тор улыбается своим мыслям и пристраивает зонт на раздвинутые колени. Откидывается на покатую спинку и прикрывает глаза. Тот, протез которого рябит, а картинка, если не проморгаться, начинает помехами исходить, снова отключается. Размышляет, в какую сторону податься теперь и стоит ли, ощущая, как солнце, зависшее над головой, греет лоб и торчащую из-под незастегнутой куртки толстовку. Чувствует себя абсолютно беспомощным и бесполезным на Земле. В космосе, впрочем, тоже, но там, в ночной синеве под равнодушными холодными звездами, ему не нужно улыбаться и делать вид, что в его жизни осталось еще что-то кроме желания отомстить. Да и то скорее воздух, которым он дышит. Отбери – и нечем будет легкие наполнить. Нечему будет толкать вперед, а сердце, большое и упрямое, перестанет биться. Уйдет, как и отец, услышав знакомый голос. Голос, который позовет его за собой, и Тор клянется себе, что не знает, чьим он будет. Матери, Хеймдалля или… – Неспокойное время ты выбрал для того, чтобы вздремнуть. Раз – и пронизывающая холодом тишина в грудной клетке. Раз – и теплый весенний ветер больше не шумит. Вселенная умерла на миг. Тор даже не думает открывать глаза. Тор гадает только, как же долго тот, чье имя он даже мысленно не произносил, выгадывал момент. Таскался тенью, незримо следил, упиваясь чужими мучениями. Сколько он был рядом и не с самого ли начала наблюдал? Тор даже не думает открывать глаза. Правый и вовсе от одной-единственной вспышки где-то внутри коротнул и мигом перегорел. Все это время он даже надеяться себе не разрешал, не то что ждать. Не в третий раз. Не по новой. Тор даже не думает… говорить что-либо. И плевать ему, что молчание затягивается. Он может провести вот так несколько лет в ожидании, пока иллюзия не рассеется. Иллюзия, что оказывается не такой терпеливой и касается его колена. Бог грома реагирует мгновенно и, выпрямившись, тут же скидывает прохладные пальцы. Смахивает, как сор, схватившись за рукоять зонта. Нехотя поворачивает голову и, нахмурившись, глядит на того, кто решил, будто ему нужна компания. Кто решил, что имеет право заявиться вот так по прошествии двадцати четырех месяцев с момента своей смерти и невинно скалиться, разведя в стороны пустые руки. Злость вскипает в глотке мгновенно. Сейчас громовержец ненавидит не Таноса – вся его ярость и разочарование достаются Локи. Локи, что так падок на эффектные появления и дорогие костюмы. Локи, что появляется просто из ниоткуда со стаканчиком кофе из ближайшего «Старбакса». Не такой бледный, как в холодном космосе, прилизанный и в начищенных ботинках. Заглянувший словно между прочим, решив проведать старого знакомца. У Тора сводит нижнюю челюсть. Рука сжимает рукоять не зонта, а массивной секиры. Воздух становится густым и заряженным озоном. Воздух становится наэлектризованным. Протяни руку – и долбанет. Долбанет так, что все, что останется, – это кучка пепла и следы от подошв. Тор сглатывает и сует подрагивающую от напряжения руку в карман. Слышит, как кипит кофе в пластиковом стакане, плотно закрытом крышкой. Дорывает пальцами упаковку, рассыпая по карману разноцветные драже, и, единственным уцелевшим глазом глядя прямо в лицо Локи, сует целую пригоршню конфет в рот. Молча жует. Глядя прямо в лицо разом растерявшего все свое веселье Локи, что если и думал отпустить пару шуток, то отказался от этой затеи. Глядя прямо на подрагивающий, опускающийся вниз уголок губ и напрягшийся острый подбородок. Со стакана срывает крышку, и кипящий черный, как сама ненависть, кофе выплескивается на лавку и идеально отглаженные брюки. Локи даже бровью не ведет. – Может быть, поговорим в другом месте? – предлагает мягко и кивком головы указывает на игровую площадку. Надо же, какое великодушие: не хочет жертв. Не хочет, чтобы Тор зашиб кого ненароком, пока будет выколачивать из своего непутевого брата дурь. Да только не будет. Еще порция драже. Сладко настолько, что вяжет рот. Поднимается на ноги, сжимает изменившийся снова зонт. Машет ладонью уставившейся на него девчушке с разноцветными косами, что замерла рядом с невысокой горкой, да так и стоит, распахнув рот. – Брат мой? – Локи зовет его снова, обеспокоенно наморщив лоб и вовсе не заботясь о том, что глядит снизу вверх, и на этот раз удостаивается ответа. Тор улыбается ему тоже. Совершенно бездумно и только потому, что лицевые мышцы не слушаются. Расслабив стянутые курткой плечи, делает шаг назад, пятится спиной. – Пошел вон. *** Локи, разумеется, никуда не идет. Ни в этот раз, ни в последующие три. Таскается пресловутой тенью, или же как плащ почившего Стрэнджа за своим хозяином, и ему вдруг оказывается необычайно важно быть выслушанным и объясниться. В кои-то веки. Оказывается важно, когда Тор совершенно не желает его слушать и только и делает, что игнорирует. С вежливой, смахивающей на идиотическую улыбкой и предупреждающим свечением на кончиках пальцев. Некстати вспоминает Сакаар, и вся эпопея с Хелой кажется ему так, аттракционом. Неспешной пробежкой, да только по обочинам дороги не кусты, а сияющие вдалеке звезды. Меняет привычный для прогулок маршрут. Оставляет телефон в своей комнате на базе Мстителей и на удивление ловко справляется с крошечным айподом, что таскает, небрежно защемив на лацкане куртки. И ему совершенно наплевать, что слушать. Попсовые голоса земных исполнителей отлично сходят за фоновый, глушащий все посторонние звуки шум. Шум, что размахивает руками, талдычит ему что-то, не всегда попадая в такт, и Тор знай себе и делает, что хрустит «Скиттлс». Локи меняет костюмы, Тор выбирает разные пачки с драже. Только кислые, что в зеленой упаковке, не по нему. Мается от безделья, шарит по не самым благополучным районам в поисках тех, кому могла бы понадобиться помощь, но городу подозрительно везет и никто не нуждается в боге грома. Никто, кроме следующего за ним везде, помимо базы Мстителей, Локи. Тора порядком забавляло это. Первые минут пятнадцать. После пришла неожиданно тяжелая усталость. Тор даже находит в себе достаточно смелости для того, чтобы признать: воскресший брат, с которым он категорически не хочет иметь ничего общего, его утомляет. Жестикуляцией, звуком прорывающегося сквозь музыку голоса и даже просто взглядами. Пытливыми, все более злыми, порой и вовсе режущими. И Тор испытывает неправильное и горькое удовлетворение от каждого из них. Нью-Йорк накрывает дождь, и бог грома, который с легкостью мог бы все это прекратить, предпочитает не вмешиваться в естественный ход вещей. Мокнет почти с удовольствием, которое становится только больше от того, что упрямый Локи все равно продолжает следовать за ним. Тор водит его кругами под проливным дождем около двух часов. До ставшей меловой кожи и обозначившейся вокруг губ синевы. Любой смертный бы свалился с простудой, но кто тут говорит о смертных? До раннего вечера бродит, сжимая в руках так и не раскрытый зонт. Трущобы, небоскребы, смахивающие на дворцы из хрома и стекла, торговые центры, усеянные тысячами огней… Тор качает головой и, развернувшись и тщательно следя за тем, чтобы не налететь на едва успевшего затормозить Локи, возвращается назад. Пешком, игнорируя рейсовые автобусы и метро. Пешком, чтобы дать взбешенному, как сотни фурий, брату возможность сорвать с него наушники, схватить за рукав насквозь пропитавшейся влагой куртки и развернуть к себе. – Послушай, ты… Тор прощается с ним, как его научил капитан Роджерс, почти касаясь двумя пальцами лба, а после сгибает один, наглядно демонстрируя то, что уроки мисс Романофф он тоже запомнил. Локи сжимает челюсти и вместе с тем кулаки. Злится так сильно, что на шее и лбу вздувается толстая вена. Тор искреннее наслаждается зрелищем. Всего секунду или две. А после, вскинув руку с зонтом, уносится прочь, окруженный свечением тысячи молний. *** – Если ты думаешь, что это очень смешно, то вынужден разубедить. Тор сминает салфетку, которой только что отирал кетчуп с губ, в маленький комок и так и оставляет рядом с пустой тарелкой. Сыто вдыхает, раздумывая, стоит ли заказать еще один бургер или пока повременить. В отличие от смертных, ожирение или потеря кубиков ему не грозят, но вот леность, что накатывает после плотного обеда, его в последнее время бесит. Кажется себе непозволительно расслабленным в такие моменты. Уязвимым и довольным жизнью. А у него ни на первое, ни на второе нет права. – Насколько еще тебя хватит? – Локи, что только что занял лавку напротив брата, одергивает рукав приталенного пиджака и чопорно складывает руки на коленях, избегая касаться щербатой кромки стола. Завсегдатаи, да и персонал закусочной, то и дело оглядываются на него. Что парню в костюме делать в подобном месте? Не по нему. Ни ободранные лавочки, ни скудное меню. Тор приподнимает бровь, решая, что все-таки повторит. Да и кофе тут вроде ничего. Не то чтобы он разбирался в кофе, но так когда-то сказала Джейн. Джейн, которая в полном порядке и сейчас где-то в Техасе. Тор ни одной живой душе не говорил, но они иногда поддерживают связь. Кто-то у него должен быть. Хотя бы бывшая и ее чудаковатые друзья. Тор кивает в очередной раз обернувшейся на Локи официантке, и та, поспешно развернувшись на каблуках, подходит ближе. Не то в надежде на чаевые, не то чтобы заглянуть в лицо тому, кто так выделяется среди местных. И что бы она там ни увидела, взгляда больше не поднимает. Тор вполголоса просит повторить и ободряюще улыбается после. Подмигивает, и вокруг его глаз появляются тонкие морщинки. Никто из смертных не знает, что его правый глаз ни черта не видит и полезен теперь не больше обыкновенного стеклянного протеза. Девчонка отходит, и Локи, выдохнув и коснувшись пальцами своей головы, медленно сглатывает и, усмирив свой норов, пробует по новой. – Да пойми ты, так надо было. О, оказывается, если заказывать два бургера, то бонусом идет бесплатная картошка фри. Вот это везение, не правда ли, мистер Одинсон? – Я раньше не смог. И чесночный соус не так плох, если замешан не на дешевом майонезе. Хотя богу грома по душе больше тот, что подают для острых крылышек барбекю. – Просто скажи уже что-нибудь. Тор жестом, что выверен едва ли не так же точно, как тот, которым раньше он призывал свой почивший молот, извлекает из кармана пару цветных драже. Когда раскусывает их, Локи едва ли не синеет. Его привычные голубые глаза на мгновение утрачивают морок. Тор демонстративно работает челюстями, глядя прямо на брата, а после закидывает в рот еще пару конфет. В узком рукаве бога обмана явственно мелькает рукоятка ножа. Впрочем, Локи хватает пары выдохов для того, чтобы скрыть его и взять себя в руки. – Ладно… – Улыбается даже, сцепив пальцы в замок и взглядом упершись в столешницу. – Хочешь молчать – молчи. Главное, слушай. Я… – Красавица, ты не могла бы подойти еще раз? – Тор улыбается, как само солнце, продефилировавшей в конец зала девушке, а когда она оборачивается, еще и приподнимает бровь, добавляя ласковое «пожалуйста». Официантка краснеет, расплывается в ответной улыбке и жестом показывает на занятый столик через четыре от того, что занимает Тор. Тот лишь подмигивает на это и понимающе кивает. Локи поднимает взгляд и хмуро сверлит им брата, наморщив лоб. Понимает, что стал свидетелем наглядной демонстрации расстановки чужих приоритетов. Понимает, что от такого, как Тор, ни одно земное двуногое не откажется. А вот он – отказался. В очередной раз. – Просто дай мне, – Локи делает длинные паузы, потому что хруст проклятых драже раздражает его даже больше, чем глупый неуместный флирт, – объясниться. Новая порция конфет, да еще и плеер включает до кучи. Один наушник там, где и должен быть, второй болтается на уровне груди. Тор качает головой в такт какой-то ужасно прилипчивой попсовой мелодии и чувствует себя почти прекрасно. И радовался бы, да только все цепляется за «почти». – Ты… полторы тысячи лет терпеть не мог сладости. – Голос Локи звучит по-настоящему беспомощно в этот момент, а улыбка, что на губах, – улыбка отчаявшегося безумца. – Так почему ты толкаешь эту дрянь в рот каждый раз, когда я пытаюсь заговорить? Тор разглядывает потолок и самые обыкновенные светильники, что болтаются на толстых витых шнурах над каждым столиком. Девушка в форменном переднике и с блокнотом наперевес возвращается через считанные минуты. Замирает так близко от Тора, что тот невольно касается плечом оборок на фартуке. Запрокидывает голову, глядит на белую обтягивающую майку, вызывающе алую помаду и цветные прядки в волосах. – Во сколько заканчиваешь? – Не раньше девяти. – Лицо красотки искажается самой настоящей грустью. Еще бы, упустить самого что ни на есть настоящего принца, пускай она об этом и не знает. – Так может, я провожу? Район небезопасный, мало ли что. Девушка вздыхает и качает головой. Тянется к стоящим на столе салфеткам и, нагнувшись, быстро пишет что-то на верхней. После сует ее в руки почти что нового ухажера и, напоследок коснувшись его плеча, спешно цокает каблуками в сторону кухни. Тор же вертит белый прямоугольник с рядом цифр в пальцах, и так и этак вглядываясь в чужой замысловатый почерк. – И для чего это? Ты все равно не станешь ей… Тор тянется за телефоном и, довольно ловко для асгардца, привыкшего к секирам и топорам, а не модным девайсам, вносит номер в список контактов. Правда, имени красавицы так и не разглядел, и плевать, что у нее бейдж болтается на вырезе футболки. Подписывает просто как симпатичную незнакомку. Достает еще пригоршню мелких конфет. Локи лишь чопорно поджимает губы, разглаживает невидимую миру складку на лацкане своего пиджака и грациозно поднимается на ноги. Трясти его не трясет, но видно, что близко к этому. Тор заинтересован даже. Они сталкиваются взглядами, и Локи, собравшийся было двинуться к выходу, замирает на месте. Хруст драже. Замирает на месте, чтобы тут же психануть и скрыться за входной дверью. Что же, не шарахнул со всей дури – и на том спасибо. Хозяину заведения бы явно не понравилось. Тор какое-то время еще сидит. Комкает салфетку со старательно выведенными цифрами и оставляет на столе вместе с грязной посудой. Номер из телефонной книги удаляет спустя полчаса, неторопливо пересекая соседнюю улицу. *** Локи не показывается около месяца, но все это время держится где-то рядом. Тор, слепой на один глаз, его то и дело не то ощущает, не то просто цепляет взглядом прядь черных волос или край темно-зеленого галстука. И списать бы на паранойю, да не выходит. Тор все гадает, когда же Локи надоест. Когда гордость возьмет верх и он попросту испарится, махнет рукой и начнет все по новой. Скроется в одном из пострадавших от рук Таноса, ослабленных миров, на власть в котором претендовать проще всего. Тор не перестал быть богом грома, так и Локи никогда не перестанет быть богом лжи. Не перестанет быть собой. Тор просто ждет. День ото дня проживает с мыслью, что вот сегодня-то, сегодня точно все. Не заметит. Не почувствует. Не увидит. И тогда сможет выдохнуть, а если повезет чуть больше, то и вовсе наконец начнет дышать. Особенно легко, сейчас, в грозу. Особенно легко, стоя на широком балконе, выходящем на пустующий в сумерках полигон. Косые струи хлещут его по лицу, оставляют расплывающиеся пятна на куртке. Липнут к коже и медленно стекают под футболку. Стоит так, пока даже в кроссовках не станет сыро, и лишь после неторопливо бредет на жилой этаж. Бредет в обход, дабы избежать общих гостиной и кухни, где кто-то да есть. Разговаривать не хочется, рассказывать кому-то о Локи – тоже. Даже когда понимает, что его названый братец всегда есть и был потенциальной угрозой, молчит. На двери, ведущей в его личные покои, мало что общего имеющие с асгардскими, отпирающийся только отпечатками пальцев замок. Прикладывает ладонь, пропускает стандартное, едва шелестящее ночью приветствие мимо ушей и проходит внутрь, голосовой командой зажигая свет. Что что-то не так – ощущает сразу, но вида не подает. Игнорирует даже распахнутое окно. Дергает плечом, чтобы толстовка, налипшая на кожу, отстала, и привычно осматривается, не подкинуло ли провидение ему еще каких сюрпризов. Ни ковров тебе, ни шкур убитого зверья. Да и ложе так себе: вроде как рассчитано на двоих, а на деле же – сугубо для одного. Раздевается на ходу. Вещи бросает где придется, все равно насквозь мокрые и без стирки не обойтись. Раздевается на ходу, сбивая с ног завязанные кое-как, изгвазданные кроссовки. Одну лишь куртку, пожалуй, оставляет на вешалке, чтобы разноцветные драже не рассыпались, да зонт рядом же, приставив к стене. Толстовка, футболка, джинсы – кучей прямо посреди комнаты. Уходит в душ в носках и простых черных, без дурацких лого и прочей дряни, боксерах. Возвращается абсолютно голый, разве что полотенце, которым он отирал короткие теперь волосы, на плече. И то скидывает около тщательно заправленной кем-то из персонала базы кровати. Тор не вдавался в подробности. Откидывает одеяло и, не оборачиваясь, ни одного гребаного раза не взглянув себе за спину, падает на матрац. Откатывается к стене и покрывается по самые уши. Один только затылок и видно. Умное освещение улавливает замедлившуюся активность и снижается до минимума. На каких-то пару минут. После Тор слышит пронзительный, нарочито громкий вздох и сжимает челюсти. Слышит со стороны кресла, что стоит у самого окна и которое он, бог грома, использует лишь как подставку для секиры. Но, вопреки ожиданиям, Локи, который, должно быть, умаялся бегать за ним в городе, решил передохнуть и нагрянуть сюда, ни слова не говорит. Поднимается только на ноги и делает шаг вперед. Тор ждет нападения или боли от вонзившегося под лопатку клинка в любой момент, но все равно не собирается оборачиваться. Надо будет сказать Старку, что полное фуфло его система безопасности. Бесшумно хмыкает, оценив иронию собственных мыслей, и перестает невесело улыбаться, заслышав довольно характерный шорох. Подкладки пиджака. После – брючной молнии. Что же… Видимо, Локи и вправду в отчаянии, раз решил пойти на диалог таким образом. Тор вслушивается как никогда, но все равно упускает момент, когда по другую сторону кровати прогибается матрац. Слышит скрип пружин, когда уже приподнимается одеяло. Слышит его, ощущая, как с улицы тянет холодом. Дождь все еще идет, но до настоящей бури ему далеко. Время в тишине тянется бесконечно. Тор напряжен как перед битвой. Тор – один большой сгусток оголенных нервов и окаменевших мышц. Тор вздрагивает и невольно дергает лопаткой, когда ее касается не острие ножа, а холодные пальцы. Касаются, уходят вправо, вырисовывая линию старого, едва заметного шрама. Потом еще одного, того, что ниже, на пояснице. Затем по позвонкам вверх, до самой шеи. И это много хуже, чем тщетные попытки Локи завязать разговор. Это много хуже, чем… все. Потому что прикосновениям, в отличие от того, кто их дарит, хочется верить. Потому что они его, закостеневшего в своем горе, могут вылечить, а могут окончательно уничтожить. Как не смог Танос, Хела или оставившая его Джейн Фостер. Локи сможет. Локи способный. Лучший в предательствах. Продолжает гладить, выискивая старые метки, и не то что слова – ни единого выдоха не доносится. Абсолютное ничего и все больше теплеющие пальцы. Больше всего им нравится отсчитывать позвонки, скользя вверх-вниз по выступающему хребту. Указательным сначала, а после уже всей ладонью. Словно теряя терпение. Словно затаившись и готовясь выпустить когти. Вверх… Замирают, коснувшись кромкой ногтей линии роста волос, и, вместо того, как не менее пятидесяти раз до этого, уйти вниз, скользят выше. Зарываются в короткие прядки и пытаются ухватиться за них. Медленно потянуть и сразу отпустить. Словно шаг вперед – и тут же, половину, назад. – Услышь меня наконец. – Дыхание, коснувшееся кожи, и затаившееся в голосе отчаяние опаляют не меньше огненного клинка Суртура. – Так было нужно. Снова всей ладонью гладит. Снова не торопясь. Придвинувшись ближе. Так, чтобы носом то и дело прикасаться к твердой, выступающей над ключицей трапециевидной мышце. – Поговори со мной. Закаленный в не одной сотне войн бог грома каменеет снова. И разумом, и забывшим, что такое ласка, телом. – Пожалуйста, поговори. Локи кажется покорным настолько, что станет умолять, если потребуется. Тор же, глядя в стену перед собой, думает, не вернуть ли глаз кролику на срочный ремонт. – Неужто ты желал, чтобы я умер по-настоящему? – Знает, на что давить, и делает это с кошачьей грацией, вгоняя осколки поглубже в рану движением мягкой лапы. Знает, что Тор, будучи обманутым столько раз, не мог не надеяться, что и в этот все сложится так же. Знает, но все равно пропал на два года, решив заявиться, когда надежда, с самого начала призрачная, полностью рассеялась. – Нельзя было по-другому. – А так, значит, было можно? – Тор сам не знает, зачем говорит это. Зачем размыкает чертовы губы и выдает то, о чем думает, вслух. Тор сам не знает, но жалеет, что не додумался и под подушку запихать пачку каких-нибудь леденцов. – Так было нужно. – Локи гибок как никогда. Изворотливее змеи и мягче обожающей своих детей матери. Локи – одна сплошная покладистость и завораживающие, подчиняющие себе прикосновения. Локи наконец-то получил нить, за которую можно ухватиться, и ни за что не позволит оборвать ее. Но для чего? Для чего ему эти разговоры и искалеченный, потерявший веру во всякую справедливость и свой народ Тор? – Тебе? – Нам всем. Тор едва не оборачивается, но передумывает в последний момент. Попасться так – будет слишком глупо. Попасться еще и взглядом. – Кому это «нам»? Все последние годы ты на каждом углу вопил, что один. – Не мелочно ли припоминать старые обиды? – А ты, значит, надеешься на великодушие? После того, как предал меня в черт знает какой раз? После того, как стоял и просто смотрел, как я оплакиваю тебя? Тор, кажется, абсолютно равнодушен. Тор сейчас разговаривает со светлой облицовывающей стену плотной штукатуркой, а вовсе не с лежащим за его спиной братом. Братом, который не может сдержаться и сжимает челюсти до скрежета зубов. Братом, что наверняка сейчас взорвется, и, подравшись, они разбредутся каждый в свою сторону. И Тор готов поклясться оставшимся глазом: хочет этого. Всем тем, что осталось от его души. – Я тебе уже с десяток раз говорил. – Тон Локи бесит Тора больше, чем сам смысл слов. Будто он больное, раненое животное, которое необходимо успокоить, прежде чем заколоть. Будто он не в себе и нуждается в терпении и жалости. – По-другому было… Уходит от прикосновения и поворачивается так резко, что Локи остается только упасть на спину и заткнуться, сбитому с толку таким выпадом. Сбитому с толку тем, что теперь он сам в капкане. Заперт в живой клетке из сминающих мягкую подушку кулаков. Заперт под нависающим над ним, исказившим лицо в гримасе Тором. Тором, вместо зрачков у которого одно лишь синее пламя. Чистая энергия и сила. Распахнутое окно врезается в пластиковую раму. Ливень, поутихший было, расходится снова. Гремит где-то вдалеке. – Я мстил за тебя, ослепленный горем, – начинает тихо, скорее для самого себя. Скорее для того, чтобы выскрести это изнутри. Избавиться, как от отравы. Не задумывается ни на миг, останется ли что-то после нее. Останется ли что-то у него. – Я мстил, мечтая умереть в битве, отправиться вслед за тобой, отцом и Хеймдаллем, но смерть не нашла меня! – Все верно! – Локи первым переходит на крик, вскидывает голову, приподнимаясь на локтях, и теперь они почти что соприкасаются лбами. Локи отчего-то не смеет протянуть пальцы и ухватиться за чужую шею с набухшей, пульсирующей яростью жилой. Не смеет коснуться и притянуть ближе. – Ты мстил! Гнев придал тебе сил! Достало бы тебе отчаяния отправиться на Нидавеллир, если бы я был рядом?! Как еще я должен был спасти нас обоих?! Разве это не приемлемая цена за жизнь? Как же Тору хочется рассмеяться! Хочется запрокинуть голову и хохотать, пока в горле не задерет. Хохотать до удушья и выступивших слез. – Спроси меня, жил ли я эти два года, пока ты отсиживался в какой-то дыре? Жил ли я, мучимый тем, что не смог даже отомстить? Локи отворачивается и молчит. Тяжело опускается на подушку и теперь уже сам в стену глядит. Его скулы кажутся необычайно острыми, если смотреть с такой стороны. Он весь кажется острым в своем сокрытом за мягкими улыбками коварстве. Локи молчит… Кусает губы и все же решается не только посмотреть в глаза брата, но и выдавить из себя нечто похожее на вызывающую усмешку. – Я был на Сакааре. – Два года? – Сбежал сюда, как только смог, понятно тебе?! Попробуй-ка втереться в доверие к тому, кого однажды предал! – запальчиво договаривает и осекается на последнем слове. Договаривает и, судя по выражению глаз, жалеет, что не может отмотать секунды назад. Не может стереть разочарование, так явственно проступившее на лице брата. Тор же жалеет, что не выдержал и заговорил с ним. Тяжело откатывается в сторону и проводит ладонью по заросшей скуле. – Возвращайся на Сакаар. Локи, как и брат, лишь слепо глядит в потолок и медленно качает головой. Кажется, будто перед его взором проносятся целые вселенные, а то и куда больше. – Знаешь, когда-то давно, все, чего я хотел, – это быть твоим миром. Но чем больше я хотел этого, тем меньше ты во мне нуждался. А после, когда я узнал истинное имя своего отца, все стало на свои места. Я все понял. Тор не собирается спрашивать что. Тор не собирается вспоминать, сколько пытался образумить и убедить. Сколько пытался вернуть назад, а после просто притащил. Тор не собирается вспоминать. Ни радужный мост, ни темный мир. Тор не собирается ничего и больше никогда. – Смерть Одина должна была развести нас. Тор все еще хранит тишину. Не собирается больше вступать в патетику и вестись на провокации. Того, что он сказал и услышал, более чем довольно. – Но я не смог уйти, когда подвернулся момент. Не смог принять то, что ты смирился и живешь дальше, не пытаясь вернуть меня. Я не смог принять то, что принял ты. – Каждое последующее слово тише предыдущего. Каждое последующее режет больнее прежнего. Тор с удивлением понимает, что может чувствовать боль сверх той, что ему уже причинили. Ему нужны проклятые «Скиттлс», чтобы занять рот. Ему нужно что-нибудь, чтобы не начать говорить тоже. Не начать говорить о том, что он сам день и ночь прокручивает в голове. Ему бы прикусить язык да забить приторной сладостью рот. Да ни леденцов, ни драже под рукой нет. Есть только правда, что на вкус хуже плесени. – Я надеялся… – Начало дается легче всего, после него требуется взять паузу. После него требуется сжать руку в кулак, потому что раскат грома неожиданно сильный и близкий. – Я надеялся, что Танос не солгал, и ты больше не воскреснешь. Локи кажется оглушенным. Все глядит в потолок, не обращая внимания на то, что одеяло сползло и оголило его левый бок. Тор заставляет себя повернуть голову. Потому что хочет видеть. Хочет знать, что правда ранит и его брата, и плевать тоже, что не кровного. – Потому что я не могу больше. Не могу больше переживать твою очередную смерть и надеяться. Больше не могу, – заканчивает с косой ухмылкой на лице. Заканчивает, ожидая, что Локи кивнет, по обыкновению зубами прихватит губу, оденется и растворится. Как иллюзия или морок. Но тот лишь тоже поворачивает голову и мягко, как ранее разговаривал только с матерью, отвечает: – Прости, что еще и тут разочаровал. Тор хочет возразить, но не делает этого. Тор хочет, но не находит нужных слов. Не находит в себе ничего. Ничего, кроме бессильной ярости, все той же до костей его пропитавшей отчаянной злости. На себя и других. Грохочет совсем рядом, да так, что рокот прокатывается под кожей, и, не найдя отклика, не найдя того, на кого можно было бы обрушиться с силой бушующей стихии, затихает, электричеством рассасываясь по венам. Молнии освещают полигон куда лучше тревожно мигающих и сгорающих один за другим прожекторов. Молнии… за которыми Тор пытается спрятать свое отчаяние и не может. Локи же – вслушивающийся, будто по его следу уже пущены охотничьи собаки. Вслушивающийся, словно лис, и становящийся тем, кем ему удается быть лучше всего. Обманщиком. Грусть уходит, теряется за глумливыми полуулыбками. Теряется в выверенных движениях и блеске расширившихся зрачков. Локи понимает все по-своему. – Злишься на меня? – Вопрос из тех, что никогда не требуют ответа. Но богу лжи хватает и мельком брошенного взгляда, чтобы этот ответ найти. – Тогда накажи. Тор отреагировать не успевает. Тор, сбитый с толку, не успевает ничего. Мгновение – и тяжесть обрушивается на его живот. Тяжесть, что давит в его бока острыми коленями и, нависая, опирается ладонями о тяжело вздымающуюся грудь. Тяжесть, что совершенно безумна и словно пьяна. Тяжесть, что потонула в отчаянии так же, как и сам бог грома. – Накажи меня, – все шепчет и шепчет Локи, пальцами беспорядочно выводя на коже неправильные косые круги. – Накажи за Разрушителя, за тот город. Накажи за то, что пришлось уничтожить радужный мост и покинуть свою смертную. Накажи за Читаури и лежащий в руинах Нью-Йорк. Накажи за то, что изгнал отца и предал тебя, заняв трон. И я же бросил, скрываясь от Таноса. Бросил совсем одного. Так отомсти мне, сразу за все, брат мой. Тор не может даже выдохнуть или заставить себя открыть рот. Боли в чужих словах столь много, что она просто омывает его всего. Омывает от пяток до макушки и не спешит исчезать. Тор чувствует себя парализованным и лишь немо ждет. Последующих действий или же все-таки пока еще слов. – Давай, – подначивает Локи, ладонями ведет по плечам Тора и слабо, больше угрожающе, чем стремясь причинить реальную боль, смыкает их вокруг чужой шеи, указательным пальцем нащупывая пульс. – Кляп? Цепи? Может, то и другое разом? Предложил бы изгнание, да неоткуда изгнать. – Локи… – Тор перехватывает его руки, сжимает запястья, и медленно садится, отталкиваясь от подушки локтем. Так он ниже на полголовы. Так Локи может глядеть на него из-под ресниц и прятать под веками черноту. – Скажи, что ты чувствуешь, когда произносишь это имя? – любопытствует вроде бы, склонив голову набок, но звучит жестко. – Кроме разочарования и презрения, разумеется. Близко настолько, что еще больше некуда. Близко, глядя друг на друга, выхватывая отдельные элементы лиц. Фокусируясь то на крыльях носа, то на кончиках губ, то на движениях ресниц. Близко… Тор не спешит отвечать на вопрос, а тот, что задал его, кажется, и вовсе уже забыл. Не целуются, просто раскрытыми ртами дышат. Одним воздухом, деля вздохи на двоих. Просто близко до одури, просто друг другом. И это страшнее огненных глаз Суртура или мечей Хель. Хотя бы потому, что не перерубить секирой, не снести венец. Не избавиться. Тор и вовсе словно пьян и все еще не осознает. Что Локи верхом на нем, так близко, что всего, не поднимая рук, ощутить можно. Что поздно запрещать друг другу что-либо. Что поздно думать о поцелуях как о чем-то неправильном и дурном. Дико, до дрожи и судорог. Дико и как не молниями, но огнем. Неправильно, но что с того, если поздно теперь? Что теперь, если один умирал трижды, а последнего из этих трех не пережил именно Тор? Смелее, линиями по синеватой коже. Смелее, отпустив ладони, что все время в плену были. Смелее широкой пятерней за спину и, совсем как Локи, вниз, считая позвонки. До поясницы. Дальше смазано все. Дальше голова кругом от запаха и, кажется, будто привкуса озона. Дальше то самое, в чем привыкли вариться безумцы. Дальше… Тор целует его сам. Целует почти целомудренно, если упустить обстоятельства и то, кем они приходятся друг другу. Целует одними губами лишь, сухо и почти по-детски. Запускает пятерню во встрепанные черные волосы, путается в них и тащит на себя. Тащит, и тут же кольцо рук смыкается на плечах. Вот теперь – все. Ни назад, ни ближе. Между и лезвие ножа не пройдет. Лбом ко лбу и пылающей, ничем не защищенной от прикосновений кожей к коже. И как же Тору страшно. Страшно перешагнуть грань, что размыта до крайности, и вместе с этим страшно ее не переступить. Не довести все до точки невозвращения. Не сохранить. Не оставить Локи себе. От последнего, от одной только мысли, пальцы сами в кулак, хватка сильнее. Грозовой раскат. Локи смеется почти что в его приоткрытый рот. Локи смеется и, запрокинув голову, как зверь подставляет беззащитное, слабое горло. Подставляет под колкую щетину и зубы. Хочешь, мол, давай, сожми тоже. Хочешь – задуши меня или загрызи. Только хочешь ли?.. Этого, а не другого? Тор едва ли в себе, когда послушно к дернувшемуся бледному кадыку тянется и почти невесомо касается его языком. Пробует, пытается собрать в одно все, что в этот момент чувствует, и в следующий раз губами уже ведет. Вверх, до линии острой челюсти. Вверх, сухо, без языка или попытки ухватить и перекатить тонкую кожу между зубами. Не желая причинять боль. А вот Локи желает, и очень даже. Локи, который отмирает, когда понимает, что вот оно, сожжен последний мост, и больше не медлит. Локи, который, высвободив ладонь, что почти невинно сжимала другую, небрежно уложенную на широкие плечи, ведет ею вниз. Чуть отодвигается, движением бедер перенеся всю тяжесть тела назад. Упирается ладонью в твердую грудь, давит на нее, увеличивая промежуток между ними, и пальцами, царапая и словно вспухающими розовыми линиями по торсу рисуя, спускается ниже. Очерчивает проступающие мышцы напряженного живота и, не отклоняясь от курса, не прекращая движения, глядит прямо Тору в глаза. Напрямую, да так тяжело, что не выходит даже моргать. Напрямую, и радужки, кажется, вовсе нет. Все затопил блестящий расплывшийся зрачок. Сплошное черное. Масляное, притягательное и бездонное. И Тор покорно тонет в чужих глазах. Тор, что если и вздрагивает, когда тонкие, нагревшиеся от тепла тела пальцы обхватывают его член, то совсем едва. Почти неощутимо. Едва скользнувшей по мышцам судорогой. Не опускает взгляда. Только на Локи. Только ему в глаза. Только на Локи, что смотрит так же внимательно и даже чуть склоняет голову набок. Прежде чем обхватить крепче и с силой сжать пальцы. Тор не сдерживается и, скривившись, шипит. Боль тупая и отвратительная, не столь сильная, что ему доводилось ощущать, но унизительная. – Больно тебе? – Тон Локи сейчас – это тон естествоиспытателя, пропускающего через подопытного разночастотный ток. Тон Локи сейчас – это тон почти что вздернутого, который, несмотря ни на что, продолжает язвить своему вынужденному палачу. – Так мне будет больнее. Тор пытается его остановить. Первые несколько секунд. Перехватывает за запястье, а второй ладонью, что все еще в темных волосах, давит вниз, мешая привстать, упираясь коленями в матрац. Но Локи расчетливый и хитрый, как сам черт. Локи просто подается вперед, бодает Тора лбом и прижимается ртом к его. И на этот раз по-настоящему все. Кусаче и с языком. Сумбурно, сбито и сталкиваясь зубами. Сумбурно, неловко местами и мокро. Борьбой больше, чем поцелуем. Тор не знает, что заставляет кровать под ним дрожать: то, что вот это тяжело дышащее, растрепанное создание, которое вгрызается в него, как голодный упырь, – это вечно отстраненный, чопорный Локи, или то, что сам Тор тоже может быть таким. Может позволить себе это и не покалечить другую, или же другого. Сталкиваются языками, укусы друг другу дарят, больше по очереди, чем в борьбе. Сталкиваются языками, и когда Тор втягивает в свой рот нижнюю покрасневшую губу подрагивающего Локи, то тот едва не стонет. Отголосками лишь. Вибрацией, что зарождается где-то в его глотке и там же умирает, не вырвавшись. Вибрацией, которой конвульсивно подчиняются и его пальцы, что он так и не убрал. Пальцы, что делают приятно куда больше, чем больно, и Тор сам не замечает, когда начинает двигаться навстречу его ладони. Не замечает, когда Локи привстает и, напоследок с силой укусив, отстраняется, возвышаясь. Толчком в грудь укладывает Тора на спину. Все совсем так, как и было в начале. Один распластан по простыням, второй – верхом. Один дышит тяжело и шумно, второй же – едва-едва. Когда Локи, придерживая чужой член за основание, медленно, по миллиметру, опускается сверху, то больно обоим. Но Локи, в отличие от Тора, не кривится и не кусает губы, а словно, напротив, упивается ею. Наслаждается раздирающим его на части ощущением и лишь слепо глядит в потолок, запрокинув голову. Дрожит весь, по груди и животу катятся капли пота, и Тор, которого сдавливает, как в тисках, порывается уже было прекратить это истязание, но нарывается на сухой отказ. Вскинутую в предупреждающем жесте ладонь и невротичное передергивание плеча. Каждое новое движение заставляет его вздрагивать всем телом. Сжимать пальцы в кулаки, а рот – в обескровленную линию. И, боги, какой же он красивый в этот момент! С черными опущенными ресницами, сведенными бровями и каплей крови, сбившейся в уголке губ. Какой же он нереальный, и отчасти поэтому Тор не может его остановить. Беспомощный помешать, просто лежит неподвижной куклой и ждет, когда же уже, когда теснота чужого тела станет не давящей, а приятной. Когда Локи, решивший наказать себя подобным образом, привыкнет и расслабится. Больно обоим, и лишь один этим удовлетворен. У Локи даже и не думает падать, и Тор, уставший испытывать вину и за этот приступ мазохизма и неправильности, тянется теперь к его члену. Вторую руку на крепкое узкое бедро укладывает и, огладив, оставляет ее над впившейся в матрац коленкой. Буря, утихшая было за окном, возвращается с новой силой. В черт-те какой раз. Тор не считает, а Локи наконец опускается на него полностью и теперь просто часто и прерывисто дышит, приходя в себя. Приходя в себя под неторопливые грубоватые ласки привыкших сжиматься вокруг рукояти орудия пальцев. – Знаешь… – Локи заговаривает спустя целую вечность, за которую ливень наверняка успел залить к чертям не только полигон, но и все внутренние дворы. Ливень, что продолжает барабанить по крышам, то и дело дополненный нетерпеливыми всполохами молнии. – Вид мне нравится больше ощущений. Тор даже хмыкает и протягивает ему раскрытую ладонь левой руки. Чтобы мог сжать его пальцы, если захочет. И Локи хочет. Локи хочет всего, чего ему могут и не могут предложить. Локи всегда был жадный. Ему всего было мало. И то, что происходит сейчас, тоже для него ни на секунду не чересчур. Точка отсчета, начало, но никак не кульминация или венец безумия. Первый раз у них вымученный и скомканный. Скорее на пробу и без ожидаемого окончания. Просто несколько сносных по ощущениям движений, и вот уже Тор тянет Локи за сплетенные пальцы и валит набок. Подминает под себя и долго смотрит, прежде чем попробовать взять снова. Подминает, зависает над братом, почти не касаясь его тела, и медлит, прежде чем дотронуться. Прежде чем обнять. Потому что от покорности, с которой Локи идет на все это, у него медленно, но неотвратимо едет крыша. Потому что Локи никогда ему покорен не был. А теперь лишь смотрит, кусает сухие губы и молчит, уронив ладони на матрац. И молчит. Сделал свой ход и теперь ждет того, что последует в ответ. Ждет вторжения и новой боли. Тор отвечает поцелуем. Вспоминает все былые обиды разом и нарочно не спеша губами шевелит. Не торопится лезть языком и, когда злости и воспоминаний становится столько, что все вокруг озоном фонит, медленно, едва сдерживая ярость, кусает. Медленно и едва-едва. Содрогаясь от всего того, что ему хочется сделать, и от того, что он никогда себе этого не разрешит. Не ударит, не вспомнит, не сделает больно, как было больно ему самому. Не ударом на удар. Не потому, что не может, а потому, что потеряет еще раз – и все. Рассыплется в пыль. Он слышит стоны. Едва ощутимые, вибрацией оседающие на губах. Он слышит стоны и чувствует блуждающие по спине ладони. Жаждет криков, всхлипов и рваных полузадушенных признаний. И плевать в чем. Опускает вниз, по шее ведет, оставляет метку под правой ключицей, рисует кончиком языка на груди какой-то замысловатый узор. Подпихивает руку под поясницу, опускается ниже и целует твердый поджавшийся живот. Локи понятливый, и всегда был. Локи не нужно намекать. Локи сам пристраивает узкую ступню на широкое, куда более загорелое, чем его кожа, плечо, а вторую отводит в сторону. – Придумай для нас что-нибудь, – просит Тор, который не собирается больше брать его вот так, и Локи вытаскивает из воздуха первое, что нашарит. Это даже не тюбик, а стеклянная банка. С густой, заживляющей раны субстанцией, что хранится в медблоке. Тор когда-то имел с ней дело и прекрасно помнит, насколько она вязкая. Хмыкает, согревая чужую прохладную кожу теплым дыханием, и скручивает пластиковую крышку. – Вообще-то, можно было просто нажать на кнопку. Игнорирует донесшийся сверху ехидный комментарий и решительно берет в свои руки. Во всех смыслах. И с толикой ужаса понимает, что никакого отторжения не ощущает. Нет никаких вопящих «нельзя» и «неправильно». Нет вообще ни единого повода для того, чтобы остановиться и перестать. Перестать гладить Локи по бедру, а после, щедро смазав пальцы, и между ними. Пачкает везде, смазывая, не мелочится и, закончив, думает уже было подняться назад, но ловкие пальцы хватают его за волосы и нажимают на макушку. Тор опускает взгляд и решает не противиться. В конце концов, иногда ему тоже стоит уступать Локи. Не понимал раньше, но пришел к этому сейчас. Сейчас, когда гладкая оголившаяся головка почти коснулась его щеки и прошлась по давно перешедшей в бороду щетине. Локи недовольно шипит, и Тор больше не вглядывается в его исказившееся лицо. Опускает голову и расслабляет рот. Позволяет толкнуться приподнявшимся бедрам, только левую руку пристраивает на так и оставшееся острым колено. Пробует на вкус и языком на вес. Пробует обхватить губами и замирает, чуть поведя шеей. Прислушивается к своим ощущениям. Пальцами ловит мурашки, штурмующие колено Локи. Тору и не нужно ничего делать. Пальцы руководят его головой, медленно поднимающиеся бедра толкаются вверх. Осторожно и размеренно, не торопясь. В комнате прохладно, легко дышать. Даже одним носом. В комнате прохладно, но кожа у обоих плавится, а по литым мышцам, очерчивая, стекает пот. Тор лишь тискает маленькую, почти плоскую задницу и позволяет трахать себя в рот. И за это хочется мстить тоже. Но не оружием, не топором. За это хочется получить что-нибудь взамен, и мысль о том, как именно будет расплачиваться Локи, возбуждает еще больше. Тор входит в раж, начинает стараться. Делает то, чего не делал ни с кем и никогда, а когда раздается первый, различимый даже за громом стон, он кажется наградой. Тор входит в раж и начинает понимать, как и что надо делать. Стоит ли сжимать губы, царапать зубами или водить языком. Тор увлекается настолько, что ориентируется по одним лишь звукам и боли, что возникает от натяжения коротких волос. Ладонью гладит упругую ягодицу, кончиками пальцев касается покрасневшего и болезненно чувствительного от прошлого вторжения входа в чужое тело и растирает абсолютно не пахнущее ничем тягучее вещество. Проталкивает немного внутрь, ощущая, как туго обхватывает фалангу пальца. Сгибает ее, мышцы немного потягивает, не прекращая работать ртом. Локи гибкий, как змея, разве что не скручивается в кольца. Елозит по простыням, выгибается, не то уходя от прикосновений, не то для того, чтобы их стало больше. Локи кусает губы и закатывает глаза. Локи стонет и пару раз даже дарит Тору всхлипы, когда тот выпускает его из своего рта и позволяет влажной головке ударить по приоткрытым губам. Локи смотрит на него как на второе пришествие Таноса или, напротив, как на мессию. Локи смотрит на него и совершенно точно ничего кроме не видит. – Вид все еще выигрывает? – Тор подтрунивает, и Локи, не найдя внятного ответа, лишь кривовато улыбается, как бывало с ним в моменты поражений. Стискивает пятерню в волосах Тора еще раз, но на этот раз не давит, а тянет выше. Тянет к себе. И Тор охотно подчиняется ему и здесь тоже. Снова ложится поверх, не желая переворачивать на живот или ставить на четвереньки. Желая видеть его лицо. Пытается отстраниться, коснуться плеча носом, но Локи не позволяет. Без промедления впивается в рот, заставляя так и не высказанное удивление потонуть в поцелуе, и сцепляет лодыжки за спиной. Удобнее и не придумаешь. Вот он, только податься вперед. Вот он, растрепанный, зацелованный, растерянный и зеленоглазый. И ни коварства, ни намека на ложь во взгляде. И именно поэтому Тор чувствует себя вдруг обманутым. Чует во всем этом двойное дно и, вместо того чтобы окончательно раствориться, взять по-настоящему, выдрать Локи, как тот давно напрашивается, замирает. – Что? – лихорадочно, словно в болезни, шепчет, кажется растерянным и таким одиноким. Тянущим руки к его, Тора, лицу. – Что не так? Бог грома, что только что пронесся над головами половины Нью-Йорка, кривится словно от боли, что вызывает воткнутый под лопаткой клинок. У него голова кружится от одной только закравшейся мысли, что все это очередной обман. Очередное представление, устроенное Локи. Что в итоге все закончится, как кончалось всегда. На протяжении почти десяти лет. Тьма, что раньше роилась только справа, топит теперь и левый глаз. Могучий Тор понимает, что задыхается. Раз – и отключились легкие. Локи хватает его за плечи и тащит на себя. На этот раз сам вжимая лбом в свое твердое из-за выступающей ключицы плечо. Гладит по затылку, вырисовывает черт-те что на шее. Руками и ногами держит, как живая западня. Тор начинает говорить только спустя несколько минут. Когда удостоверяется, что сердце не останавливается от недостатка кислорода. Удостоверяется, что бьется. – Прекрати. Не надо. Теперь черед Локи в каменную статую играть. Теперь его черед леденеть, ощущая, что нить, схваченная и уже почти что полностью намотанная на кулак, едва не оборвалась. Пока еще не оборвалась. – Нам же хорошо вместе, – возражает осторожно, ловчее повернув голову. Теперь Тор действительно сможет загрызть его, если захочет. – Сейчас – да. – Тор смотрит на посиневшую, только что буквально нарисовавшуюся на белом полотнище кожи вену. – Но когда это закончится… Локи стремительно затыкает ему ладонью рот, не позволяя договорить. Выворачивает запястье просто немыслимым образом, чтобы схватиться пальцами за чужой подбородок и с силой нажать, заставляя сомкнуть челюсти. – Это не закончится, – обещает столь уверенно, что Тору тут же хочется сдаться. Хочется поверить в очередной раз и забыть, чем закончились предыдущие. Тору хочется сдаться и забыться хотя бы на время. Тору не заставить себя это сделать. И тогда Локи берет все в свои руки снова. Перекатывает их обоих набок, забрасывает ногу на бедро Тора, вытягивает правую руку и укладывает ее под его головой. В этот раз мягче все. Легче идет. Больно лишь на треть в сравнении с первым разом. Больно лишь метафорически и там, где и сидит эта странная, так и не изученная душа. Локи жмется к нему, плавно двигаясь, льнет. Гладит неловко по руке и шее, шепчет что-то на одном из даже Тору неизвестных языков. Локи пластичнее масла и сговорчивее любой из тех, с кем успел переспать юный и глупый еще Тор. Локи – само обещание и ласка. Локи подчиняет его, коснувшись губами скулы, а после – дрогнувшего века, закрывающего уцелевший глаз. Локи, чьим рукам и губам так хочется верить. Локи, которого хочется оставить себе. Которому хочется беззаветно верить, и не оборачиваться на каждом шагу, гадая, не таится ли в складках одеяния нож. Локи. Локи. Локи. Заполняет собой все. Тор едва ли помнит момент, в который оплавился и в очередной раз сдался. В который начал ласкать его пальцами, помогая быстрее прийти к разрядке. Тор едва ли помнит что-либо в этот момент. Опустошен и словно вылущен. Мертв, но не совсем. «Совсем» наступает после физической разрядки, и стоит только схлынуть приятной теплой волне, только ощутить, как вязкая жидкость, выплеснувшаяся на пальцы, начинает остывать. Совсем. – И на сколько? – спрашивает абсолютно бесцветным голосом, разглядывая столь приглянувшуюся ему стену поверх черных растрепанных прядок. – На сколько ты останешься на этот раз? – Этого не случится. – В голосе Локи упрямой уверенности столько, что хватило бы на целый взвод, решивший штурмовать Биврёст. – Я там, где хочу быть. – Очередная иллюзия? – Не в этот раз, брат мой. – «Брат»? – Усмешка горькая, но все равно ощутимая. Замешанная на удивлении и ощущении мокроты на ладони. На ощущении веса чужого обнаженного тела и того, что Тор все еще внутри него. Столько лет утверждал, что нет, а теперь, значит, да. Да еще и после чего? Тор отодвигается в сторону, осторожно выходит и перекатывается на бок. Сейчас ему проще не видеть. Сейчас ему проще глядеть на пустое кресло и развевающиеся, упавшие на распахнутое окно пластиковые жалюзи. – Да, брат. – Локи отвечает ему не сразу. Но, ответив, двигается вплотную и укладывается повыше. Обхватывает двумя руками и, прежде чем голову положить на подушку, проводит носом по выстриженному виску. Тор перехватывает его руку за запястье, тащит ближе к губам. Оставляет на нем сухой поцелуй и так и не может выпустить. Держит около рта, словно иначе может случиться что-то. Что-то непоправимое. И как только самому не смешно? Вздрагивает вдруг и не сдерживает внезапный даже для себя самого всплеск. Молнии бликуют, медленно растворяясь в зрачках, и они же потрескивают на кончиках пальцев. Тор лишь крепче сжимает зубы и жмурится. Губам жарко тоже. Пахнет паленой кожей. Локи медленно выдыхает через нос, и лишь тогда Тор осознает, что только что обжег его. Пытается оттолкнуть руку, взвиться на ноги и, подхватив штаны, свалить прямо через окно, но руки, что безмятежно чертили себе что-то, останавливают его. – Это ничего. – Локи расслаблен и говорит так, словно расползшийся по коже уродливый волдырь не беспокоит его. – Я заслужил. Молчат какое-то время, и бог лукавства добавляет со смешком: – Только не души меня, ладно? Вот это – точно не мое. Шутка мрачная и вовсе не производит должного эффекта. Шутка глупая, но Тор не говорит об этом, а все так же пытается спрятаться где-то в себе. Пытается перестать так отчаянно хвататься за того, кто вроде и сам держит его. Проклятое «вроде» каленым железом жжет. И Тор бы, не задумываясь, еще и второй глаз отдал, только бы избавиться от него. Слишком отчаянно хочет верить и вместе с тем знает Локи слишком хорошо. Две чаши весов, на каждой – свое. Две чаши весов, что колеблются, но неизменно встают вровень. И Локи словно слышит скрип этих весов. Начинает негромко, делая паузы, словно раздумывая, стоит или нет. Словно решаясь, прямо сейчас, в самый последний момент. – Я, Локи, принц Асгарда, полноправный король Ётунхейма, сын Одина, клянусь тебе в верности своей. До последнего вздоха. – Последний, кому ты говорил это, убил тебя за ложь, – тяжело напоминает Тор и, ощутив тонкую улыбку, коснувшуюся его уха, вдруг понимает, что попался. От него ждали именно этих слов. – А я вовсе и не ему это говорил. Тор помнит все. И сами слова, и взгляды. Помнит выражение лица брата. Помнит его страх и появившийся в ладони клинок. Помнит сдавленные, судорожные хрипы и последний вздох. Молния бьет прямо в каменный парапет на крыше. А за ней еще и еще. Тор помнит все и ненавидит себя за это едва ли не сильнее, чем за несвершившуюся месть. Тор ненавидит себя за то, что, оставшись в живых, перестал жить. Глаза все еще закрыты. Пальцы горят холодным огнем, оставляя все новые и новые отметины на коже Локи. Невозмутимого и даже не думающего отступать. Гаснет и без того приглушенный свет. – Уйми бурю, – раздается на ухо, и Тор ощущает себя совсем как в детстве. Только руки, что касались его так нежно, были мамиными. Руки, что отгоняли все страхи и заставляли его верить. – Это не я. – Нет, – возражает мягко и прижимается теснее, не желая отодвигаться для того, чтобы нашарить одеяло. – Это ты. Тор упрямо мотает головой, будто ему и вовсе двенадцать, а не полторы тысячи лет. Теперь упрямым и глупым будет он. В коридоре раздаются гулкие шаги, и динамик, что около запирающего механизма стоит, оживает сердитым голосом Старка. Что же по удаленке не вызвал? Ну, сейчас для кого-то будет сюрприз. Локи не бежит, а всего-то лишь возвращает одеяло на место до того, как Тор удаленно отпирает дверь. Буря, что разыгралась снаружи, заканчивается только ближе к обеду. На все доводы и попытки убедить его в том, что Локи нельзя верить, Тор лишь пожимает плечами и сует в рот очередную порцию разноцветных драже.