***
Эйджиро упорно пытается держать фонарик в зубах и светить себе прямо. Света елочной гирлянды недостаточно, чтобы писать, да и для платяного шкафа сам он давно вырос. Вырос, а привычка и важные вещи, тайное убежище так и остались тут. Поэтому он сидит, согнувшись в три погибели, и снова и снова пишет свои стихи. О нем и для него. Стены шкафа, помимо свисающих вешалок, рубашек и толстовок, увешаны его корявыми рисунками, нарисованными с величайшей любовью. Стопка с блокнотами, в которых он писал стихи, выросла втрое, а идол из жвачки, слепленный в детстве, приобрел более взрослые черты и затвердел так, что уже не исправишь, стал чуть ли не камнем. Киришима пишет.«О, Бакуго, друг мой милый, Почему я с тобой лишь во сне? Я сражен колдовской твоей силой. Когда же, когда же увижу тебя я, мой милый? Бакуго! С тобой в мечтах я вновь! Ты — мой кумир навеки! Но мир узнает мою любовь, Или же я не Кири!»
Он любовно вырисовывает сердечко в конце и испуганно захлопывает блокнот, прижимая к себе, потому что шкаф сотрясается от сильного пинка, и туда заглядывает его старший брат. — Опять ты в этот шкаф залез, придурочный! Вылазь давай, батя есть зовет! Киришима выдыхает облегченно, но все же бормочет: «Уходи, это моя комната». Тогда старший брат расплывается в хитрой, кошачьей улыбке и быстрым неуловимым движением выхватывает у Эйджиро его блокнот и громко декламирует стих, специально со страстным придыханием каждый раз, когда встречает упоминание «О, Бакуго!», «О, мой Бакуго!!!», смеется через слово. Младший становится красным до корней волос, яростно воюя в жалкой попытке забрать свои стихи, лишь иногда жалобно бормоча: «Ну Тамаки! Отдай!». Тамаки издевается, но все же кидает блокнотом обратно в брата. — И когда ты уже расчехлишь свой пестик?! Тамаки старше, у Тамаки отношения и парень, и Тамаки пошлый. Тамаки может вытворить все что угодно, и Эйджиро ему завидует. Потому что ему не хватает смелости так внаглую подойти и хотя бы просто заговорить с Бакуго. — Иди ты, тупой Тамаки… Тот лишь усмехается и вручает младшему брату книгу. На заголовке крупными буквами написано «Половое воспитание. Когда ваш мальчик вырос». Киришима, покраснев, аки спелый помидор, с криком несется по лестнице вниз, пока их отец Фэтгам бранит обоих, приговаривая свое любимое: «За обеденным столом — тишина!».***
King of Explodo Kills: — Какогохера?! Кто вообще этот Киришима, блять?! Uravity: — А ты завелся) Не переживай, Баку, по-моему, кто-то с такой фамилией был в параллельном. King of Explodo Kills: — Этот кто-то — труп. Ты не знаешь, кто это конкретно? Кулаки, блять, чешутся. Uravity: — Не знаю, правда. Но в любом случае завтра у нас урок с ними, а послезавтра — совместная физра, выясним, кто твой тайный воздыхатель) А там… *страстные звуки поцелуев* ;D KingofExplodoKills: Издеваешься, паршивка круглолицая?! Когда-нибудь я забуду о том, что ты — девчонка! Uravity: Не злись) Доброй ночи, Бакуго! Катсуки со злобой закидывает телефон под подушку и раздраженно пялится в ночное небо, на звезды, мерцающие через стеклянный потолок комнатки под самой крышей в пансионе его матери. Все эти открытия совсем не радуют его. Какого хера какой-то урод вздумал писать о нем такие вещи, еще и на всеобщее обозрение?! В конце концов, он годами добивался нужной репутации в школе. С самого детства Бакуго делал все, чтобы его боялись или как минимум уважали. Он просто не может позволить какому-то ублюдку делать из него посмешище. «Завтра, я все выясню завтра, и вот тогда-то болвану не поздоровится».***
На следующий день в школе Бакуго еще злее, чем обычно. Разгоняет всех у фонтанчика, огрызается на каждого, кто осмеливается подойти к его парте, дерется с Мидорией и устраивает свалку в столовой, наблюдая все перемены за классом «Б». Те в свою очередь не слишком понимают, что происходит и чем они разозлили парня с параллели. К концу занятий настроение его портится еще сильнее, хоть и кажется, что дальше уже некуда. Вся параллель шушукается и обсуждает новый пост в блоге «Сплетница: все подтверждения и опровержения! В поиске правды». Бакуго буквально кожей чувствует взгляды одноклассников и их шушуканье за спиной и все же открывает сайт школьных новостей — посмотреть, какого хуя, блять?! Посреди главной страницы красуется огромный заголовок: «КИРИШИМА + БАКУГО = ЛЮБОВЬ?! ПРАВДА ИЛИ ГЛУПАЯ ШУТКА?! НЕУЖЕЛИ КТО-ТО ОСМЕЛИЛСЯ ПОДОЙТИ К ЭТОМУ ПАРНЮ?!». Катсуки буквально рычит от злости и на перерыве перед естествознанием трясет за воротник Камиэ, которая на год старше него: «Какого хуя ты пишешь, блять, в своем блоге?!» Камиэ лишь смеется, в ответ прижимая его к себе: «Это же сенсация, детка! Тебя можно полюбить!» Совместное естествознание начинается после большой перемены. Весь чертов урок Катсуки прислушивается к любому шепотку ублюдков с параллели — может, кто-то хоть вскользь назовет по имени этого Киришиму, будь он не ладен. Пока учитель Айзава монотонно вызывает к доске отвечать домашнее задание, Бакуго молится всем долбаным богам в мире, только бы назвали этого идиота из другого класса. Когда учитель выдает: «Отвечать сегодня у нас пойдет Бакуго», парень буквально рычит от злости: «Да вы, блять, издеваетесь!» Киришима мечтательно рассматривает Бакуго, зависшего у доски. В нем он любит все, от агрессивно торчащих волос и нахмуренных бровей до небрежно застегнутой рубашки и колкого взгляда. Он мог бы наблюдать за ним вечно, просто слушать его голос и смотреть на него издали, как на произведение искусства. В его голове даже складывается новый стих, и он вынимает изо рта карандаш, чтобы записать ускользающие меж мыслей строки, когда ему в затылок прилетает шарик мокрой пожеванной бумаги. Киришима с возмущением оглядывается — Мина, сидящая позади, тыкает ему в лицо запиской, в которой всего одна строчка. «Он тебя ищет». — Кто?! — непонимающе шепчет Эйджиро. Ашидо округляет глазки, быстрее молнии метнув на его парту второй клочок бумаги и вновь уткнувшись в тетрадь. «Бакуго. Это ведь ты написал про вас на стене». Киришима едва сдерживает крик: «Откуда ты знаешь?!», но учитель Айзава смотрит строго прямо на них, и он просто прикусывает язык, чтобы не произнести ни одного лишнего слова. Ловит на себе быстрый взгляд Бакуго. Вторую часть урока они тупо пишут проверочную, и Катсуки разве что зубами не скрипит с досады. После урока он может только искры глазами метать, пока Урарака в успокаивающем жесте трогает его спину: «Не переживай, завтра ведь еще физкультура с «Б».***
На физре на следующий день Бакуго злее всех демонов ада. Его задержали по просьбе учителя на алгебре, и перекличка уже прошла. Все, что ему остается — лишь присоединиться к толпе бегущих одноклассников, нагоняя пропущенные круги по залу. Киришима, подумавший было, что Катсуки сегодня не придет вообще, приободряется, когда тот входит в общий строй. Эйджиро, хоть и бегал хорошо всегда и бежать быстрее ему не доставило бы никакого труда, каждый урок нарочно сбрасывает скорость, чтобы бежать следом за Бакуго, разглядывая его спину и фигуру или мимолетно брошенную слишком короткую улыбку, когда он обращается к Урараке или говорит о своих достижениях. Пожалуй, для Кири физра — самый любимый урок из всех, на котором он поближе к любимому. Иногда ему даже везет, и, раз уж в строю они стоят рядом, порой парные упражнения Киришима выполняет с ним вместе, касается его ненароком, и каждый раз его сердце возносится вновь и вновь в самые небеса. «Его глаза — как дивные огни. Чертовски идеальные они…». Закончить свою мысль и додумать стихотворение Киришиме мешает резкий свисток тренера, на который он не успевает среагировать, пропустив команду о замедлении ранее. Со всей силы он врезается в резко затормозившего Бакуго, не сразу осознав, почему он упал и почему ему мягко. — Как дивные огни… — растерянно выдыхает Эйджиро, столкнувшись носом к носу с Бакуго, на котором растянулся вольготно. — Они… В его голове мигает миллион мыслей: «Я лежу на Бакуго!», «Почему он столь сказочно красив?», «Его губы всего в паре сантиметров от моих…», когда замерший в немом ожидании катастрофы спортзал как ножом режет крик Каминари. — Киришима, ты в порядке?! Кири так и не догоняет, в какой именно момент оказывается уже под Бакуго, и кулак Катсуки с космической скоростью приближается к его лицу. Запоминает он лишь его голос: «Так вот кто ты, Киришима!». Ни возможности, ни желания уклониться от праведного гнева нет, когда твердые костяшки встречаются с его переносицей, а горло заливает кровью, которую он сперва проглатывает. «Заслужил». Тренер Олмайт оттаскивает от него орущего Бакуго, пока Киришима садится на корточки. Кровь быстрыми и крупными каплями стекает на пол зала, горячая, оставляет привкус железа на языке, но боли он почему-то не чувствует, смотрит на сбитое колено и локти Бакуго, словно сквозь туман. Приходит в себя, лишь когда тренер приводит их обоих в медпункт, вкатав замечания так же обоим и оставив тут же на попечение медсестры на соседних кроватях. Киришима с холодным компрессом на лице украдкой поглядывает, пока медсестра, пожилая леди, обрабатывает ссадины утихомиренного Бакуго. Гибкий, как кот, он притягивает взгляд магнитом. Уложив успокоиться и полежать и Катсуки тоже, медсестра выходит, пригрозив им напоследок. — Еще раз подеретесь — к директору пойдете. Чтоб я пришла, а вы лежали тихо, как мыши! Эйджиро сглатывает, разглядывая лежащего на белом покрывале Бакуго, острые скулы его алеют от ярости. Главное — не сдаваться. — Бакуго?.. — Как тебе, блять, в тупую башку твою пустую вообще такое пришло?! — сквозь зубы шипит Бакуго, резко поворачивая голову в его сторону. Все, что может сделать Киришима — лишь неосознанно дернуть плечом в знак своего: «Я не знаю». Он вытирает остатки крови с носа, вытаскивая наполовину пропитавшуюся ватку, и пялится на Бакуго во все глаза. И ему хочется сказать ему так много глупого, неоправданного, абсолютно несуразного в ответ. Например: «Потому что ты чертовски особенный для меня», или «Потому что ты — мой ебаный идеал», или просто «Ты такой красивый, можно я тебя поцелую?», но все это абсолютно убьет его шансы, и Эйджиро терпит, пытаясь нащупать единственно верный ход, пока Катсуки костерит его на чем свет стоит. В медпункте воцаряется мертвая тишина, и Бакуго тяжело вздыхает, переводя дух, когда Киришима вдруг подается вперед, хватая его за руки с такой горячностью, что Баку теряется на мгновенье-другое, когда с красных покусанных губ, все еще в крови, срывается то самое единственно правильное. — Научи меня драться, а?! Или помоги с домашкой? Ты же лучший в мире, ну пожалуйста! — ЧЕ, БЛЯТЬ?! Киришима хватается за него, как утопающий за соломинку, и глаза его светятся абсолютно безумно, умоляюще, и Катсуки на секунду теряется и даже руки свои из его ладоней вырвать не пытается. Но потом вновь разражается матами и проклятьями, отпихивая от себя это чудовище. — Какого хуя я тебя учить, блять, должен?! Отвали, придурок! Драться нельзя, потому что попасть на занятия после уроков или отправиться к директору Бакуго не планирует. Поэтому остается лишь зубами скрипеть от бешенства на этого дебила с отстойными патлами красными. Он вскакивает, злобно сверля Эйджиро взглядом, и направляется к выходу. Оборачивается лишь у самой двери, бросая небрежно в его сторону: «Скажешь старухе, что у меня разболелась голова, и я пошел домой». Дверь хлопает громко, со всей ненавистью, на которую только способен Катсуки, и губы Киришимы растягиваются в непроизвольной глупой ухмылке. За одно только сегодня он сказал ему больше слов, чем за прошедшие два, а может, и все три года. Ладони горят от прикосновений к его коже, и сердце заходится в груди так сильно, что, кажется, еще мгновение — и совсем выпрыгнет. — Господи, почему он от меня убегает? Когда-нибудь я вместе с ним побегу, и мы пересечём финишную прямую, и я стану… твоим Эйджиро. А хорошо звучит, надо записать! Киришима тянется под кровать, куда кинули его рюкзак. Он уже почти нащупывает его, когда слышит хриплое дыхание. Уже на автомате бьет того, кто издавал этот мерзкий звук. — Минета, что ты тут делаешь, больной идиот? Проваливай! Минору грустно плетется к двери, пока Киришима дописывает свое заветное «твоим».***
Киришима мягко гладит шершавую от времени поверхность мелкой вещицы, лежащей на дне нижнего ящика стола. «Надо же, сохранилась почти такой же, как была…». Парень кладет ее на ладонь, рассматривая, будто этот кусок дерева — нечто неизмеримо ценное. Нарисованная звездочка с именем «Бакуго» все так же сияет, ярко-золотистая, лаковое покрытие облупилось сверху. Можно подумать, что время и не затронуло ее. Эйджиро на мгновение закрывает глаза, и все это вновь встает перед его глазами, как лента старого и любимого кинофильма. В тот день он брел в свой детский сад совершенно один, потому что папа был на работе в своей Империи Вкуса — какая-то новая дегустация, и куда же без него. А старший брат, которому наказали отвести Кири и отдать воспитателю группы до вечера, доводил его все утро, дразня плаксой, размазней и неумехой. Конечно, ему уже восемь, и он ходит в школу, а Эйджиро еще не пускают никуда одного и заставляют ходить в сад. Кири копается на краю лестницы, пытается нацепить свои красные сандалии, купленные только вчера, а надеть их он хотел именно сегодня, подумаешь, что на улице дождь — выдержат! Но поганый Тамаки упирается и полчаса орет на него, чтобы младший перестал капризничать и надел уже свои резиновые сапоги, о чем он и слышать не хочет. В конце концов терпение старшего лопается, и он отвешивает брату несильный подзатыльник — хватило, чтобы мелкий Киришима с ревом навернулся с лестницы и умудрился повредить себе глаз, оцарапавшись о край ступени. Сверзившись вниз, он вдруг поддается обиде, такой жгучей, что, казалось, кровь из ссадины на правом глазу и слезы прожигают его кожу насквозь. Тамаки кажется ему чудовищем и главным предателем, и Киришима, подскочив, стрелой несется в свой детский сад. Брат всю дорогу бежит за ним быстро, как может, но нагоняет уже в группе, куда с ревом влетает Кири и бросается в толпу остальных детей. И, пока с Тамаки разговаривает воспитатель, а нянечка осматривает рану на глазу орущего Эйджиро, к нему подходит мальчик со светлыми волосами и хмурым взглядом, вопросительно заглядывая в его заплаканное лицо. — Чего ревешь-то?! Ты же большой уже! Достал! От неожиданности Эйджиро даже на мгновение замолкает, размазывая слезы по щекам. — Больно… — И кто это тебя так? — светловолосый пацан окидывает недобрым взглядом толпу одногруппников, и те как по команде отходят назад, прячась друг за друга. Пока оторопевший Киришима дрожащим пальцем указывает на Тамаки, все еще застывшего в дверях с воспитателем. — Брат. Он и глазом не успевает моргнуть, когда мрачный мальчик подходит и с силой пинает Тамаки под колено — тот аж складывается пополам, прыгая на одной ноге и сдерживая вопль, пока самоуверенный детсадовец выдает ему: «Так вот, запомни — маленьких обижать нельзя. Усек?! Еще раз его тронешь, огребешь!» Брат Эйджиро ошеломленно хлопает ресницами, жмурясь от боли и теряя дар речи от наглости малолетки. Воспитатель уже бежит к мальчику. — Катсуки! Ты что вытворяешь?! А ну, марш в угол сейчас же! Пока Эйджиро приводят в порядок и заклеивают пластырем рану, Бакуго отбывает наказание. Он уже подумывает, как бы оттуда смыться, когда к нему тихо подкрадывается Киришима и неловко тянет за рукав. — Прости, тебя из-за меня наказали, — виновато выдыхает, смотрит в прищуренные глаза Катсуки. — Да и фиг с ним, подумаешь. Че, в первый раз, что ли?! Пусть этот гигант знает, что не надо лезть к нам только потому, что мы меньше! Будет ему уроком! — Взор Бакуго останавливается на пластыре, удерживающем повязку. — Сильно болит? Эйджиро только головой мотает и грустно улыбается. — Нет, не очень. Воспитатель Мандолин сказала, что шрам останется… — Так это же круть! — горячо перебивает его Бакуго. — Ты что, не в курсе, что ли, что настоящего мужика шрамы украшают?! Салага! Это же красиво! — Он мягко проводит пальцем по пластырю и по будущему шраму под ним. Лицо и уши Киришимы становятся пунцово-красными, и все, что он может выдавить: «Правда?» — Когда я врал-то?! Старуха говорит, что врать нельзя, это не по-пацански, — тут же уверяет его Катсуки. Глаза Киришимы снова наполняются глупыми слезами благодарности, и он неистово сжимает Баку в объятьях. — Спасибо! — Эй-эй, не за что, отпусти меня, бестолочь! — Бакуго роется в глубоких карманах своих шорт и, выудив оттуда деревяшку с нарисованной звездочкой и написанной поверх своей фамилией, вручает ее Кири. — На, держи. Мать сказала, это типа волшебный амулет, счастье приносит, так зачем-то на шкафчик мой прифигачила. Думаю, такому нытику, как ты, оно важнее. Держи, сам оторвал! — Протягивает Эйджиро свое сокровище. Киришима наскоро вытирает слезы и прижимает к себе деревяшку, не зная, как отблагодарить за столь щедрый дар, поэтому быстро целует Катсуки в щеку, как всегда отца благодарил, и отбегает в сторону от раздавшегося на всю группу ора Бакуго. — Фу-у-у! Какого хрена?! Мерзость! — Катсуки! — кричит воспитательница Мандолин. — А ну, стой в углу еще полчаса! И в одиночестве! Эйджиро, отойди от него! Где только этот несносный ребенок набирается таких слов на мою голову?! С тех пор изменилось многое: за шрам и Киришиме, и Тамаки досталось наравне и очень сильно, после чего они помирились, шкафчик Бакуго так и остался с оторванной эмблемой и неподписанным, а Киришима решил для себя, что за всю свою жизнь он больше не посмотрит ни на кого, кроме Катсуки. Он всегда защищал его в детском саду, но в школе они оказались в разных классах, и Бакуго уже и думать забыл о чертовой плаксе, но Киришима помнил. Каждый день, каждую минуту, из года в год. Иногда он достает свой талисман, когда ему больше всего нужна поддержка, или когда ему одиноко, но его сокровенное желание всегда только одно — быть рядом с Бакуго Катсуки. Эйджиро улыбается, крепко сжимая пальцами деревяшку с нарисованной звездой, когда к комнату заглядывает Тамаки, скептически изогнув бровь. — Слушай, мелкий, если уж ты так хочешь встречаться со своим психованным, так и скажи ему уже, или поцелуй хотя бы, а не на куски дерева дрочи! Киришима багровеет пятнами, пряча дорогую ему вещь обратно. — Да достал ты, Тамаки! Не дрочу я на нее! — Ага, зато на него дрочишь, — смешливо замечает брат, скрываясь за дверью. — И книжку почитай, там много советов-то полезных, как дрочить. — Проваливай, я сказал! — орет Киришима, с силой захлопнув дверь. Из-за двери доносится гадостное хихиканье и удаляющиеся шаги. Эйджиро запускает пальцы в волосы и с досадой все же открывает книгу на случайной странице. Фраза на заголовке — «Боитесь признаться в своих чувствах?». Он со злостью отбрасывает книгу и тихо стонет. «Черт возьми, как это вообще можно сделать?!».***
Всю следующую неделю Киришима упорно вьется рядом с Бакуго, как привязанный. На каждом из совместных уроков он постоянно пытается встать на его сторону, если у них дискуссия, или украдкой разглядывает его весь урок. А в среду после английского отваживается подойти к нему и аккуратно заправить за воротник торчащий ярлычок рубашки. Катсуки вздрагивает всем телом и орет, чтобы этот чертов патлатый отвалил от него, а после весь класс пятнадцать минут любуется невероятным зрелищем — покрасневшим Бакуго. В блоге «Сплетница» новая статья — «Страстные объятья и драка на физкультуре! Кажется, наш Эйджиро и правда влюблен в самого злого парня в школе! Эксклюзивная информация из медпункта! Что об этом думает Бакуго Катсуки? Узнай первым!». Бакуго хочет поубивать всю эту чертову школу. Буквально каждый бросает на них заинтересованные взгляды. В четверг обед, как и всегда, в полдень. На десерт — пудинг из манго, и Эйджиро бочком осторожно подходит к столу, где ненавязчиво разговаривают и едят Урарака с Баку, и скромно пристраивается рядом с ними на скамейку по правую руку от парня, сводящего его с ума. Бакуго смотрит на него выразительно агрессивно, но Кири лишь опускает глаза в пол и не уходит, скромно поедая свой обед. Очако взирает на Катсуки удивленно, но молчит. В конце обеда Киришима легонько подталкивает к Бакуго половинку своего пудинга, потому что знает, что этот — его любимый, и тут же огребает. Вопли слышно на всю школу. В пятницу снова физра, и тренер назначает капитанами Бакуго и Тодороки, предлагая им набрать свои команды для вышибал. Киришима смотрит на Баку умоляюще, и тот все ж со вздохом называет его имя. На деле Катсуки бы никогда не сделал этого, но в этой параллели и так одни лузеры, а ему не охота проигрывать двумордому ублюдку. Эйджиро играет лучше всех после него, и к концу игры они отбиваются вдвоем и все же побеждают. В порыве адреналина Киришима даже обнимает Баку и впервые даже не получает мгновенного удара в ответ. На перерыве Катсуки лениво заходит в его класс и как бы невзначай роняет чересчур небрежно: «Сегодня после школы турнир по бейсболу со старшаками. Хочешь — приходи. В мою команду». Киришима разве что только пузыри не пускает, сидит с открытым ртом, похожий на глупую рыбу. Лицо его озаряет улыбка в тысячу солнц, и Бакуго невольно жмурится, не в курсе, как убрать яркость. «Я приду!» — как обещание. Старшеклассников они громят полностью, и Бакуго второй раз за день вынужден признать: Киришима — шикарный игрок и ценное приобретение. Он сидит на горячем асфальте, солнце клонится к закату, и ему хорошо. Победа окрыляет, и Катсуки отпинывает мятую банку подальше, когда к его лбу прикладывают холодную бутылку «Я-Ху!». Киришима улыбается, дождавшись, пока Бакуго примет напиток, и садится рядом, отпивая из своей бутылки. Они ничего не говорят друг другу, но Эйджиро смотрит, как подскакивает кадык Бакуго, пока тот пьет, и закусывает губу. Бутылка куплена на последние карманные, но если это поможет побыть с ним еще хоть секунду, он не против. Становится совсем темно, и они плетутся по домам все так же молча. В голове Бакуго вьется лишь одна яростная мысль: «Почему он, блять, постоянно рядом?!»***
Первое, что видит Катсуки во вторник, заходя на совместный урок естествознания, — коробка яиц на столе учителя Айзавы. В его голове проносится отчаянное: «Нет, черт возьми, нет! Только не это!» Потому что он слишком хорошо осознает, что это значит чертов геморрой для его задницы. И, конечно же, он оказывается чертовски прав — им предстоит целые сутки заботиться вдвоем об яйце-ребенке. Задание дебильное, и Бакуго просто ненавидит всю эту хероту с командной работой, поэтому заранее раздраженно скользит взглядом по каждому, кто еще не нашел пару и может стать его партнером. Девчонок в обоих классах катастрофически мало, поэтому имена ребят из одного класса просто лежат в коробке, а ученики второго вытаскивают их, выбирая напарника. Учитель Айзава протягивает коробку Киришиме, и тот с горячностью хватает первую попавшуюся бумажку — будь что будет! Когда он разворачивает ее, чтобы огласить имя своего напарника, то сперва неверяще моргает, а потом губы его уже самопроизвольно складываются в счастливую улыбку, пока он тихонько бормочет: «Катсуки Бакуго!». Бакуго не сразу понимает, что произошло, а когда наконец осознает, то готов меняться на кого угодно, даже последить за чертовым яйцом с двумордым, но только не с этим придурком! Учитель Айзава непреклонен, и Бакуго стоически терпит Киришимины сюсюканья про «нашего кроху» весь урок, после чего проговаривает простые и четкие правила и границы: «Сейчас я, потом ты, и не опаздывай за своим чертовым яйцом, дебил!» и быстро пишет на руке Киришимы свой адрес. Эйджиро поначалу расстроен, он-то мечтал провести с ним весь день, как настоящие родители. Но взором натыкается на коряво написанный на его руке адрес, и надежда снова полыхает в груди огненным фениксом. Он еще никогда… никогда не был дома у Бакуго. Ровно в четыре он уже на пороге большого пансиона, где Бакуго живет со своими родителями и постояльцами, и мнется с ноги на ногу, не решаясь нажать кнопку звонка, пытается придумать эффектную первую фразу, бормоча себе под нос. Дверь распахивается сама, и Киришима смущенно отшатывается от громогласного: «Привет, малыш, ты к Катсуки?!». Мама Бакуго такая же красивая, как и он сам, и вполне могла б сойти за его старшую сестру. Эйджиро пугается и мямлит что-то неразборчивое, кивает. Митсуки уже успела закрыть за ним дверь, повесить его ветровку и подтолкнуть его к лестнице на чердак. — Иди-иди, коротышка наверху в своей комнате ждет тебя! Принесу вам печенья попозже! Киришима топчется на пороге и стучит в чердачную дверь. За ней тишина, и, подождав пару минут, с тихим «можно?» он нерешительно заходит в комнату и замирает, зачарованный. Тут повсюду звезды, в углу — телескоп, а сквозь стеклянный потолок видно сплошные бесконечные небеса. Под всем этим чудовищно прекрасным небом — кровать, на которой, откинувшись на подушки, спит Бакуго, и Киришима ахает себе под нос. Маленькими шажками он на цыпочках подходит к постели и просто смотрит, еле сдерживая эту чертову магию внутри себя. Лицо Бакуго сейчас спокойно, и он в три раза прекраснее прежнего. Он напоминает Эйджиро диснеевскую принцессу Аврору: поцелуй — и оживет, откроет глаза, чтобы вверить свое сердце спасителю. Губы Катсуки чуть разомкнуты, и Киришима храбрится, уверяя себя: «Быстренько, он даже не проснется… Я просто не могу не…» Кири тянется к его губам, осторожно склоняется над его лицом, еще сантиметр, всего один… И втемяшивается лбом в будильник, задвинутый на полке. Прибор начинает истошно орать на всю комнату «Эй, Катсуки!!!», и Бакуго резко открывает глаза. Меж бровей его тут же проходит злая складка, а лицо становится чертовски недобрым. — КИРИШИМА-А-А! — рычит Катсуки, пытаясь схватить ублюдка за грудки, но Кири молниеносно отстраняется. — Катсуки, ты только не злись… Я ничего такого, тут просто на тебя муха села, я и… По угрожающему взгляду Эйджиро понимает, что пора делать ноги, хватает свой рюкзак, пятится к выходу и, развернувшись к двери, пускается пулей, чуть ли не врезаясь в удивленную Митсуки. — Эй, а как же печенье с молоком, вы все уже, что ли? Катсуки несется за ним следом и угрожает убить, расчленить и выпустить из него кишки. Киришима слетает по ступенькам крыльца, и тут в его голову прилетает что-то маленькое и с хрустом крошится. За воротник по волосам течет склизкое и мерзкое яйцо. Вечером Эйджиро смывает засохшую отвратительную слизь и жалеет только об одном — что ему не хватило лишь сантиметра. И проклинает чертов будильник, пока брат насмешливо смотрит из-за угла коридора. — Что? Огреб? Киришима грустно вздыхает, но Тамаки вдруг сует ему в лицо телефон с открытой вкладкой «Сплетницы» и показывает большой палец, хмыкая: «Горжусь!». На странице — серия фото, его неловкая попытка поцелуя, разъярённый Катсуки и макушка самого Киришимы, вся в яичной слизи и желтке. В заголовке всего пара слов: «МИЛЫЕ БРАНЯТСЯ?!». Киришима буквально стонет. Бакуго просто убьет его. Задание они с треском проваливают.***
KingofExplodoKills: — Какого хуя я так много позволяю и прощаю этому дебилу?! Uravity: Потому что он тебя любит. Действительно любит, Баку. А тебе он, кажется, все же очень сильно нравится. Я знаю, мы не говорим на эту тему, но… KingofExplodoKills: — Пошла ты, Очако… Uravity: — Ты ведь не сможешь отрицать это всю жизнь! ;D Телефон по привычке спрятан под подушку. «С какого хуя она вообще это взяла?! Это видно, что ли? Откуда в нем столько этого? И что с этим всем делать мне?»***
Задание с яйцом полностью завалено, и учитель Айзава, мягко говоря, не слишком доволен отметками. Особенно у Бакуго. Поэтому, положив лист с его оценкой на стол, он пристально смотрит на Катсуки и на Киришиму, виновато черкающего в тетради рядом. — Худшая оценка в классе! От кого я этого точно не ожидал, так это от тебя, Катсуки. В библиотеку, оба. И к понедельнику жду доклад от вас обоих о взаимопомощи и пользе командной работы! Совместный! Бакуго громко скрипит зубами, подрываясь со своего места, и с вызовом смотрит на преподавателя. — Можно по отдельности?! Я заранее сдам! Киришима, кажется, готов вот-вот разрыдаться, но учитель качает головой в ответ на просьбу Бакуго. — Отказано! И, раз уж ты проявил такую похвальную инициативу, то доклад я жду уже завтра. — Да вы, блять, издеваетесь! — Орет Бакуго, в бешенстве опуская кулак на крышку парты, так что все тетради и ручки под его рукой подпрыгивают, а Эйджиро, не решающийся сказать ему хоть что-то, чувствует вибрацию и гул от удара и вжимает голову в плечи. — И зайди к директору за маты в стенах школы, — спокойно добавляет Айзава и продолжает вести урок, как ни в чем не бывало. Катсуки озлобленно закидывает вещи в рюкзак и выходит из класса, Киришима смотрит ему вслед, и все, что так хочется сказать ему в утешение, умирает где-то у него внутри.***
До конца уроков Бакуго нигде не видно. Киришима выглядит понуро и строчит в тетради вместо алгебры и английского положения о взаимовыручке, пытаясь придумать хотя бы начало доклада, чтобы сдать его потом как общий. Мина хлопает его по плечу своей маленькой розовой ладошкой, и ее шепот раздается прямо над ухом: «Джиро из «А» сказала, что Бакуго в городской библиотеке. Ты, ну… мог бы пойти к нему». Эйджиро лишь горестно качает головой и шепчет еле слышно: «Прогонит». Мина сзади хмурит свои тонкие брови и с возмущением шлепает его по плечу уже намного сильнее, переходя на громкий, дрожащий от возмущения голос. — Не ты ли с пяти лет твердишь лишь «Бакуго то! Бакуго сё! Бакуго самый лучший! Бакуго самый красивый!»? — АШИДО! — одергивает ее учитель Полночь, и Мина прикусывает губу и царапает недовольно уже на бумажке, розовой, как и ее волосы. Она кидает скомканный комочек на его парту, и Киришима дочитывает нервные прыгающие строчки: «Городская библиотека! Ты мужчина или нет?! Иди, я прикрою!». Эйджиро оборачивается, и в его взгляде — благодарность пополам с теплотой через край. Он прячет розовый и мятый, как его чувства, листочек в карман на груди у сердца и убегает с первым звонком, провожаемый взором гордой за него Мины.***
Библиотека встречает Киришиму прохладой и застоявшимся запахом старых книг в воздухе. Стойку регистрации он проскакивает почти бегом, кинув в ответ на грозный взгляд библиотекарши: «Меня там… друг ждет», и останавливается, как вкопанный, в дверях читального зала. Бакуго сидит к нему спиной за столом у окна, и льющийся свет пронизывает его насквозь, заставляя светлые волосы и туго натянутую на плечах рубашку почти светиться. В косых лучах роятся пылинки, и все это сейчас так волшебно, что Киришиме страшно нарушить эту хрупкую гармонию. Эйджиро подходит к столу тихо, как может. Он осторожно берет в руки книгу, лежащую с заложенной в ней закладкой, и смотрит в глаза Катсуки, который, кажется, хочет просверлить в нем дыру, так тяжел его взгляд. — Я помочь пришел… — торопливым шепотом выдыхает Киришима и украдкой смотрит на ровные ряды букв в тетради Бакуго. — Придурок… — роняет в ответ Катсуки чуть спокойнее, чем обычно, и пододвигается, освобождая для него чуть больше места за столом. Будто бы у него есть выбор? До завтра ему точно не управиться одному, и он пускается объяснять Киришиме идею и структуру доклада, указывая на нужные места в книгах, которые следует выписать для работы. Эйджиро слушает очень внимательно и часто кивает, про себя все больше восхищаясь им — опять и снова. Извечная морщинка между бровей Катсуки разглаживается, и Киришима не может налюбоваться им из-под ресниц, пока они строчат доклад бок о бок, так близко друг к другу. Несколько раз Кири немного зависает, потому что утопает в нем без возврата так сильно, что одновременно с Бакуго хватает одну и ту же книгу поверх его ладони. Руки они почти сразу отдергивают, но прикосновения жгут кожу еще долго. Киришиме же чертовски хочется дотронуться еще до чего-нибудь, погладить его колено, сжать его руки в своих, взять его лицо в ладони, поцеловать костяшки его пальцев. Киришима держится. Катсуки старается прижимать локти поближе к себе, но все равно иногда его касается, и это чертовски смущает. Он предпочел бы сбежать или побить Киришиму, чтобы он больше не лез, чтобы не хотел даже подходить к Бакуго, но первое не в его правилах, а второе не помогает. Перед глазами его алым огнем горит проклятущая надпись на стене школы: «Киришима + Бакуго = Любовь». Катсуки сглатывает. Ее так и не смогли стереть никакими средствами, и, раз за разом смотря на нее, проходя мимо, Баку понимает, что это было не шуткой, а признанием. И внутри у него все горит от одной лишь клыкастой улыбки придурка в его сторону. Больше всего его волнует вот что: почему он все еще не прибил его за все его выходки? — Кажется, закончили? — Киришима поворачивается к Бакуго и неловко кладет руку на его колено. Оба резко вздрагивают, и Кири быстро отодвигается, с опаской посматривая на Катсуки. Но тот либо устал и не придал этому значения, либо его руки слишком заняты книгами, которые он уже сложил. — Да, домой пора, — коротко бросает Бакуго, и они выходят из библиотеки вдвоем. Солнце уже садится, и оба щурятся, потягиваясь и разминая затекшие плечи и шеи. Киришима внезапно смущается, ковыряет носком кроссовка асфальт и вскидывает на Баку огромные красные, как его признание, глазищи. — Мне… Мне домой идти мимо твоего дома, но дальше. В другой квартал. Можно я вместе с тобой пройдусь? У Бакуго аж дыхание перехватывает, и он закашливается. — Ты совсем дикий, что ли?! Как я, блять, запрещу тебе домой идти?! Пройдись, блин, если поспеешь, — Баку хмурится и в темпе идет вперед, к переходу. У Киришимы сердце от радости заходится и мысль одна-единственная в голове: «Это же я его почти как до дома провожаю!». Ему и не важно, что слишком быстро, что почти бегом, он легко подстраивается под широкий и стремительный шаг Бакуго и сияет хлеще заката на небе, быстро набирая сообщение Мине с простым «Спасибо!». Он с Баку, и сейчас для него это единственное, что имеет значение. Катсуки резко замирает, и Киришима тоже останавливается, недоуменно заглядывая в его глаза. И тут же лицо Эйджиро озаряет широкая улыбка, и он легко догадывается о причине остановки. Буквально за углом, у самого дома Бакуго, слышится мелодия грузовичка с мороженым Джолли Олли. И правда, в это время он должен проезжать здесь. Катсуки копается в карманах в попытке найти хоть пару монет и чертыхается. Эйджиро улыбается тепло, как карманное солнце, и мягко останавливает его, быстро, чтобы он не успел возразить, выдыхая: «Я ведь сильно тебя подвел с этим заданием. Угощу, чтобы извиниться!». Киришима бегом несется к фургончику, буквально вознося хвалу старшему брату, вчера сунувшему ему в карман десять долларов напару с ехидной улыбкой, мурлыча себе под нос: «Чтобы за принцессами ухаживать, деньги нужны!». В руках у Эйджиро два больших вафельных рожка — клубнично-банановый для себя и мятно-шоколадный для Бакуго, его любимый. Он подает мороженое в чуть дрогнувшую ладонь Бакуго, и оба садятся на ступеньки его крыльца рядом. У Катсуки снова какие-то чертовы электрические разряды внутри, и он понимает одно — Киришима знает, что он любит. Их колени слегка соприкасаются. Мороженое едят молча под визги мелкотни у фургона и вечно недовольный голос самого Джолли Олли. Вся улица окрашена в розовый, ярко-желтый и багряный, и ступени, на которых они сидят, остывают понемногу. Рожки в их руках таят синхронно с закатом. Киришима поворачивается к Бакуго и тихо прыскает в кулак от смеха. Катсуки привычно слегка хмурится, а над верхней губой у него залихватские «усы» от подтаявшей морожки. Эйджиро прикусывает щеку — до ужаса хочет наклониться и слизать сладкий след с его губ. Желание буквально парализует его, но Бакуго уже смотрит на него с явным подозрением, поэтому нельзя терять ни минуты, пока он не обнаружил это сам. Киришима быстро наклоняется ближе к Баку и аккуратно стирает «усы» большим пальцем. Губы у Катсуки на удивление мягкие и податливые, наперекор его жесткому характеру. Киришима не выдерживает искушения и облизывает свой палец, испачканный мороженым Бакуго. Оба стремительно краснеют. «Непрямой поцелуй! Это ведь непрямой поцелуй!», — панически бьется в голове Киришимы, пока Катсуки с пунцовым лицом быстро встает и сбегает домой, сверкая пятками. — Идиот, идиот, идиот… — чуть слышно шепчет Бакуго, упираясь спиной во входную дверь. Он прижимает пальцы к горящим губам, пока Киришима по ту сторону смотрит на дверь. Ему тесно в собственных штанах и сердце бьется в горле где-то. Бакуго даже не ударил его за это! — Доброй ночи, Катсуки, — виновато шепчет Киришима в его затылок за дверью и отстраняется, спрыгивая вниз по ступенькам. Митсуки удивленно выглядывает в коридор, услыхав, как хлопнула входная дверь, и с недоумением смотрит на сына. — Ты чего такой красный, коротышка? Заболел? Катсуки резво мотает головой, так и не отняв руку от губ. — Побили?! — беспокоится мать. Из гостиной с хитрым видом выглядывает отец семейства. — Нет, моя девочка, Катсуки просто гулял со своим странным дружком, который всегда тренируется у нашего дома. Катсуки отмирает наконец и ошарашенно спрашивает, в упор глядя на отца: «Что?! Кто тренируется?!» — Да кто-кто? Этот мальчик с красными волосами. Он всегда тренируется у нашего крыльца и словно ждет, что ты выйдешь. — А-а-а-а! — Митсуки понимающе улыбается. — Тот малыш, что заходил на днях! Не знала, что ты с ним дружишь! — Да не дружу я с ним! — рычит Катсуки, поспешно уносясь в свою комнату. Сердце его тяжело бухается в груди. «Он всегда ждет меня?!» Телефон коротко вибрирует, извещая о сообщении от Очако. Она прислала ссылку на «Сплетницу», что же еще? Но, когда Катсуки открывает вкладку, то буквально задыхается — фотографии, снова чертовы фотографии. Они с Эйджиро сидят на его крыльце, палец гребаного дебила на его губах и лицо в цвет его волос, полыхающее огнем. Количество реблогов и лайков просто космическое, заголовок еще хуже: «Ледяная стена тает? Винтерфелл пал?!». Катсуки сгорает со стыда, но фотографию на телефон сохраняет. Очако вопит, требуя подробностей.***
Киришима робко скребется в дверь, увешанную бумажными летучими мышами, и осторожно заглядывает внутрь. — Тамаки?.. Брат оборачивается к нему. Он сидит на коленях у своего бойфренда, высокого старшеклассника с сильными, подкачанными руками и золотистыми волосами, и недовольно щурится на младшенького, покрасневшего пуще свеклы. Эйджиро неловко бормочет себе под нос: «А, ты занят, да? Ну, я попозже зайду…». — Да говори уже, что? — Тамаки вздыхает. — Момент все равно потерян, а Мирио тебя не обидит. Правда, солнце? — почти мурлычет он, целуя парня в светлую макушку и выскальзывая из его объятий. «Солнце» согласно кивает и ободряюще улыбается Киришиме, скромно притулившемуся в углу на пуфике, не знающему, куда деваться от неловкости. Он, конечно, знал, что у старшего брата есть и отношения, и связи, но и подумать не мог, что это, черт возьми, самый популярный выпускник, по которому все старшеклассницы сохнут, а он, судя по всему, выбрал его братишку. — Так что там у тебя? — Тамаки подходит к нему, забирая из его вспотевших ладоней измятое приглашение на бал к Момо, местной принцессе всея школы. Мирио тоже озадаченно рассматривает бумажку и откровенно не понимает. — И? Нам тоже сегодня такие дали. Вообще все старшаки приглашены. — Вот именно! — печально выдыхает Киришима, страдальчески глядя на парочку. — И Бакуго? — понимающе спрашивает Тамаки. — И Бакуго, — грустно подтверждает Эйджиро. — Парень, по которому он с пяти лет сохнет, — с готовностью поясняет Тамаки для недоумевающего Мирио. — Но это же здорово! — восхищенно хлопает в ладоши Тогата. — Пригласи его на танец и признайся в любви! — Не могу… — Можешь, мелкий! — трепет волосы Кири старший брат, задумавшись. — Ну, выпей ты пунша стакан для смелости, пригласи, а там уж, если что, мы рядом будем. — А если он мне откажет? — Придешь домой и снова засосешь свою статую из жевки, подрочишь на нее! — расхохотался над покрывшимся красными пятнами Эйджиро старший брат. — У него губы мягче… — на автомате выдыхает Кири и тут же испуганно замолкает. — ЧТО?! Ты что, уже целовал его?! — орет Тамаки на весь дом. Благо отца нет. — Нет, — смущенно бормочет Эйджиро. — Просто дотронулся и… — Дотронулся! — гогочет эта парочка, и Киришима алеет со сраму. — В любом случае это лучше, чем даже не попробовать, — миролюбиво ухмыляется Мирио, обнимая подошедшего к нему Тамаки за бедро. — Бери пример со своего брата. Эйджиро чуть ли не давится воздухом, глядя в глаза Тамаки. — Ты что, так просто предложил встречаться самому крутому парню в школе?! — Черт, иди уже отсюда, братец! И оба ржут. Киришима обиженно сопит, но удаляется, хлопнув на прощанье дверью. За ней тут же раздается смех, шлепок и звуки влажных поцелуев. — Идиоты! — бурчит он и направляется к себе, собираться на проклятый бал.***
Дом Момо похож на какой-то чертов замок из мультиков, весь увит плющом и обвешан крошечными огоньками и фонариками, словно лес, полный мерцающих светлячков. Момо и сама как принцесса, встречает всех у дверей и проверяет приглашения, хоть и позвала абсолютно всех. Бакуго чувствует себя до ужаса неловко в слишком узких джинсах и незастегнутом приталенном пиджаке — мать заставила надеть со своим «вечно ты как раздолбай». Урарака и Джиро приветствуют его, как и всегда, и силком к столу тащат попробовать тарталетки. Тихонько хихикают, краснея и рассказывая, что старшие ребята притащили спиртное, и пунш сегодня совершенно особенный. Катсуки слушает их вполуха и отчаянно хочет домой, потому что он к этому не готов. Бакуго весь вечер ловит себя на мысли, что непроизвольно ищет в толпе красную макушку с дебильной прической. После доклада они особенно и не пересекались, но губы Бакуго горят каждый раз, стоит ему лишь заметить его хоть краем глаза. Это стало просто привычкой, и Катсуки и сам не заметил, когда и, главное, зачем начал искать его. Всем давно весело, и вечер плавно переходит к танцам. Пока все танцуют, Бакуго сидит на диване и скользит взором по одноклассникам и знакомым. Друзья придурка тоже здесь, не хватает лишь его самого. Черноглазка пляшет с Мордастым, а Джиро внезапно принимает приглашение на танец от Пикачу с параллельного. Катсуки до боли сжимает кулаки и во многом боится себе признаться. Например, в том, что он все-таки очень ждет одного человека.***
Киришима ужасно опаздывает и примеряет на себя, кажется, весь шкаф, в итоге останавливаясь на простой темно-синей рубашке. Сердце лихорадочно бьется у него в горле, а в животе такая пустота, что он сам себе кажется нереальным. На этот вечер он возложил слишком много надежд и теперь отступать уже не по-мужски, он себе не простит. Поэтому Эйджиро бочком крадется по залу, где беснуется в танце толпа, приближается к столику с пуншем и наливает себе стакан побольше. Краем глаза он замечает Тамаки, с довольной улыбкой показывающего ему бутылку джина, стащенного из отцовского бара. Пунш ударяет в голову быстро. Куда быстрее, чем радостная Момо успевает объявить белый танец. Парочки медленно расходятся, покачиваясь под музыку, и тут Эйджиро видит его. Он стоит в окружении девчонок из своего класса, что-то щебечущих ему с покрасневшими лицами, и Киришиме буквально голову сносит — какой же он красивый. Кири панически оглядывается, ищет в толпе брата, но предатель Тамаки куда-то заныкался. Да, не такой он помощи ожидал от старшего. Красота Бакуго бьет наотмашь, и Эйджиро думает лишь: «Будь что будет!», на ватных ногах направляясь к нему. Толпа расступается перед Киришимой, когда он подходит к Бакуго и решительно протягивает ему руку, приглашая. Слова в его голове упорно не складываются и ускользают, поэтому все, что ему удается выжать из себя дрожащим охрипшим голосом, это: «Можно тебя?..». Бакуго смотрит на него растерянно, испуганно, не знает, что ответить, вопрошающе и умоляюще бросает взгляд на Очако, которая просто мягко толкает его к Киришиме. В конце концов, танец белый, и ведь не унизительно принять приглашение, верно? Катсуки едва заметно кивает Киришиме и совершенно неожиданно забрасывает руки на его плечи, чуть обнимая его, позволяя увлечь себя в танец, — совсем по-девичьи, но это так не выглядит. У Эйджиро и дух, и дыхание перехватывает, и он осторожно кладет ладони на талию Бакуго, поражаясь тому, насколько она у него тонкая. Музыка льется из колонок обволакивающе, и оба буквально кожей чувствуют, сколько взглядов сейчас к ним приковано. Бакуго напряжен до предела, и Киришима изо всех сил старается вести его нежнее. Они оба молчат, но на одном из припевов в середине песни Катсуки робко тянется к нему, мягко утыкаясь носом в шею, и вздыхает, отчего у Киришимы мурашки по всему телу и дрожь бьет. Ему хочется, чтобы время замерло и этот танец никогда не заканчивался, и он чуть осязаемо касается губами волос Бакуго, целуя. Обнимает Катсуки крепче, прижимая его к себе ближе, как можно ближе, чтобы руками и кожей чувствовать каждый его вдох, когда замечает в толпе брата, пялящегося прямо на них. Тамаки быстро показывает ему большой палец и тонко улыбается, буквально вешаясь на Мирио, льнет к нему максимально тесно. Киришима стремительно краснеет, когда замечает, что Тогата в ответ целует его брата так откровенно, что видно, как сплетаются их языки. Эйджиро поспешно отводит глаза и обнимает Катсуки покрепче. Ему до смерти хочется тоже поцеловать его при всех, заявить свои права на него, подтверждая ту самую фразу на стене, которую написал сам. Но Киришиме на такое сейчас никакой смелости не хватит, куда им с их пока неловким медвежьим топтанием на месте. «Просто пусть это не кончается», — молится про себя Киришима. Катсуки чувствует его руки на своей талии, его объятья, ставшие намного крепче, и медленно сходит с ума. Поцелуй Киришимы на его волосах горит теплым пламенем, и Бакуго впервые сознает, что не хочет сбегать от этих ощущений. Ему хотелось бы их продлить. «Хотя бы пока не закончится песня… Пусть он делает все, что захочет. Позволю ему все, пока не кончится песня». Но мелодия обрывается так же внезапно, как и началась. Катсуки резко отстраняется от Киришимы, упираясь руками в его грудь, и, сделав два шага назад, быстро выбегает из зала. Эйджиро смотрит ему вслед и тоже идет к выходу. Он прекрасно знает, что не догонит Бакуго, и что сейчас этого делать нельзя и все тут, поэтому медленно бредет к школе. Останавливается напротив стены объявлений и долго дрожит на ветру в одной рубашке, разглядывая свое творение. От Киришимы пахнет чем-то цветочным, травами, лугом, а еще цитрусом — запах Бакуго. Руки помнят изгибы его тела и каково это — прижимать его к себе, и он до боли закусывает губу, улыбаясь. Неровные буквы алеют и кричат внутри: «Я люблю его! Я люблю его! Я люблю его!».***
На следующий день Киришима все утро разве что только голову себе не сворачивает в поисках Бакуго или хотя бы его тени в толпе. Но, как назло, не находит. Его беспокоят воспоминания о вчерашнем танце, и ему просто жизненно необходимо посмотреть в глаза Катсуки, не говоря уж о признании. Совместных уроков, как нарочно, не предвидится аж до завтра. Буквально каждый в школе преследует его взглядом. А на обеде к нему подбегает Камиэ, которую снимают на телефон. Она буквально пихает в лицо Киришиме микрофон, затянутый в кожу: «Не хочешь рассказать миру о своем вчерашнем танце с Бакуго Катсуки?! Эй, вы встречаетесь?!». Киришима лишь отмахивается, хотя хотел бы прокричать им всем, что он готов на все ради его любви. Камиэ обиженно поджимает губы, но щебечет на камеру: «Интрига нарастает! Оставайтесь с нами!». К концу дня Эйджиро уже и не надеется ни на что. Склонившись над фонтанчиком, он пьет большими глотками, нетерпеливо и жадно. В коридоре раздается громкая трель звонка, извещающая о начале последнего урока, и Кири тянется к ручке крана, перекрывающего струю воды. Опаздывать на урок учителя Мика чревато, а последствий Киришиме не слишком-то хочется. Легкое прикосновение к плечу сзади пугает его почти до обморока. Эйджиро ненароком подается вперед, ближе к фонтанчику, и его окатывает сильным напором. Он аж подпрыгивает от ощущения ледяной воды на шее и груди и изумленно таращится на нарушителя своего спокойствия. Катсуки стоит прямо перед ним, и Киришима изумленно хлопает мокрыми ресницами, тепло скалясь в приветственной улыбке. Вода пропитывает полрубашки, облепившей предплечья, застревает крошечными капельками в намертво залакированных волосах и тонкими дорожками сбегает по лицу и шее. — Привет! — Киришима так много хочет спросить и сказать, но выдает только это, глупое и банальное. Бакуго внимательно следит за влажными дорожками по шее Киришимы и, так и не произнеся ни слова, сжимает в кулаке мокрый ворот его рубашки, притягивает к себе, утыкаясь носом в мокрую щеку Эйджиро. Кири и не холодно вовсе, но крупная неконтролируемая дрожь бьет его внезапно, когда он чувствует еще и губы Бакуго. Сразу же, там же, чуть ниже, не поцелуй даже, просто прижимается теплыми губами к прохладной коже всего в паре сантиметров от его рта. Выходит какой-то недопоцелуй, и Катсуки тут же отстраняется и быстрыми шагами устремляется в нужный ему класс. Эйджиро красный, как рак, невзирая на воду из фонтанчика, бестолково мнет в руках лямку своего рюкзака, пялится ему в спину. Бакуго поцеловал его! Бакуго! Поцеловал! Его! Ну, или попытался, но это и не важно. Важен факт! У самого конца коридора Катсуки внезапно оборачивается и долго смотрит на придурка. — Завтра. После уроков, — бросает он на прощанье и скрывается за поворотом как можно спокойнее, хотя у самого пульс и адреналин зашкаливает. Свой выбор Баку сделал. Сейчас. Киришима только улыбается в ответ, как дурак последний. Клянется весь день не мыть щеку, как вдруг в голову приходит мысль и лицо его вытягивается. На урок учителя Мика он вообще не идет, вместо этого достает телефон из кармана и панически набирает сообщение в конфу. RedRiot: — Ребяяят, а целоваться кто-нибудь умеет? Это сложно? Pikachu: — Зачем тебе это вообще?! Sero: — Опа-опа!!! Что, уже? Расскажешь? Pikachu: — Да что расскажет-то? AlienQueen: — Почему я дружу с детсадовцами?! :d Кирибро, не волнуйся, после уроков у тебя дома. Дэнки, купи персиков, а? RedRiot: — Мина, ты лучшая <3 Pikachu: — Да вы достали! Я не понимаю ничего! Аааа!!!***
Киришима вертится на стуле, пока Мина взбалтывает кисточкой краску в пиалочке и аккуратно, прядка за прядкой прокрашивает отросшие корни его волос. — Не ерзай! — просит Ашидо. — Ты слишком напрягаешься, это ведь просто. — Легко тебе говорить! — ноет Эйджиро и чуть ли не поскуливает. — А я не умею, понимаешь?! То есть… Теоретически… Его язык, мой язык… Киришима густо краснеет под гогот Серо и тихое хихиканье девушки. — Да что вы ржете-то, уроды?! Вы вот все умеете, да?! Друзья переглядываются и хохочут снова. — Киришима, ты где был? Мы год как встречаемся! — Серо буквально задыхается от смеха, пока Эйджиро в шоке хлопает ресницами. — А почему вы не рассказали?! — Думали, все и так понятно. Так что научим в лучшем виде! Мина мягко тянет его за волосы, заставляя вновь выпрямиться и прокрашивая еще одну прядь. — В конце концов, ты ведь его любишь, так что все получится. Это как инстинкт, ты просто должен его чувствовать. Ты ведь и представлял это не раз и не два, правда? Выражение лица Эйджиро благодарно теплеет, когда он натыкается на взгляд Мины в зеркале. — Думаешь? — Конечно. Каминари заваливается громко, весь увешанный пакетами с персиками, вишневой колой и чипсами для ночи кино и с порога ноет: «Какого черта вам персики взбрендило есть?! Хоть бы помогли! Почему я один все тащу?!». — Потому что мы тебя любим, Дэнки! — Отзывается Мина, пока Серо кабанчиком несется мыть фрукты и кидает Киришиме мягкий, спелый, чуть ли не в руках тающий персик. Кири ловит рассеянно и готов уже зубами впиться, когда Ашидо бьет его кисточкой по голове и взвизгивает: «Не смей, для учебы же!». — Учебы? — одинаково удивленно спрашивают и Киришима, и Каминари и разве что ресницами синхронно не хлопают. — Ты же просил научить целоваться, — хмыкает Серо. — Думал, я тебе свою девушку одолжу?! — А он что, целоваться с кем-то будет?! — пораженно спрашивает Дэнки, воззрившись на Киришиму. Мина разве что не стонет, хлопая по лбу ладошкой. — Дэнки, ты вообще видел, что на балу у Момо было? — Да, конечно! — расплывается в улыбке Каминари, мечтательно уставившись в окно. — Я с Джиро из «А» танцевал, она меня даже сама пригласила, ну, я удивился так, но потом согласился, она вообще смешная такая, маленькая… — КИРИШИМА ПРИГЛАСИЛ БАКУГО, МАТЬ ТВОЮ, И ТОТ ПРИНЯЛ ЕГО ПРЕДЛОЖЕНИЕ, И ОНИ ТАНЦЕВАЛИ В ОБНИМКУ, СЛОВНО ИХ НА ГРЕБАНЫЙ СУПЕРКЛЕЙ СКЛЕИЛИ! — вопит Ханта, в сердцах откусывая полсникерса и уже спокойнее вздыхает. — Как можно было не заметить все это? Ты что, «Сплетницу» не читаешь?! — ЧТО?! А че вы мне ничего не сказали?! — Каминари сопит обиженно и следующий час читает все посты «Сплетницы», слушает все подробности, запивая колой из огромного стакана, пока Киришима учится. Персик сочный, течет меж его пальцев, и Киришима очень старается, но абсолютно не понимает, как вместо этого представить губы Катсуки. И вообще они у него другие совсем. Щеки горят, и Эйджиро думает: «Кто вообще придумал, что это может помочь?!». Друзья откровенно гиенят с его попыток, в конце концов жалеют и в темпе сгрызают остальные фрукты. Каждый их них на прощанье треплет и обнимает его, пытаясь сказать что-нибудь ободряющее, но помогает Киришиме только брат, проходящий мимо и бросающий через плечо привычно небрежно: «Не ссы, мелкий, он ведь тоже не умеет. Вдвоем вы придумаете свой собственный идеальный поцелуй».***
На следующий день Киришима толчется в ванной с час, пытаясь придать себе лучший вид, но сегодня все против него. Волосы упорно не ложатся, и Киришима чуть ли не плачет — почему именно сегодня все не так?! В конце концов, он забивает на укладку и просто зачесывает как обычно, кивая несколько раз собственному отражению в зеркале. Все уроки подряд он думает лишь о том, что скажет ему Бакуго. Поцелует ли он его снова или обнимет? Или, может… Эйджиро яростно трясет головой. «Предложит встречаться» звучит в его голове слишком хорошо, и он выдыхает, беспокойно затягивает галстук покрепче. Время летит слишком быстро, нагоняя Киришимино «Мне страшно», как айсберг — «Титаник», и ноги его не слушаются, когда наступает это самое заветное «после уроков», и в туалет отчаянно хочется. Бакуго уже ждет его, небрежно привалившись к школьной стене, и у Эйджиро сердце щемит. Прямо над ним размашисто написанное «…= Любовь», и Катсуки смотрит прямо в его глаза. Киришиме до одури хочется обнять его, порывисто и крепко, прижать к себе, но он мучительно сдерживается и просто неловко стоит в шаге от Баку, теребит лямку рюкзака. — Ты меня звал… — Да. Киришима поклясться готов, что Катсуки смущен сейчас так же, как и он сам, и выдыхает порывисто, словно его в живот ударили, замирает и разглядывает еле заметный румянец смущения на бледном лице Бакуго. — Ты просил с тобой позаниматься. Так вот, если не передумал, сегодня могу помочь тебе с домашкой, ты ведь завалил контрольную по английскому в прошлый раз, а завтра снова тест. Бакуго выталкивает все это из себя буквально на одном дыхании и отводит взгляд, не решаясь смотреть на Кири, который буквально шепчет от шока: — Да, да! Я согласен, конечно! — Киришима скалится благодарно, как дурак, ей-богу. И, сам от себя не ожидая, выдает. — Позанимаемся у меня? Катсуки стремительно краснеет, и Киришима уже мямлит что-то в духе: «Если ты согласен, конечно…», когда Бакуго поднимает на него взгляд и кивает: «Хорошо».***
До дома Эйджиро они идут почти молча, прерываясь только на глупое: «Смотри, там кошка побежала» или «Ого, в парке старшаки играют, интересно, какой счет?». Буквально за квартал Катсуки медленно касается его руки, проводя кончиками пальцев по ладони, и Киришима перехватывает его за запястье, мягко сжимая его пальцы своими, не решаясь посмотреть ему в лицо или вниз, на их руки, но все же нет-нет, да бросает мимолетный взгляд. Бакуго не пытается вырваться, и их переплетенные пальцы кажутся Киришиме идеальными. В коридор они заглядывают осторожно, потому что там стоят и отец Киришимы, и его старший брат, удивленно взирающие на них обоих. — Папа, это Катсуки, мой друг, — тихо говорит Эйджиро и бочком пробирается к лестнице на второй этаж. — Мы, это… уроки поделаем у меня в комнате. — Здравствуйте, — громко здоровается Бакуго. — Рад познакомиться с Вами, наблюдал Вашу победу в конкурсе «Кто больше съест» на прошлой неделе на фестивале сыра. Впечатляюще! Взгляд Фэтгама явно теплеет, и он радостно хлопает Катсуки по спине огромной рукой, хохоча. — Этот мальчик мне нравится, Эйджиро! Че раньше-то не приводил его?! Новый друг? Ну, пусть почаще заходит. Киришима толкает Бакуго в плечо, стараясь скорее довести его до комнаты и скрыться, на лестнице случайно переводит взор на родню и ловит хитрый взгляд Тамаки, показывающего ему неприличные жесты и одними губами шепчущего: «Расчехли пестик! Удачи!». Эйджиро в ответ зло округляет глаза и резко краснеет, открывая перед Баку дверь своей комнаты. — Чувствуй себя как дома, — бормочет он, запинывая под кровать одинокий носок. Катсуки осматривается с любопытством, оставляя сумку у низкого столика на полу, проводит рукой по стопке журналов с комиксами о супергероях на книжной полке и тянется вверх — посмотреть на корешок, торчащий из-под тяжелого словаря и запиханный подальше. Киришима в ужасе осознает, что это «Мальчик вырос», и бросается к нему, проталкивая книжку еще глубже. — Это нельзя! — Прямо нельзя? — Улыбка Бакуго такая мягкая сегодня, что Киришиме кажется, что он готов на все прямо сейчас, но лишь смущенно шепчет. — Она неинтересная. Тебе не понравится. — Ладно, можно пиджак в шкаф повешу? От ужаса глаза Киришимы округляются еще сильнее, и он отбирает у Бакуго пиджак со словами: «Я сам», пытаясь максимально загородить шкаф спиной. Не дай бог Бакуго увидит все свои корявые портреты и статую из жевки, точно обсмеет Кири и уйдет к чертям. Пиджак убран, и Эйджиро неловко разводит руками, отдавая ему самую удобную подушку, чтобы на полу сидеть. Бакуго наконец усаживается, и Киришима скромно пристраивается с другой стороны маленького столика, подталкивая под локоть Баку свою тетрадь. — Ну и где ты не понимаешь? — Тут. — Господи, элементарщина же. Стол быстро обрастает тетрадями, учебниками, словарями, раскиданными повсюду ручками и карандашами. Бакуго и Киришима горячо спорят, решают, потому что Киришима тупит страшно и в голове его только это вот идеальное — Катсуки у него дома сидит. За тупняк и огребает по полной. Время уже к ужину давно, но оба они этого не замечают, потому что у Киришимы, ура, наконец получается, и Бакуго за каждой его буквой следит, пока он старательно, детским почерком пишет свое сочинение. Фэтгам вручает Тамаки поднос с ужином и чаем и велит отнести им. Тамаки заглядывает через дверь чересчур осторожно, лишь бы не спугнуть то самое истинное, что зарождается между ними, видит их обоих, нависших над тетрадкой в горе учебников всяких, нос к носу, рядом друг с другом, склонив головы. У Эйджиро взгляд такой зачарованный, что он разве что не в рот Бакуго смотрит, пока тот объясняет. Воздух буквально искрит от напряжения и желаний, на который ни один из них решится не может, и Тамаки не в силах противостоять искушению. Он осторожно ставит поднос на кровать и быстро хватает их за затылки, сталкивая их лбами, кричит: — Целуйтесь, дети мои! Бакуго, в тот момент бубнивший Киришиме что-то про артикли, успевает лишь руками взмахнуть, опираясь о стол, и язык его мажет по губам Кири, и они оба ошарашенно отскакивают в стороны под смех убегающего к себе Тамаки. — Тамаки! Придурок! — орет ему вслед младший брат, виновато смотрит на сильно покрасневшие скулы Катсуки. — Прости, мой брат — такой идиот, только не злись… Договорить не успевает: Бакуго дергает его за рубашку на себя, прижимаясь к его губам своими, — теперь уже по-настоящему, сам. Каково это, когда сердце стучит в тысячу раз быстрее? Каково это — гладить его руки, когда он приоткрывает рот, позволяя тебе больше? Чувствовать, как плечи его расслабляются и поцелуй становится мягче, нежнее, потому что Киришима подхватывает? Теперь он знает. Эйджиро целует его так, словно рассказывает о своей любви за все эти годы, какие уж тут персики. Губы Бакуго восхитительные, и Киришиму буквально с ума сводит одно только осознание, что Бакуго ему отвечает. Они отрываются друг от друга, и Бакуго целует его еще раз — коротко, в шрам на веке. Он помнит. Оба дышат глубоко, восстанавливают дыхание, судорожно сжимая плечи друг друга. Киришима подается вперед, обнимая его крепко, насколько хватает сил, и тихо шепчет на ухо, уткнувшись носом в мягкую прядь у шеи. — Я люблю тебя, так давно люблю тебя… — Заткнись, я знаю… Ужин они съедают, и Бакуго благодарит Фэтгама, уходя. Отец Киришимы улыбается ему по-доброму, пока Тамаки держит Киришиму за локоть и тихо спрашивает его одними губами: «Получилось?». Киришима краснеет и не говорит ничего, запираясь у себя, чтобы спустя десять минут получить первое в своей жизни сообщение от Катсуки. King of Explodo Kills: — Думаю, я тоже люблю тебя. Улыбкой Киришимы можно осветить средних размеров галактику.***
— Милый! — зовет его Митсуки с первого этажа, и Катсуки неохотно плетется вниз на зов. — Ну что там еще? Мать с отцом просто сияют, крайне довольные чем-то. И Катсуки их вид определенно не нравится. — Твой отец — душка! Купил для нас на завтра два билета в Мьюзик Холл на концерт самого Дино Спомони, представляешь?! — Митсуки в восторге всплескивает руками, потому что они с отцом — жуткие фанаты этого скверного старика, но — нельзя не признать — с прекрасными джазовыми песнями. — Конечно, моя девочка, как иначе? — в тон ей откликается Масару, и оба смотрят на сына. — А я-то здесь причем, старичье? Вы че?! — Катсуки уже готов уйти, но его останавливает отец. — Ну, ты мог бы позвать друзей, устроить вечеринку, раз нас нет, или что там молодежь любит. Только жильцам не мешай. Ты все же уже достаточно взрослый. Масару видит в глазах сына ноту благодарности и тихо хмыкает в усы. Окно — его любимый пункт наблюдения, и о Катсуки он знает почти все. — Да нужны мне вечеринки эти! — усмехается сын, но наверх уходит с улыбкой. Ему нужно срочно написать Очако. — Я выиграл, — улыбается Масару, обнимая жену за талию. — Еще посмотрим! — обиженно бурчит Митсуки, не понимая, как не заметила первые побеги весны в сердце собственного сына.***
Очако прилетает к нему быстрее молнии и сидит рядом долго, слушая и прижимая ладошки ко рту. Бакуго знает, что Очако верная, Очако никому не расскажет. Очако — его лучший друг. Ему слишком сложно говорить и признавать, потому что все это время он считал, что все это не для него и не с ним, а тут вдруг все само. Слишком быстро, и он буквально слышит, как сердце его говорит на лишь ему ведомом языке о том, что ему хочется. От этого хочется Бакуго стыдно, и он заканчивает свой рассказ, уткнувшись в колени Урараки, которая понимающе гладит его по волосам и пылающим ушам. — Нормально хотеть этого, — тихо лепечет Очако, заставляет посмотреть на себя. — Все мы хотим. Потому что он тебе нравится, потому что ты его любишь. — Я не понимаю, как это делается. Они весь вечер гуглят. Урарака показывает все, что может им пригодиться, и Бакуго просто стонет от отчаянья, не понимает, почему отец в довесок не оставил ему побольше карманных и советы. Думает, что просто не догадался, насколько Катсуки погряз. — И почему я не могу просто оставить все как есть и не лезть? — Выдыхает он, пуская бумажные самолетики с кровати в небеса, прямо через приоткрытое окно в потолке. — Потому что тогда это будешь не ты. У тебя слишком прямое сердце, — улыбается Очако и мягко подталкивает к нему телефон. — Давай уже. — Какая ты все-таки гадкая, я тебя не перевариваю, — бурчит он в ответ, но сообщение все ж набирает. KingofExplodoKills: — Знаешь, мои предки… Завтра концерт этого старика, Дино Спомони, и они идут, ну, и ты мог бы прийти ко мне вечером. Если хочешь. Очако, нависающая над ним, уткнувшаяся в экран, быстро нажимает «Отправить», чтоб Бакуго не успел передумать, и они еще пару минут шутливо катаются по кровати с воплями. Вдруг телефон вибрирует под ними, уведомляя о новом сообщении. Бакуго выхватывает его первым и буквально замирает, читая текст. RedRiot: — Конечно, хочу! Мне что-нибудь принести? Ну там… к чаю? Или тебе? Бакуго хочется написать в ответ: «Себя и смазку, которой у меня нет, блять, потому что я хочу тебя. Пиздец, как я хочу тебя. Впервые в жизни хочу». Но вместо этого он печатает: King of Explodo Kills: — Нет. Тогда приходи к семи и лучше по пожарной лестнице, не хочу беспокоить постояльцев, а то устроят тебе допрос. — Ничего не забыл? — смеется Очако и отбирает у него мобилку, быстро набирая вдогонку второе сообщение. King of Explodo Kills: — И смазку!!! — Что ты там написала, женщина? Бакуго смотрит в телефон, и челюсть его плавно отвисает, когда он видит свое последнее сообщение и пометку «Прочитано». Он бросает злой взгляд на Очако и быстро набирает что-то из разряда: «Ха-ха, шутка, не думай ничего». Тут приходит ответ от Эйджиро. RedRiot: — Хорошо. — Какого хуя?! — Катсуки еще надеется завтра списать все на шутку, потому что они встречаются месяц, и у них не было еще ничего, кроме поцелуев и объятий украдкой, и да, он думал, хотел и уже не раз представлял это, но не так же. — Я ценю твою благодарность! — Улыбается ему Очако и спешит к двери, пока друг не убил ее к чертям. — Отпишись завтра, как все закончится, и удачи, Катсуки! Бакуго лишь зыркает на нее злобно. Киришима на другом конце мессенджера не верит, что так можно, сжимает в кулаке собственную футболку. Ему вдруг слишком жарко. «Это ведь то, о чем я подумал? Он правда хочет этого со мной?» Руки трясутся, и Эйджиро медленно топает в комнату брата, всей душой надеясь, что это не розыгрыш. «Да, Господи, пожалуйста. Да».***
У пансиона Киришима ровно без десяти семь и наблюдает из-за угла, как садятся в такси родители Бакуго. Он переводит взгляд на верхнее окошко и сжимает лямку рюкзака покрепче. В рюкзаке его — пижама, белье запасное на утро, зубная щетка, вишневая кола и бутылек смазки с презервативами, со стыдом завернутые в футболку и спрятанные поглубже. Просить Тамаки было чертовски стыдно, но без его советов Киришима не сделал бы хорошо. Брат же, поганец, напоследок промурлыкал: «Ну наконец-то!» и оставил младшего сгорать от стыда, прощаясь с отцом. По лестнице он поднимается с колотящимся сердцем, пытаясь сосредоточиться лишь на том, как выглядит Катсуки, или на том, что взял с собой флешку с «Великим Гэтсби», чтобы посмотреть вместе, но упорно думает об одном — без одежды он, наверное, еще красивее. Добравшись до верхнего окошка, Киришима нерешительно стучится и чуть ли не срывается, когда оно резко распахивается и оттуда выглядывает девушка, пытающаяся втащить его внутрь. — О, Эйджиро! Решил-таки дать интервью?! А чего в школе не подошел?! Ну-ка, иди сюда! — К-Камиэ?! — Эйджиро резко отшатывается и почти падает с лестницы. — Что ты тут делаешь?! — Я?! Живу вообще-то, — поет девчонка, направив на него телефон и пару раз щелкнув камерой. — А если ты к своему парню, то он повыше. Его окно чердачное. — Нет у меня никакого парня, — краснеет Киришима, тут же поднимаясь выше. — Мы друзья! Катсуки его убьет потом, конечно, но сейчас это не имеет значения. — Ну-ну! — доносится до него снизу смех девчонки и звук закрывающегося окна. «Больная какая-то», — вот и все, что успевает подумать Эйджиро, когда его буквально втаскивают на крышу. Он попадает в комнату Катсуки прямо со стеклянного потолка, и сильные руки вдруг загребают его в объятье. — Ты долго. — Окна спутал, — тихо выдыхает Киришима, обхватывая его в обратку. — Идиот. Бакуго ему улыбается, и все страхи Киришимы куда-то растворяются. Они полвечера играют в приставку, едят большую пиццу, оставленную мамой Бакуго, и запивают газировкой. От конфет уже плохо, и солнце клонится к закату, когда они перемещаются на кровать, где, устроившись в обнимку, втыкают Киришимину флешку в ноутбук. Фильм просто прекрасный, и Киришима думает, что Гэтсби, он похож на него, но Бакуго слишком рядом, и успокоиться он не может. Голова Катсуки у него на груди, и он треплет шнурки Киришиминых шорт непроизвольно, чем еще больше заводит. Эйджиро помнит и сообщение, и все, и рука его мягко тянет футболку Катсуки вверх, проходясь пальцами по обнаженным ребрам. Он ведь долго ждал, правда? Они и сами не понимают, когда ставят фильм на паузу, а ноутбук оказывается под кроватью. Киришима нависает над Бакуго, полулежащим на кровати, целует кончик его носа и кладет руку на колено. Он сглатывает и медленно гладит ниже, задирая штанину к бедру, словно разрешения спрашивая. У Бакуго разряды по телу бьют, и он тянется к Киришиме, целуя его нос в ответ, разрешая. Киришима нежен, и его губы везде, где только можно. Пытается прочувствовать все то, чего так долго был лишен. Киришима разглядывает его медленно, деталь за деталью открывая все новые участки кожи, рассматривая, как драгоценность, и им обоим неловко чертовски, но отступать больше некуда. Тело Бакуго — его карта млечного пути, и ему хочется запомнить россыпи родинок, дороги вен, как бьется его пульс на шее и каждый маленький шрам. Закатное солнце кидает на них свои последние лучи, и оба они сейчас словно опаленные то ли его светом, то ли своими чувствами. Бакуго целует его предплечья и тянет шорты вниз вместе с трусами, освобождая его от одежды, смещаясь за светом. Киришиме кажется, что везде, где его касаются губы Бакуго, пробиваются цветы из огня и солнца. Им больше не страшно, и оба они буквально захлебываются, соприкасаясь, задевая друг о друга. Киришима утыкается в живот Бакуго и дуреет за секунды — острый запах цитрусов и трав бьет его под дых, и он больше не может сдерживаться, покрывая его бедра и пах поцелуями. Оба словно бесповоротно заражены каким-то вирусом. Смазку и презерватив Киришима достает быстро, смотрит на Бакуго из-под темных ресниц горящими глазами. «Нашел же…», — чуть слышно шепчет Катсуки, и Киришиме воздуха мало, когда он касается Бакуго там. Катсуки тянется к нему и касается уголка его губ поцелуем несмелым, дрожащим, направляя его руку, срываясь на хриплый шелестящий шепот: «Сильнее… Сейчас. Я хочу тебя». Он больше не может, и Катсуки видит, как зажигаются над ними первые звезды, хватает его за плечи белыми от напряжения пальцами, с бьющимся внутри: «Мы — одно». Киришима не сдерживается, его бедра с каждым толчком вжимаются в Катсуки все сильнее. Горячие ладони на спине сводят его с ума, и сейчас он знает — все это правильно, не важно как, это не секс даже, это любовь. Катсуки с ним солидарен. Он сжимается весь и утыкается носом Эйджиро в ключицы, шепчет тихо уже в ночной темноте: «Я люблю тебя», и Киришима чувствует, как миллион маленьких фейерверков взрываются у него внутри.***
После они лежат под одеялом, так и не одевшись. Бакуго показывает ему созвездия сквозь стеклянный потолок и называет каждое, хоть Эйджиро их не отличает. Единственные звезды, которые он любит, — отражения его глаз. Киришима прижимает Катсуки к себе и тихо вздыхает, осторожно целуя его в губы. — Ты как вишневая газировка, — коротко выдыхает Кири, и оба смеются. — Знаешь, — Бакуго внезапно приподнимается на локте и смотрит серьезно ему в лицо. — Твоя надпись. Я бы подписал снизу что-то типа: «И это, блять, так, подтверждаю. Бакуго». Обоих накрывает волна смеха, и они хохочут минут пять, безрезультатно пытаясь успокоиться. Киришима все же берет себя в руки и целует его еще раз меж бровей. — У меня вообще-то еще полбаллона краски осталось, так что…***
В понедельник к бешенству директора Нэдзу под несмываемой надписью красуется еще одна, более резкие буквы складываются в: «И это, блять, правда. Бакуго любит Киришиму». В «Сплетнице» — фотки Эйджиро на пожарной лестнице и за завтраком в пансионе Бакуго. На третьей он украдкой целует его в щеку у умывальника и огромный заголовок: «ЭКСТРА!!! ЭКСТРА!!! СПЕШИТЕ ПРОЧЕСТЬ!!! СЛУХИ ПОДТВЕРДИЛИСЬ, 1000000% ПРАВДА! БАКУГО КАТСУКИ ИЗ «А» И КИРИШИМА ЭЙДЖИРО ИЗ «Б» ТЕПЕРЬ ВМЕСТЕ! КИРИБАКУ РЕАЛЬНЫ!!!».