Ты предал

/от лица Левы/

Сумрак и духота. Тени, оранжевый свет фонарей. Давящая, необъятная пустота. Вакуум, осколки разбитого сердца ранят плоть, вонзаясь изнутри, они торчат мерзкими клочками наружу. Рваные раны души, сквозь которые зияет металлический скелет, остов человека, который некогда был счастлив. Некогда был любим. Некогда жил. Сажусь на кровати, жмурясь в сковывающей тело жаркой темноте, тру глаза, глубоко вздыхаю. Запах… Смесь дорогого сердцу одеколона и сигарет, она не выветрилась, не выветрится никогда, я уверен, она будет преследовать меня, покуда я существую – существую, но не живу. Глаза, привыкнув к скудному освещению, искрясь созвездиями нервных окончаний, рыщут по комнате в жажде зацепиться за знакомый предмет. И не находят ни одного якоря, в вечном дрейфе плывут по течению взад-вперед, вверх-вниз, пока взгляд не поскальзывается на тонком грифе гитары, что затаила дыхание в пыльном углу, нетронутая, печальная, расстроенная. В сдавленной тишине, нарушаемой моим хриплым судорожным дыханием того, кто провел бессонную ночь в поисках себя в компании бутылки крепкого алкоголя, а потом дремал в страданиях весь оставшийся день, в этой сдавленной сконфуженной тишине, которой самой не удобно от того, насколько она интимна и требует продолжения, лишь кровь стучит в моих висках. Рука тянется к бутылке, что стоит, поблескивая стеклом, на полу у кровати. Жадный глоток. Обжигающий поцелуй виски. Боль и кайф. С трудом поднимаюсь, разминая конечности, распрямляюсь, делаю шаг, и внезапно больное сознание выхватывает то, чем я с триумфом решил отметить твой своевременный отъезд: оно, серое, матовое, лежит на столе на алом полотне, маня своим холодом, маня своею доступностью. Но всему свое время. Скользя рукой по струнам, интимно беру гитару одной рукой, порывистым движением притягиваю ее к себе, настраивая, и уже готов сыграть что-нибудь поистине хорошее, чего просит душа, как в комнату через окно врывается неожиданный резкий поток воздуха. Он взметает листки, бережно покоящиеся на столе, и мне буквально в руки падает один из них. Я ошарашено смотрю на исписанную знакомым до боли почерком бумагу, словно впервые, хотя знаю каждое выведенное слово наизусть. Гитара вновь покоится в углу, а я сажусь на кровать. Слезы предательски застилают глаза – я ведь обещал себе больше не читать это, никогда и ни за что! – и начинаю медленно, вдумчиво читать письмо. «Дорогой Левчик! Пишу тебе из солнечного жаркого Мельбурна, тут все просто зашибись! Мы с ребятами неплохо устроились, снимаем домик прямо на берегу. Каждый день встаем в восемь утра, идем на пляж, где валяемся до полудня, потом едим где-нибудь в городе, а потом до вечера торчим в специальной комнатке, которую мы оборудовали под студию. Сейчас, за эти два месяца, у нас готовы только две песни, но ты не представляешь, какая здесь жизнь. Очень жаль, что ты не разрешил себя взять с собой, но я вернусь через полгода, обещаю! Можешь начинать считать с сегодняшней даты (она написана на обороте конверта). Я обязательно к тебе вернусь, честное слово! А потом заберу тебя с собой. Если опоздаю хоть на один день, то беру всю ответственность на себя. Но ты все равно там не дури! Твой Шурик» В судороге сжимая чертов лист, комкая его и бросая на пол, я вцепляюсь руками в лицо, дрожа от переизбытка чувств и отчаяния. Слезы градом ползут по щекам, рана внутри зияет страшной пропастью, что разинула свою пасть и засасывает меня все глубже в свои недра. Мне больно и гадко, я кричу от накопившихся страданий, неотвеченных вопросов, дней в тоске по самому родному человеку – человеку, который предал… Те полгода прошли. Прошел еще один день. А потом прошел еще год. И еще пять лет. Я не получал больше ни одного письма. Мне дико и страшно, но сегодня это закончится. Я размазываю слезы по лицу, протирая глаза и давая им обзор, поднимаюсь на шаткие ноги и подхожу вплотную к столу. «Надо открыть щеколду…» - проносится в голове, так что я иду в прихожую и демонстративно растворяю нараспашку входную дверь. Думаю, скоро тут будет весь подъезд. Вернувшись в комнату, в последний раз ощущая терзающий нутро запах, я дрожащими руками собираю по частям то, что лежало на красном сукне на столе все это время. Прекрасно лежит в руке. Он идеален. В меру тяжел. Холоден. Тверд. И неумолим. Осталось вставить патроны. Хватит одного…