По обстоятельствам

      Токаджи искренне полагал, что школа эта похожа на огромный курятник, где сплетни передаются чуть ли не воздушно-капельным путём, подобно птичьему гриппу, и точно так же взрываются эпидемией на пару-тройку дней, порождая дикое воодушевление у всех, кто оказывается вовлечён, и у просто проходящих мимо. Во главе клубка из слухов обыкновенно оказывались вездесущие братья Миками, вынюхивающие сенсации в любом углу, но в этот раз им даже не пришлось стараться: Серидзава демонстрировал всё слишком откровенно, чтобы кто-то рискнул ещё и озвучить это вслух.       Токаджи первое время косился на имя «Генджи», словно вырезанное татуировкой на костяшках пальцев Серидзавы — его можно было сколько угодно сдирать, смывать, покрывать кровью в драках, но оно никуда не уходило; проявлялось снова и снова, на всю чёртову жизнь. Тамао, впрочем, не старался от него избавиться, равно как и Такия, на чьих кулаках точно так же проявилось имя Серидзавы: они оба отнеслись к этому факту довольно философски. Токаджи знал, что, когда это случилось, они выкурили чуть ли не пачку сигарет в процессе обсуждения, а потом, видать, пришли к единственному возможному в этой ситуации логическому выводу. И просто смирились.       Токаджи, если честно, посчитал, что так будет лучше для них обоих. Во всяком случае, теперь диван издавал жалостливые звуки куда чаще, а большинство старшеклассников вполне обоснованно научились стучаться, прежде чем подняться на крышу — кто знает, что (кого) можно там обнаружить, и в каких позициях.       Потом он как-то спросил у Серидзавы его мнение по поводу такого расклада. Тамао лениво пожал плечами, покрутил руку у лица, рассматривая надпись с видом совершенно отрешённым, и заверил Токаджи, что волноваться не о чем. По крайней мере, сказал он с абсолютным спокойствием, он точно знает, кто его судьба и где она находится. И пусть это оказалось немного не то, на что он рассчитывал (Токаджи молча проглотил своё мнение о том, что Генджи Такия — единственный, способный вынести всё это дерьмо помимо Токио), но вот такая у него карма, и ничего тут не поделаешь. Да и вообще, Генджи тоже не очень-то повезло, если подумать.       Серидзава сказал так, но Юджи отнёсся к его словам со здоровой долей иронии. Да и как не отнестись, если с тех пор, как имена проявились, эта парочка больше походила на двух сытых удавов, только что прикончивших огромного упитанного кролика. Или нескольких. Плюс красные засосы на шее Серидзавы, что тот даже не пытался скрыть, и царапины на плечах Генджи, открывающиеся, когда тот плавал в бассейне. И ещё миллион вещей, которые острый взгляд Токаджи подмечал на каждом из них… не мог не подмечать, как ни хотелось ему отвернуться и забыть.       Тема судьбы волновала его больше, чем нужно.

***

      Он задумался о судьбе, когда впервые поцеловал Идзаки. До сих пор на его теле никогда не проявлялось имя, хотя он зажимался по углам со многими девчонками, находившими его не самое идеальное лицо привлекательным. Токаджи не запомнил, как их звали, поскольку они явно не претендовали на звание спутницы жизни, но он действительно серьёзно задался вопросом, когда целовал эту хренову блондинку, путаясь ногами в велосипедных цепях.       Дождь лил как из ведра, и они оказались под навесом по чистой, как казалось Юджи, случайности. По той же случайности сигарета осталась одна, и Идзаки по доброте душевной поделился ей (вот это куда больше смахивало на подлянку судьбы), и только из-за этого они не добежали до школы, опасаясь погасить единственное оставшееся курево. Токаджи вдыхал запах озона, дыма, железа; велосипедные звонки пронзительно тренькали, когда кто-то неосторожно задевал их ногами; шелестели листья на деревьях и смазанные велосипедные цепи. Токаджи ощущал холод балки, на которой сидел, горячее тепло со стороны примостившегося рядом расслабленного Идзаки, подбирающийся к пальцам жар тлеющей сигареты. Они не говорили ни о чём, молча передавая друг другу курево (Токаджи тогда усиленно размышлял о судьбе, что свела их; это было глупо, но в последнее время мысли его были только о судьбе), и потому показалось вполне закономерным выдохнуть дым прямо блондинке в губы, когда эта чёртова сигарета, наконец-то, сошла на нет.       Идзаки удивлённо дёрнулся, вдохнул дым и положил Токаджи на затылок тёплую руку. Возможно, в тот момент он тоже думал о судьбе.       Целовать его было здорово. Куда лучше, чем кого-то ещё. Токаджи почти ощущал, как имя вырезается у него на заходящихся от тяжёлого дыхания рёбрах, спрашивал себя, как это было у того же Серидзавы, и смотрел сквозь полуприкрытые веки на абсолютно спокойное лицо Идзаки, который принимал поцелуи с видом практически отрешённым, но Токаджи знал (чувствовал), как сжимается от восторга кулак на его затылке, стягивая тёмные волосы.       Когда дождь прекратился, они тоже закончили. Губы Идзаки слегка кровоточили из-за неосторожности Токаджи, он вытер их тыльной стороной ладони, размазывая кровь по пальцам. Токаджи чувствовал запах железа и лёгкое нетерпеливое жжение в груди, когда смотрел на этот небрежный жест, а ещё — невозможное возбуждение и запоздалый стыд.       Идзаки спросил, не хочет ли он сделать вид, словно ничего не было, и красноречиво наклонил голову. Токаджи сжал балку, на которой сидел (пальцы наверняка побелели) и мельком подумал о судьбе и предназначении. Об имени.       И сказал, что хрена с два он спустит это на тормозах.       Идзаки выглядел довольным.

***

      Дома он тщательно проверил своё тело, стоя перед зеркалом в ванной. Кожа по-прежнему была белой, местами покрытой шрамами и старыми рубцами, синяками, полученными в драках. Нигде — даже на предательски ноющих рёбрах — не было имени. Ни Идзаки, ни чьего-либо другого.       После Токаджи долго лежал на кровати, закинув руки за голову и глядя в потолок. Вопросы судьбы действительно его занимали, но также его занимала блондинка и то, как охуенно она целуется. В конце концов, Юджи никогда не имел ничего против небольшого приключения как ещё одной ступени на пути к тому, кто станет смыслом его жизни. И, если уж быть честным до конца, пока этот самый смысл не замаячил на горизонте, он может позволить себе всё, что душе угодно — даже быть с самым несносным парнем в этом курятнике, полном сплетен.       Токаджи на мгновение представил, что будет, если все узнают, и содрогнулся. Одно дело, когда это судьба, когда есть имя… и совсем другое — вот это. Просто так. Он понадеялся, что никто не узнает.       И всё же это немного его огорчало.

***

      Тайны, конечно же, не вышло. Серидзава смотрел своим всезнающим взглядом некоторое время, прежде чем спросить, сколько ещё Токаджи будет страдать этой хуйнёй. И не то чтобы это его, Серидзавы, дело, добавил он, но нельзя же ходить с таким неприлично счастливым видом и прикидываться, что ничего важного не происходит.       Токаджи посоветовал ему катиться куда подальше — в довольно мягких выражениях, — и сказал, что волен заниматься, чем угодно. Серидзава хладнокровно разбил ему нос, после чего уселся сверху и сообщил, что Юджи кардинально ошибся в своих высказываниях. — Это даже не имя, — буркнул Токаджи недовольно, чувствуя, как кровь стекает по подбородку и пачкает одежду. Во рту ощущался вкус железа.       Тамао саркастично выгнул бровь и принялся раскуривать сигарету, даже не слезая с Токаджи. — Ты выглядишь слишком довольным для того, кто не нашёл имя. Это не моё дело, серьёзно, но я не хочу потом смотреть, как ты вязнешь в этом дерьме. Сам знаешь: судьба может неожиданно вылезти из любой щели. Думаешь, приятно ей будет застать тебя в обнимку с Идзаки? — он заметил вопрошающий взгляд Юджи и усмехнулся. — Не думай, что все вокруг слепые. Просто тупые, как бараны, а двое самых умных здесь заняты друг другом и внимания ни на что не обращают. Ещё немного, и начнутся разговоры. — Ты же не скажешь?       Тамао покачал головой. — Неа. Это не моя тайна, в конце концов. Но ты, приятель, завязывай с этим. Нет ничего плохого в небольшом развлечении, но меня беспокоит твоя счастливая харя. — Я не могу быть счастлив? — саркастично поинтересовался Токаджи и предпринял попытку скинуть своего предводителя (попытку безуспешную, конечно). Серидзава пожал плечами. — Можешь и должен. Но лучше бы с тем, кто тебе предназначен. А до тех пор не советую привязываться к кому-то. — Между нами не настолько всё сложно, — сказал Юджи и почти не покривил душой. — Просто хорошо проводим время.       Серидзава смерил его усталым взглядом и ничего не ответил. В глазах его сквозило обречённое «как знаешь».       Больше они к этому разговору не возвращались.

***

      Несмотря на всю браваду и убеждённость в том, что для приятного времяпровождения не обязательно щеголять с именем на теле, Токаджи всё же ощущал некое беспокойство. Оно мерзко ныло где-то на задворках сознания, притупляясь, когда рядом оказывался вечно апатичный Идзаки, но, тем не менее, медленно и неуклонно пыталось свести Юджи с ума. Эта неопределённость настолько достала его, что Токаджи против своей же воли завёл волнующую тему в самый неподходящий момент.       Идзаки, к которому был обращён вопрос, вздёрнул бровь и долго молчал, прежде чем посоветовал Юджи заниматься чем-то более полезным и не заморачиваться.       Токаджи с тоскливым видом облокотился на книжный стеллаж, справляясь с равнозначными по силе желаниями вмазать похуистичному Идзаки и самому биться головой о грешные полки. Библиотека, в которую они забрели отнюдь не для чтения, была пуста, и даже на регистрационной стойке никого не виднелось — библиотекарша старалась появляться в Судзуране как можно реже, учитывая низкий спрос на беллетристику. Школьники приходили в библиотеку лишь затем, чтобы скрутить пару косяков из книжных страниц: бытовало мнение, что оценки по предметам подтянутся, если выкурить часть учебника. Идзаки не пытался исправить свой табель, но пара страниц из учебника алгебры уже были безнадёжно испорчены, превращены в косяк и забиты табаком, купленным у братьев Миками. Идзаки раскуривал его с блаженным видом, сидя на широком подоконнике старого пыльного окна, за которым еле-еле было видно школьный двор; они забрались в самый дальний угол библиотеки, и теперь запах древних книг ударял Токаджи в ноздри вперемешку с дымом. Иногда Шун передавал ему тлеющую бумагу, и Юджи перебивал этот спёртый воздух у себя в груди горьким табаком, но вот избавиться от ноющего ощущения курево не помогало, как не помогал и Идзаки, которого вопросы судьбы почти не волновали. Или, скажем так, волновали в разумных пределах. — Я не заморачиваюсь, — сказал он, когда Токаджи спросил его мнение обо всей этой шумихе вокруг имён и о том, что на них двоих ничего такого не проявилось. — Или ты спишь только с теми, на ком что-то написано?       Токаджи проигнорировал издевательскую ухмылку. Естественно, ни он, ни кто-либо ещё не стал бы ждать, пока появится тот самый человек — да и как ты узнаешь, не прикоснувшись? — но он чувствовал себя одержимым идеей его найти. И Идзаки, думалось ему, в итоге окажется только ступенью к его настоящей судьбе… почему-то от этой мысли Токаджи делалось слегка тоскливо.       Блондинке же было явно плевать. Идзаки сосредоточенно приканчивал косяк, закинув ноги на подоконник; Токаджи скользнул по его бёдрам вполне недвусмысленным взглядом и спросил, планирует ли тот вообще искать того, кто ему предназначен, или же смазливой хари достаточно, чтобы плевать на все законы мироздания, вместе взятые. Идзаки удивлённо присвистнул и выкинул тлеющий косяк в форточку. — Да ты помешался, мордастый, — констатировал он с изумлением; Токаджи нахмурился, и блондинка продолжила почти извиняющимся тоном. — Ладно, если хочешь знать мою точку зрения, то тратить время на поиски кого-то, кого я даже не знаю, смысла нет. Если эта, как ты говоришь, судьба, действительно мне предназначена, то пусть сама меня находит. Терпеть не могу всю эту предопределённость. — Тебе легко говорить, — возразил Юджи с нотками зависти в голосе. — Если бы я был таким смазливым, то тоже бы не заморачивался.       Идзаки усмехнулся и притянул Токаджи к себе за рукав, плавно разворачиваясь и обхватывая его бёдра ногами. Тот вздрогнул от прикосновения, но на автомате положил ладони Идзаки на плечи — горячие, даже сквозь ткань водолазки он чувствовал, какие они горячие. Идзаки словно лихорадило в такие вот моменты. Токаджи против воли снова подумал, как бы это ощущалось, если бы на них обоих были имена. — Ты достал, — безапелляционно сообщил Идзаки, когда прошла минута, а Юджи всё ещё пребывал в своём внутреннем мирке. — Слушай, придурок, я не отрицаю всю эту круговерть с судьбой и прочим, но никак не пойму, чего ты так заводишься из-за этого. А главное, из-за чего конкретно. Меня вполне устраивает то, что я имею на данный момент. Тебя — нет?       Хватка на бёдрах усилилась. Токаджи почувствовал, как тяжёлый горячий ком опускается от сердца ниже и ниже, как его тоже начинает лихорадить и слегка потряхивать; он сцепил пальцы на шее Шуна, оставляя красные отпечатки, и наклонился к его издевательской красивой усмешке, расползающейся всё шире по мере того, как Токаджи сдавался. — Тебе настолько хочется, чтобы я был твоей судьбой? — насмешливо прошептал Идзаки ему в губы, когда их лица сблизились почти вплотную; Токаджи дёрнулся, как от удара, но отстраниться не вышло — он даже не заметил, когда блондинка обхватила его спину в смертельном захвате. Удалось лишь прошипеть что-то невнятное и злое. Идзаки легко рассмеялся и поцеловал его в сжатые губы. — Ну нихуя ты романтик.       Горячий ком внутри не выдержал и распустился, отдаваясь дрожью в ногах. Токаджи всхлипнул, вжался в мягкое чужое тело, снова ощущая себя так, словно на каждом свободном клочке кожи кто-то невидимый выжигает чьё-то имя раскалённой иглой. Идзаки хрипло дышал ему на ухо и, сдавленно смеясь, обещал написать своё имя фломастером, прямо напротив сердца. Токаджи на миг вынырнул из горячего омута — только чтобы дотянуться до блондинки, до развратно раскинутых ног, обнимающих его бёдра, чтобы скользнуть рукой туда, где Идзаки уже ждал его, тяжело дыша; после этого дурацкие предложения оборвались, и Идзаки захрипел ему в шею часто-часто, и забился в его руках пойманной рыбой.       В те секунды Токаджи напрочь забыл о судьбе. Сил у него оставалось только на то, чтобы свистяще выталкивать имя Идзаки из сорванного горла и горько сожалеть о странном устройстве мира, где у тебя нет шанса выбрать того, с кем тебе лучше, чем одному.

***

      Затем в школе появился ещё один человек с именем. Эта информация никоим образом не касалась Токаджи, и близнецы, эти рассадники сплетен, принёсшие весть на своих распушённых метафорических хвостах, галдели и перебивали друг друга, ничуть не смущаясь и не замечая постепенно мрачнеющего лица Юджи. Их голоса разносились по крыше вороньим карканьем — Токаджи был уверен, что вся школа уже в курсе этой горячей новости, — и оттого ему становилось откровенно не по себе. Хотелось набить морду близнецам, как гонцам с плохими вестями, набить морду тому, на ком проявилось имя, а потом пойти и самому убиться, поскольку эта информация, если совсем откровенно, для Токаджи ценности особой не представляла.       Имя проявилось не на нём. И имя принадлежало не ему.       Это не мешало Юджи ненавидеть виновника переполоха изо всех своих немалых сил.       Серидзава, посматривающий на друга с некоторым беспокойством, восседал перед галдящими близнецами с видом монаха, готового отпустить им все грехи (а Токаджи полагал, что грехов эта парочка набрала немало, и согласен был взять их на себя за одну возможность безнаказанно дать обоим по роже), и слегка озадаченно накручивал на палец растрёпанную прядь волос. — А мне зачем это всё знать? — спросил он, когда Манабу с Такеши сделали секундный перерыв, чтобы глотнуть воздуха. — Я чужой личной жизнью особо не интересуюсь. — Ну как же, — захихикали близнецы (подобострастно захихикали, заметил про себя Токаджи, глядя в стену), — теперь ещё одна гомо… в смысле, однополая парочка нарисуется. Не здорово разве?       Токаджи невольно прикрыл рот рукой, пряча наползшую улыбку и переглядываясь с по-прежнему озадаченным Тамао. Кажется, придурки действительно решили, что раз Генджи и Серидзава, так сказать, проводят вместе время, им жизненно необходима для этого такая же компания. Нет, правда, тупость человеческая, со вздохом подумал Юджи, иногда доходит до абсурдных пределов…       Подумал и сжал кулаки, впиваясь обломанным ногтем указательного пальца в ладонь. Говорить о чужой тупости было как минимум нечестно, поскольку его собственное поведение тоже грозило выйти за рамки адекватного из-за дурацкой новости, обнаруженной братьями Миками. Из-за этого дурацкого придурка, на котором так некстати проявилось имя.       Это был Киришима — Токаджи знал его заочно, но того немногого, что знал, хватало, чтобы мрачно смолить вторую сигарету подряд под настороженным взглядом Тамао. Имя, сказали близнецы, проявилось на Киришиме, на чёртовом Киришиме, на этом тощем мальчишке, сплошь состоящем из сухожилий, с вороньим гнездом на голове, так бесившем Юджи, с вызывающим нахальным поведением и полным отсутствием уважения к старшим. На проклятом Киришиме, истеричном лидере не менее истеричной Эбидзука-трио, взяло и просто появилось где-то на его теле: на ключицах или руках, Токаджи плохо вслушался — где-то, где любой может увидеть. И он даже не попытался это скрыть, мерзавец. — Из всех возможных людей… — пробормотал Токаджи, сжимая внезапно занывшие виски. Вопросы судьбы теперь занимали его куда больше; в частности, недавно сформировавшийся вопрос о том, чем руководствуются высшие силы, когда связывают людей воедино.       В принципе, это было логично, подумалось ему. Долбаный Киришима уважал только одного человека за свою жалкую никчёмную жизнь. — А Идзаки то в курсе, что на него права заявили? — услышал он гогочущий голос Такеши. — Или вдруг на нём уже тоже… ну, того… — Как-будто он кому-то скажет! — прыснул более умный Манабу, хлопая брата по плечу. — Мне кажется, появилось или нет, а этот вопрос его вообще не ебёт, вот ни капли.       Токаджи криво ухмыльнулся. Тут Манабу был чертовски прав. — Даже если сейчас не ебёт, то начнёт в скором времени, — сказал Серидзава с напускным равнодушием и отобрал у Юджи третью сигарету, щелчком выкидывая бычок с крыши. — Мне больше интересно вот что: с чего вдруг оно появилось, а?       Все замолчали, многозначительно глядя друг на друга. По лицам близнецов расплывались красноречивые усмешки, но они оставили комментарии при себе. Серидзава слегка нахмурился, будто пытаясь решить эту загадку, но Токаджи знал: он смотрит на него, молча спрашивая, и Юджи хотелось беспомощно рассмеяться и заявить, что он не знает, ни черта он не знает, почему на этом гандоне проявилось имя, почему на нём, а не на Токаджи, и почему Идзаки, чтобы его черти имели, позволил этому произойти. — Все же в курсе, что нужен физический контакт, чтобы имя проявилось, — услышал он собственный глухой голос. Серидзава тревожно уставился на него из-под упавшей на лоб прядки. — Сложно сложить два и два, а, ребятки?       Близнецы не выдержали и пошло захохотали, делая недвусмысленные жесты. Тамао отвесил Юджи подзатыльник — не самый болезненный, — и тихо сказал: — Ты ведь тоже в курсе, что физический контакт не всегда означает трах в кладовке?       Токаджи булькающе засмеялся, чувствуя, как першит в горле из-за никотина и щиплет глаза из-за дыма, и сообщил, что всю эту хуйню он уже выучил наизусть за время своей одержимости судьбой и предназначением, и что Киришима с Идзаки могут хоть исписать тела друг друга именами, его это ни ебёт абсолютно. Потому что его хренова судьба явно не обретается в этой маскирующейся под школу клоаке, и это явно не кто-то, выжигающий волосы в белый цвет и целующийся так, что лёгкие превращаются в две высушенные губки.       Нет, это точно не его история, сказал он. Серидзава, чья собственная судьба на тот момент разбивала чьи-то лица на школьном стадионе, покрывая имя Тамао красным, пожал плечами и напомнил, что это лучший подходящий момент для прекращения всего несерьёзного, что только происходит в жизни.       Токаджи хотел было согласиться, но вдруг вспомнил хриплое дыхание Идзаки над ухом, и оставил мнение при себе.

***

— Слушай, мордастый, ты что, простынку сменил ради меня? Я польщён. — Заткнись, — пробормотал Юджи, для верности слегка придавливая ему горло. Под пальцами ощущался ходящий взад-вперёд кадык; касание больше смахивало на поглаживание, нежели на удушение, Идзаки хрипло рассмеялся, но послушно откинулся на подушку, запрокидывая голову назад и открывая светлую шею. У него был хороший, добродушный настрой и ленивое обаяние сытого домашнего кота, которого вскорости должны приголубить. Токаджи ощущал в кончиках пальцев зуд и жгучее нетерпение, особенно в той ладони, что проходилась по крепкой, покрытой светлыми тонкими волосками груди Идзаки, надавливая и массируя — блондинка охотно изгибалась навстречу рукам и вообще вела себя приглашающе, отчего Юджи всегда заводился с пол-оборота. Однако нужно было ещё кое-что сделать.       Свет от настольной лампы падал на кровать, красиво очерчивая тело Идзаки. Юджи убрал руку с его шеи, промял плечи, вырвав у того удовлетворённый тихий стон, сжал бицепсы, наклонился с поцелуем к впадинке локтя. Идзаки вывернул голову и одобрительно взглянул сверху вниз; глаза его были светлыми и хитрыми. — Решил приласкать после всего, что было? Тактически верный ход. Не ожидал.       Токаджи подтянулся вверх, мощным рывком выбрасывая тело вперёд, обнял лицо Идзаки ладонью, разворачивая его к себе правой щекой — на ней алел немного заживший кровоподтёк. Токаджи слегка нажал на него ногтем, на пробу, услышал недовольное шипение и успокоительно коснулся губами.       Сегодня на обеде они подрались посреди коридора. Повода не было. Настроение у Токаджи было паршивым, курево кончилось на второй перемене, Серидзава куда-то пропал, равно как и Генджи Такия, и у Юджи были вполне определённые догадки о том, чем эти двое заняты. Рядом толклись близнецы, перемывая косточки долбаному Киришиме во весь голос и на разные лады. Токаджи сжимал кулаки, раздражался и матерился про себя до тех пор, пока на горизонте не показался сам источник сплетен: вывернул из-за угла, окружённый своими шестёрками, и нахально попёр вперёд, словно бы не замечая Юджи. Это был перебор и край, и Токаджи даже обрадовался возможности завязать драку, поэтому после обмена незначительными любезностями, скрывающими в себе смертельные оскорбления, и перехода на личности, внутренний барьер с готовностью сломался. Токаджи зарядил Киришиме в солнечное сплетение, потом красиво ударил коленом в нос и уже намеревался откинуть его к стене, где тому и было самое место, как руку кто-то перехватил. В пылу борьбы Токаджи не стал разбираться, свои или чужие — просто ударил, и всё. — Ты совсем рехнулся, мордастый?! — с возмущением спросил Идзаки, стирая кровь со щеки левой рукой. Токаджи замер в нелепой позе, словно застигнутый врасплох ребёнок у вазы с конфетами. Идзаки с сожалением оглядел испачканную рубашку, снял солнечные очки, укоряюще поглядел на Юджи и резюмировал: — Не, ну точно рехнулся.       И зарядил тому в челюсть.       Теперь нижняя губа опухла и слегка побаливала при поцелуях. Токаджи хотелось напора, потому что боль — не то, чего боятся мужчины и он в частности, но Идзаки был то ли слишком расслаблен, то ли хотел подразнить: его левая рука придерживала затылок Токаджи, слегка оттягивая назад волосы, когда тот увлекался, а вторая уместилась у виска, поглаживая ушную раковину. Идзаки умел целоваться, делал он это упоительно и изумительно; постепенно Токаджи поймал его неторопливый ритм, когда захватываешь сперва верхнюю губу, потом нижнюю, коснёшься языком больного места — ласково, поглаживающе, — отстранишься глотнуть воздуха и снова, по кругу. Мокрые губы успевали обсохнуть, Юджи замечал это, и Идзаки, словно зная в точности до секунды, когда это произойдёт, тянул его обратно.       Это было приятно, Токаджи мог бы целоваться с ним долго, что было ему несвойственно и не в характере. Однако Идзаки требовательно вскинул бёдра, напоминая, что впереди ещё много дел, и Юджи скользнул вниз, напоследок пройдясь по ссадине языком.       Идзаки что-то неразборчиво мурлыкнул и нажал ему на плечи.       В голове было пусто и тяжело. Идзаки выгнулся дугой, Токаджи обхватил его торс и вжался в кожу, вдыхая запах тела, провёл дорожку между рёбер, пробежался по ним пальцами, как по струнам. Идзаки был горячим и податливым, он слегка подрагивал, и эта дрожь передавалась Токаджи, набрасывала на глаза пелену; приходилось смаргивать, чтобы не терять концентрацию. Светлая кожа была максимально близко: гладкая, упругая, испещренная старыми ссадинами и царапинами, заживающими синяками. По телу Идзаки Токаджи мог бы прочитать карту его драк и столкновений, как и по собственному, но это было не тем, что он искал. Токаджи глубоко вздохнул и опустил руки на вскинутые бёдра, подцепил резинку трусов; Идзаки чуть приподнялся для удобства, но Юджи опустил ткань лишь слегка, оголяя тонкую кожу и пушистые светлые волоски, поцеловал выступающую кость, взялся за неё, как за ручки. Идзаки недовольно поглядел сверху, сдвинув брови; взгляд его потемнел. — Играешь джентльмена, мордастый? — поинтересовался он севшим голосом. У Юджи перед глазами разбились красные круги. — Ценю, блять. — Рот закрой, — ласково посоветовал Токаджи таким же голосом и одним движением развёл ему ноги, прижался к голому бедру щекой, подул на пошедшую мурашками кожу. Идзаки вздрогнул и усмехнулся. — Уже лучше, — сказал он и запустил руку в волосы Юджи, прошёлся пятернёй по коже головы, посылая сладкие импульсы. — Давай, жги.       Легко сказать. Токаджи задержал воздух в лёгких, сосчитал до пяти, снова поцеловал внутреннюю поверхность бедра, одной рукой огладил выступ в трусах — Идзаки с готовностью застонал и окатил Токаджи новой порцией дрожи. Блондинку уже явно достали нежности, Юджи и сам был на взводе и на пределе терпения — вот оно, доступное желанное тело, прямо перед ним, только бери — но дело есть дело. Остатки самообладания позволили опуститься чуть ниже, под коленку, пощекотать чувствительное место, помять напряжённые икры. Кожа была по-прежнему светлая, чистая, даже на лодыжках не обнаружилось ничего, кроме красного обруча от резинки носок. Токаджи ощутил то ли разочарование, то ли облегчение, скользнул пальцами по пятке и был силой поднят вверх — рука Идзаки в его волосах требовательно дёрнула назад, к тазу. — Мы будем сегодня трахаться? — спросил Идзаки уже с откровенным раздражением и плавно качнул бёдрами навстречу Юджи, показывая вполне красноречивое мокрое пятно. — Или ты хочешь, чтобы я прямо так кончил?       Это был уже перебор. Токаджи отчётливо увидел спадающую с глаз пелену, зрение словно стало отчётливее, красочнее. Тело Идзаки приобрело яркий молочный оттенок, тени от лампы на нём окрасились оранжевым, пятно на трусах стало совсем чёрным. Собственная смуглая кожа, слитая с кожей Идзаки, казалась коричневой и инородной, Токаджи с трудом подавил в себе стон, когда заметил этот контраст, затем протянул руки, проскальзывая под тяжёлое, влажное от пота тело, и сжал ягодицы.       Идзаки протяжно выдохнул, сорвавшись на сдавленный хрип. Токаджи упал вперёд, уткнулся носом в светлые волоски в паху, те щекотали ему лицо и пахли Идзаки. — Теперь можно, — глухо сообщил он в пустоту и стянул трусы, сжал ягодицы уже напрямую, не через ткань. С другой стороны подцепил резинку зубами и стащил до конца, щекой вскользь коснулся горячего, твёрдого, от чего слюна во рту собралась; Идзаки вопросительно дёрнулся и глянул сверху. Глаза у него были совсем чёрные, мутные, выбивающие все мысли напрочь, кроме одной — трахаться, как можно скорее. — Что значит «теперь»…Ю-юджи? — на выдохе протянул он, запнулся об ищущий, шероховатый чужой язык. — Если это опять твои загоны, то я… клянусь, н-никогда мы больше…       Конец фразы утонул. Токаджи жмурился, прислушиваясь к горячему распускающемуся комку внутри себя, к раскалённым стрелам вдоль позвоночника, к тому тугому и плотному, что давным-давно скрутилось в паху, мучительно вдавливал бёдра в кровать и царапал светлую кожу Идзаки. Нечто обжигающее, мокрое было у него во рту совсем недолго — оно пульсировало, дрожало, и оно было горьким на вкус, когда Идзаки замер, выгнувшись, а затем привычно уже забился в его руках. Стон отзвенел в ушах и пропал.       Токаджи открыл глаза и увидел перед собой кожу. Светлую, чистую. Белый пустой лист. На котором абсолютно точно не было ничьих посторонних имён. — Юджи, — донеслось до него сверху. Голос Идзаки понизился на полтона и стал тише, — я повторю свой вопрос. Мы трахаться будем или как? — Будем, — обнадёжил Токаджи, облизываясь. Разбитая губа слегка побаливала. — Прямо сейчас и начнём.       Идзаки многообещающе улыбнулся.

***

      Потом неторопливо курили, стряхивая пепел в блюдце. Токаджи приоткрыл форточку, чтобы дым улетучивался, Идзаки насмешливо выпустил струйку дыма прямо ему в лицо и передал сигарету. По какому-то негласному правилу докуривали один за другим, по одной сигарете, не в целях экономии, а просто по странному обоюдному желанию. Токаджи находил в этом нечто неприличное и очень интимное, Идзаки если его мнение и разделял, то молчал — передавал бычок, касаясь тёплыми пальцами, щурился и ничего не говорил.       Момент был подходящий, решил Токаджи. Блондинка была расслаблена и довольна, простыня перекинута через голое тело наискось, закрывая причинные места, тело белое-белое, сливается с бельём. Токаджи пропустил сквозь пальцы светлую прядь, почесал за ухом; Идзаки глянул из-под ресниц, доверчиво потёрся о ладонь. — На нежности сегодня тянет, мордастый? — Юджи, — поправил Токаджи, продолжая гладить волосы. Идзаки называл его по имени только в постели и только во время секса — в этом тоже было что-то странное и тревожащее, Токаджи хотелось избавиться от этой привычки. — Юджи, — повторил Идзаки, пожав плечами. В его устах имя перекатывалось рычащим низким звуком. — Так что за дела?       Токаджи собрался с духом. — Тебя это совсем не ебёт? — осторожно начал он, глядя немного в сторону. Идзаки вопросительно приподнял бровь. — Ну, вся эта тема с Киришимой?       Идзаки моргнул. Через секунду до него дошло. — Ты об этих сплетнях что ли? Почему меня должно волновать? — Потому что вся школа думает, что вы… что он… да ты понял! — внезапно разозлился Токаджи. Идзаки изучающе глянул на него и вывернулся из-под ласкающей руки. — Короче, только об этом и треплются. Тебя вообще не колышет? — Я уже говорил: плевать я хотел на судьбу и всё, что с ней связано, — сообщил Идзаки, сползая вниз по простыне и оказываясь на подушке, лицом в потолок. Токаджи повернулся на бок, опёршись на локоть, и пристально всмотрелся в его уставшее лицо, мгновенно потерявшее довольное выражение. Тема была явно неприятна. Но её нужно было продолжить. — А если Киришиме не плевать? — гнул Токаджи. — Тогда это его, блять, долбаные проблемы, — отрезал Идзаки и поймал взгляд Юджи. Глаза у него были суженные, зрачок крохотный от падающего света, брови чуть нахмурены — строгий, суровый вид. Не язвительный, как обычно.       Токаджи насторожился. — Тебе-то что за дело? — устало спросил Идзаки. — Ты поэтому сегодня такой весь из себя романтик? Пытался определить, не пометил ли меня мой кохай? — Самый умный, блять, — пробурчал Токаджи, отворачиваясь. Мучительно покраснели уши, словно бы его намерение несло в себе какой-то извращённый или постыдный подтекст. Идзаки, конечно, ему не принадлежит, и имени на нём нет, но что плохого в том, чтобы знать наверняка? Особенно тому, с кем он спит? — Ревнуешь, — резюмировал Идзаки, но без иронии в голосе. Цепко поймал за подбородок, заставил взглянуть в глаза, вздохнул. — А если бы пометил, что тогда? Не стал бы со мной трахаться? Противно бы было?       Токаджи хотел сказать, что Идзаки порет полнейшую хуйню, но взгляд предательски упал на его чистое белое плечо. Воображение мерзко подкинуло навязчивую картинку: имя Киришимы, выцарапанное там чёрной татуировкой. Отвратительное, чужое имя, заявляющее права на носителя. Токаджи прикинул, смог бы прикоснуться к человеку, уже кому-то принадлежащему, даже если это — Идзаки? Смог бы, наверное. Но не больше.       Взгляд, видимо, его выдал, да и лицо откровенно сморщилось. Идзаки уронил руку, держащую его за подбородок, издал странный цыкающий звук. — Я так и понял, — сказал он с сожалением, — мудак ты, Юджи.       Он поднялся одним мощным рывком, свесив ноги с кровати. Вещи были разбросаны по полу рядом, Идзаки поднял футболку, натянул через голову. Токаджи встряхнул плечами, сбрасывая оцепенение, схватился за подол в глупом отчаянном жесте. — Ты куда? — Домой, — спокойно отозвался Идзаки, аккуратно отцепляя чужие пальцы, — а завтра потолкую с Хироми. Пора это прекращать. — Что прекращать? — слабо переспросил Токаджи, наблюдая, как блондинка влезает в джинсы, проходится пятернёй по волосам, приглаживая их. Обычный ритуал превращался во что-то трагическое, Юджи это не нравилось, как и не нравился неожиданно травматичный формат их разговора. — Всю эту судьбоносную хуйню. Так и будешь ведь как на иголках, пока определённость не наступит, верно? Не живётся тебе спокойно, мордастый?       В голосе Идзаки улавливалось нарастающее раздражение и обида. Токаджи его лицо не видел, но подозревал, что выражение на нём очень, очень недружелюбное. Возможно из тех, после которых просыпаешься в одиночной палате реанимации. — Я не это имел ввиду, — обречённо сообщил он каменной спине. — Идзаки, блять… — Что «Идзаки»? — огрызнулся тот и всё же повернулся. Как Токаджи и прогнозировал, выражение было не самое радужное, однако и не угрожающее. Отчего-то оно жутко Юджи не понравилось, уж лучше бы блондинка злилась, рвала и метала, но это… это больше смахивало на нечто безвыходное. Токаджи всеми чувствами ощутил, что сейчас грядёт что-то значительное. — Короче, — веско сказал Идзаки, складывая руки на груди. — Завтра я решу вопрос с Хироми. Мне самому плевать, но ты, я вижу, больше всех заинтересован. А потом… — Что потом? — затаил дыхание Токаджи. Идзаки смерил его оценивающим взглядом и равнодушно пожал плечами. — А хуй его знает. Проявится имя, не проявится — мне до фени, но коли ты прав и это что-то значимое, то, возможно, Хироми меня и заведёт. Тогда вопрос касательно нас решён.       Токаджи вопросительно вскинул брови. Идзаки кивнул. — Ага. Не в твою пользу, мордастый. В пользу судьбы и прочего.       За что боролся, на то и напоролся, угрюмо подумал Токаджи. Так мне, блять, и надо. Сам подталкиваю Идзаки в руки этому мелкому ублюдку — какой же я охуенный! — А если не проявится? — спросил он, заталкивая дурацкие мысли подальше. Идзаки ухмыльнулся. — Значит, не судьба. — Значит, мы… — Нихера это не значит, — перебил Идзаки, подхватил куртку со стула и с независимым видом пошёл к выходу. — Ты со своей ерундой у меня уже в печёнках сидишь, Токаджи. Нам, конечно, охуенно вместе, но я не готов к постоянному выносу мозга и ревности к каждому возможному кандидату на роль в спутники жизни. Поразмысли об этом, мудак.       С этими словами дверь за ним захлопнулась. Токаджи, всё ещё сидящий на кровати в чём мать родила, озадаченно уставился на неё, словно бы блондинка могла вернуться, как ни в чём не бывало, напрочь забыв этот неудобный разговор.       Хороший момент, подумалось ему, чтобы всё закончить. Всё бессмысленное, ненужное, не имеющее будущего… всё охуенно прекрасное, лучшее, что с ним, блять, было в жизни. Отличный шанс это проебать. — Тамао бы мной гордился, — пробормотал Юджи и упал лицом в подушку, глухо застонав. Бельё всё ещё пахло Идзаки. — Ну я и кретин.       До утра оставалось несколько часов. Они обещали быть долгими.

***

      Театр одного актёра продолжался. Токаджи сидел на диване, свесив руки между колен, и отрешённо глядел в чистое синее небо. Взгляд у него был недоумённый и слегка обиженный, словно бы он тщился понять, отчего все земные тяготы сваливаются на его грешную голову. Ничего подобного Токаджи, конечно, вслух не произносил и риторические вопросы не задавал, но по выражению лица и так было ясно: генерала Серидзавы одолела душевная тоска. — Ты в порядке, Токаджи? — не выдержал сердобольный Токио, полу-оборачиваясь от стола. Они с Тамао играли в домино, отвлекаясь на пиво и ленивую болтовню, так что партия продолжалась довольно долго. Всё это время Токаджи просидел позади, ни слова не сказав, и это начинало беспокоить ничего не знавшего о перипетиях судьбы Токио.       Юджи перевёл на него мутный взгляд. Из-за недосыпа глаза его обрамили чёрные круги, что вкупе с разрезом век делало Токаджи похожим на грозного монгольского демона. Мрачное настроение только усугубляло впечатление. Токио, как более образованный, чем собравшиеся на крыше, поёжился: воображение мигом подкинуло ему Токаджи в демоническом обличии. — Отстань от него, — добродушно посоветовал Серидзава и откусил сосиску, перед тем придирчиво её осмотрев. Вытер руки о штанину и положил кость домино на доску. — У Юджи внутренний кризис.       Токио задумчиво покивал в ответ. Ситуация не прояснилась.       Прошли ещё ленивые пятнадцать минут, за которые игроки сделали три хода. Серидзава открыл новую бутылку пива, Токио зашуршал своим обедом. Токаджи слегка поменял позу: опёрся локтями о колени и теперь буравил тоскливыми глазами руки Тамао, украшенные именем Генджи Такии. Серидзава делал вид, что ему до лампочки, и продолжал пить пиво.       Затем дверь приоткрылась, и на крышу вальяжной походкой вырулил Генджи Такия собственной персоной. Его поприветствовали вялыми взглядами, кивками головы и нестройным «здорово» — в маленьком тесном кругу не было смысла корчить из себя Королей и задирать нос. Генджи подошёл к столу, постоял немного, глядя на неторопливую игру, и сообщил Тамао, что шансов у него никаких. — Заткнись, — ласково посоветовал ему Серидзава, не отрываясь от домино, — и не стой над душой. Ты мне солнце загораживаешь.       Долговязая фигура Генджи слегка ссутулилась. Токио весело фыркнул, пододвинул ему ногой коробку, которая использовалась вместо стула — Такия приземлился на неё с нарочитым грохотом, а потом так же шумно подвинул её к Серидзаве вплотную, подпёр подбородок одной рукой. Тамао скосил глаза, вздохнул и открыл ему новую банку пива.       Токаджи слегка оживился. Такия демонстративно не обращал на него внимания, поскольку общий язык они так и не смогли найти даже после заключения перемирия. Единственным связующим звеном между ними был Тамао — теперь к нему прибавился ещё и Идзаки. Токаджи с усмешкой подумал, как бы отреагировал Генджи, если бы знал о личной жизни своего генерала, своей «правой руки». Вряд ли одобрил бы, это точно.       Тем временем собственная правая рука Такии по-хозяйски легла Серидзаве на бедро. Со своего места Токаджи прекрасно видел, как широкая ладонь привычно уместилась где-то на границе кожи и кромки шорт, чуть заехав под последние и, кажется, слегка погладив. Серидзава даже бровью не повёл. Глотнул пива, потянулся, обнажая загорелый живот, сделал какой-то бездумный ход. Токаджи в толк не мог взять, отчего Тамао вообще играет в интеллектуальные игры с Токио, если априори ясен победитель, и почему сам Токио с такой серьёзностью относится к этим играм. Странный был формат отношений между ними — если бы не Такия, Токаджи давно бы заподозрил неладное. — А где ваши? — поинтересовался Генджи, когда ему наскучило наблюдать за домино. Рука его слегка сжалась и разжалась, оставив красные следы на ноге Тамао; тот недовольно скосил глаза, но промолчал. — Цуцумото, вроде, по семейным делам отлучился, — вспомнил Токио, — свалил с последних двух уроков. А остальные шляются где-то.       Генджи промычал нечто неопределённое. Было очевидно, что вопрос он задал просто от нечего делать. — А твои? — Серидзаве, наверное, тоже стало скучновато. Такия нахмурил брови и поднял глаза к небу, налаживая мыслительный процесс. — Макисе и близнецы пошли на свидание, — наконец, выдал он. Взгляды присутствующих удивлённо обратились к нему, и Такия поправился: — В смысле, Макисе на свидании. А близнецы так, чисто поржать. — Настоящие братаны, — пробормотал Токио, — что может быть лучше?       Генджи многозначительно покивал. На несколько минут воцарилась тишина. Серидзава счёл своим долгом её нарушить. — А Идзаки где? — небрежно поинтересовался он, нависая над костями домино как ястреб. — Он же вроде вечно за тобой таскается.       Такия непонимающе впился в него взглядом. Он точно не знал о деликатной ситуации Токаджи и потому невинный вопрос Тамао показался ему странным, словно бы тот каким-то невероятным образом заревновал его к своему генералу. Но ревности в вопросе не было, и оттого Такия ощутил себя ещё более потерянным и неосведомлённым.       Он озадаченно почесал затылок, разворошив собранные волосы. — На первые этажи, кажись, пошёл, — неуверенно сказал он. Тамао не выглядел заинтересованным. — Сказал, дела какие-то надо уладить. — Морду кому-то набить? — Не, у него ж там кохаи, — вмешался всезнающий Токио. Лицо Токаджи тут же помрачнело. — Он, в отличие от вас, более уважительно относится к младшим. — То есть морду им бьёт реже, — подытожил Тамао. Остальные согласно закивали. Генджи даже слабо улыбнулся и выпил пива из бутылки Серидзавы, на что тот только вздохнул.       Токаджи встал. Он намеревался сделать это по-тихому, но на крыше царил хаос — одна из пустых бутылок попала ему под ногу и покатилась к краю, перед тем оглушительно упав на бок. Сидящие за столом обернулись на звук, проводили бутылку взглядами и вопросительно уставились на Токаджи. — Я, это… отлить, короче, — сообщил он, застывая соляным столбом. Причина казалась разумной, но смотрели на него как-то не так. Надо было добавить реалистичности.       Токаджи сглотнул. — Съел чё-то не то, — продолжил он, делая крошечный шаг по направлению к выходу. С каких пор просто свалить с крыши стало так тяжело?! — Тогда тебе не отлить надо, — вдруг заржал Такия, — а отло… — Рыба! — провозгласил Серидзава, стукая кулаком по столу. Токаджи перевёл дух — Генджи, наконец, оторвался от него, и принялся подбирать упавшие от удара кости. Токио тоже наклонился под стол, так что теперь видны были только их тощие, обтянутые чёрными форменными штанами задницы. Виновник переполоха остался на месте и неожиданно подмигнул Токаджи, а затем якобы невзначай пнул кого-то из копошащихся под ногами. Послышалась глухая ругань.       Токаджи вылетел за дверь, ощущая, как горят у него щёки. Какого хрена он так подозрительно себя ведёт? Никто ведь даже не подумает об истинных причинах его внезапного ухода — тогда зачем? — Грёбаный Идзаки, — в сердцах выплюнул он и стукнул кулаком по стене. Та отозвалась жалобным гулом.       День обещал быть паршивым.

***

      На первом этаже оказалось пусто, зато на глаза Токаджи попался Хонджо. Он маячил возле мужского туалета, скорее всего, дожидался своего длинноволосого дружка, чьего имени Токаджи так и не удосужился запомнить. Увидев Юджи, мелкий оторвался от какой-то книжки и опустил голову в знак приветствия.       Настроение слегка поднялось. Из всей долбаной Эбидзука-трио Хонджо симпатизировал Токаджи больше других, насколько вообще может симпатизировать один раздражающий человек другому. Во-первых, он был умён, и неважно, на фоне ли остальных тупиц или просто от природы: Хонджо брал в руки книги и мог писать без ошибок, что Токаджи, в общем-то, в людях ценил. Во-вторых, он нигде не отсвечивал, на рожон не лез и в скандалах не участвовал, то есть вёл себя рассудительно, если только дело не касалось приказов его взбалмошного предводителя. Токаджи полагал, что Хонджо играет роль некого амортизатора и порой охлаждает пыл Киришимы касательно каких-то судьбоносных решений, что тоже делало его полезным. Плюс ко всему, мальчишка носил маску по каким-то своим непонятным причинам, не являл миру раздражающее ебало и уважительно относился к своим семпаям. Уважение это было хорошим, правильным: не таким щенячьим, как у Киришимы к тому же Идзаки, а взвешенным. Хонджо уважал только тех, кого было за что уважать. С остальными, впрочем, он вёл себя так же корректно, разве что поклоны были с привкусом сарказма. Токаджи такая политика импонировала, малец обещал далеко пойти.       В общем, совпадение было удачным. Токаджи остановился рядом, независимо облокотился на стену, ответив на приветствие. Хонджо смотрел на него с вежливым вопросом в глазах.       Токаджи открыл, было, рот, но тут же призадумался. Вариантов было два: спросить, где Киришима или же где Идзаки. Если поинтересоваться насчёт Киришимы, была вероятность насторожить Хонджо и обзавестись ненужным хвостом, который испортит всё веселье, ведь всем известно: семпаи ищут кохаев, в основном, когда кулаки чешутся (за вычетом только Идзаки). Плюс Хонджо был осведомлён о склочном характере Токаджи и его плохих взаимоотношениях с лидером Эбидзука-трио, что тоже не играло на руку. Токаджи решил оставить пока этот вариант.       С другой стороны, спросить об Идзаки было безопаснее, хоть и слегка било по самооценке. Вся школа была в курсе — этим двоим только дай повод подраться. Хотя, теперь у них перемирие, могут быть и другие причины. Например, генералам двух армий требуется обсудить стратегию дальнейшего сосуществования. Чем не адекватная версия происходящего? Должны же быть хоть два здравомыслящих человека в этой ёбаной школе? — Хороший день, Токаджи-семпай, — осторожно сказал Хонджо, которого затянувшееся молчание уже слегка напрягало. — Вы что-то хотели? — Слышал, блондинка где-то тут толчётся, — как можно более равнодушно кинул Токаджи и сунул руки в карманы, все своим видом показывая незаинтересованность. — Не встречал? — Вы про Идзаки-семпая? — догадался Хонджо. Глаза его слегка насмешливо сверкнули над намордником. — Да, был здесь недавно. Сказал, какое-то дело с Киришимой надо обсудить. — И куда они намылились? — гнул Токаджи.       Хонджо пожал плечами, видимо расслабившись. — У велосипедных стоянок трутся. Какая-то супер-секретность, вот что. — Секретность, значит?.. — пробормотал Токаджи и оценивающе глянул на Хонджо. Какова вероятность, что тот знает о ситуации с именем? Большая, решил он, огромная. Эти ребята всё время вместе ошиваются, раз вся школа уже слышала, то Хонджо, пожалуй, был одним из первых. Наверняка подозревает, что за разговоры ведёт Идзаки с его лидером. Хитрый щенок.       Хонджо смотрел на него с видом святой невинности. В туалете зашумел бачок, послышался шум воды — длинноволосый парень заканчивал процедуры. Стоило валить. — Ну, пойду тогда, — надменно сообщил Токаджи, хлопая Хонджо по плечу. — Хорошего дня. — И вам того же, семпай, — отозвался Хонджо. Голос у него был слегка озадаченный.       Уже отойдя на несколько метров, Токаджи услыхал грохот распахнувшейся двери и подозрительно тихие звуки разговора. Похоже, шестёрки Киришимы во всём искали подвох — не самая плохая тактика, кстати. Сам Токаджи, например, верил только себе и Серидзаве. С недавних пор в списке маячил Идзаки, то пропадая, то снова появляясь — сердце Токаджи оказалось непостоянным, ломалось и не могло принять решения. Это раздражало.       Токаджи сжал кулаки и вырулил в школьный двор. С тех пор, как он связался Идзаки, жизнь действовала ему на нервы, и с этим надо было что-то делать. Что-то конкретное и как можно скорее.       Двор оказался пустым: видимо, не только Цуцумото свалил с последних уроков. Токаджи пересёк стадион, заметил только несколько фигур, развалившихся на скамьях в отдалении, прошагал мимо мусорных бачков, прошёл через небольшой школьный парк. Невдалеке уже маячили крыши навесов велосипедных стоянок. Токаджи задался вопросом о том, специально ли Идзаки привёл мелкого пиздюка сюда, чтобы насолить ему ещё сильнее, или же это было совпадение из числа тех, что оказываются приятной, сука, неожиданностью. С блондинкой, в принципе, всего можно было ожидать.       На подходе к стоянкам было несколько скамеек, где обычно сидели средние классы, смоля окурки и мечтая о месте на крыше. В траве были разбросаны бычки, возле урны валялись пустые упаковки из-под чипсов. На одной из скамеек сидел Риндаман и занимался вполне обычным делом: курил. Из опущенных на плечи наушников слышалась какая-то музыка, но Токаджи не смог разобрать, что именно. Не то чтобы ему вообще было интересно.       Поравнявшись со скамейкой, Юджи приветственно кивнул головой. С Риндаманом он лично не пересекался, только в присутствии Серидзавы или Генджи. Говорить им было не о чем, делить тоже — Токаджи ясно осознавал, что Риндаман вырубит его с одного удара. В борьбу за власть Риндаман не вступал и потому априори становился для Токаджи не интересен. Его следовало вежливо игнорировать большую часть времени, но иметь в виду на всякий непредвиденный случай, и потому Токаджи соблюдал некую субординацию. Риндаман со своей стороны её поддерживал, но Юджи явственно не ставил это себе в заслуги: тот не сближался вообще ни с кем по каким-то своим соображениям, и Токаджи в его экосистеме наверняка был где-то на уровне комара. Возможно, он даже не подозревал об его существовании. Это было удобно и это устраивало Токаджи, потому он лишь кивнул в сторону Риндамана и прошёл дальше. Велосипедные стоянки были совсем рядом. — Юджи Токаджи, — неожиданно донеслось до него. Токаджи замер.       Риндаман выпустил кольцо дыма и глянул из-под капюшона. Взгляд у него был тяжёлый, но не угрожающий, пронзительный. Такой бывает либо у людей, которые знают много лишнего, либо у тех, кто делает вид, что знает. Токаджи не нравились оба варианта. — Риндаман-сан, — холодно ответил он. — Хороший день.       Риндаман согласно кивнул и выпустил клуб дыма, закрывший его и без того потерянное в тени лицо. Токаджи вскользь задумался о том, каким должен быть человек, предназначенный Риндаману судьбой. Размышлял ли сам Риндаман об этом? — У вас есть половина, Риндаман-сан? — спросил он неожиданно для себя самого и тут же прикусил язык. С этим человеком всегда нужно было быть настороже, он напоминал Токаджи дикую пантеру: вот она лежит на ветви, не показывая заинтересованности, а через минуту уже впивается тебе в глотку. Знаем, проходили. Токаджи задёшево продавал внешнее спокойствие. Вон тот же Серидзава — никогда не скажешь, что у него на душе, какие тучи, какие мысли бродят. А на вид — нормальный, вроде, человек.       Риндаман вопросу не удивился. Все, так или иначе, были озадачены темой судьбы. — У людей нет половин, — сказал он назидательно, — человек цельный сам по себе. — Да, я понял, — немного нервно отозвался Токаджи. Он не мог взять в толк, зачем Риндаман его позвал, и зачем он сам начал этот разговор. Велосипедная стоянка маячила в поле зрения, рукой подать. — Но, отвечая на твой вопрос, Юджи Токаджи, — продолжил Риндаман, — если ты имеешь в виду имя, то у меня оно есть.       Это было неожиданно. Токаджи сморгнул. — То есть, вы знаете, кто ваша судьба? — недоверчиво уточнил он, переступая с ноги на ногу. Чувство самосохранения летело куда-то в тартарары, вместо него просыпалось нездоровое любопытство. Риндаман качнул головой. — Всё так. — И этот человек знает, что вы… ну… — Токаджи замялся. Риндаман немного понаблюдал за его потугами, снова затянулся. — Знает, Юджи Токаджи. Почему тебя это так интересует? — Потому что… ну… у меня есть друг, знаете, у которого тоже есть имя. И он не очень любит об этом говорить, — постарался свернуть с опасной дорожки Токаджи.       Риндаман прикрыл глаза. Токаджи понял, что попытка не удалась. — А ты любишь? Почему?       Юджи промолчал. Воздух ощутимо похолодел, ветер забрался под воротник, неприятно прошёлся по открытой шее. Риндаман смотрел сквозь него, это было странно и тревожно. — Может, у тебя нет имени, Юджи Токаджи? — предположил Риндаман, — и оттого ты беспокоишь других?       Токаджи с честью выдержал этот удар, хоть и невольно скривился. — У меня нет имени, — согласился он, — но это временно. — Всё в мире временно, — философски сказал Риндаман. — Не стоит ловить судьбу за хвост. Она сама находит, Юджи Токаджи.       Токаджи переступил с ноги на ногу. Этот разговор ощутимо его выматывал, к тому же ветер уже довольно настойчиво холодел и дул в спину, напоминая о незавершённом деле. Над головой сгущались совсем не метафоричные тучи, где-то вдалеке пару раз громыхнуло; Токаджи посчитал секунды, но молнии так и не увидел. Гроза собиралась на севере. — Что вы хотели? — устало спросил он и вновь покосился в сторону велосипедных стоянок. Риндаман поймал его взгляд. — Минут пятнадцать назад туда прошли двое старшеклассников, — сообщил он ровным тоном, — я видел. Светловолосый и брюнет. Они тоже говорили об именах.       Токаджи сглотнул. Стоило поторопиться. — Если у тебя нет имени, зачем ты идёшь к ним? — спросил Риндаман словно самого себя. Его равнодушный взгляд поднялся к посеревшему небу. — Ломаешь чужие судьбы? — Нет там никакой судьбы, — озлобленно фыркнул Юджи, — цирк сплошной. — Со стороны судить каждый может, — тихо уронил Риндаман. Токаджи пожал плечами.       На полминуты воцарилась тишина. С севера ещё раз донёсся гром, оттуда же подул ветер. Облака понеслись быстрее, Токаджи ощутил нетерпение в ногах и тяжесть в груди. — Человек, с которым вы… чьё имя на вас, — неловко сказал он, чтобы заполнить паузу и завершить беседу, — вы с ним счастливы? — Вовсе нет. — Как так? — удивился Токаджи. Риндаман отсутствующе поглядел на него, покрутил в огромных руках зажигалку, казавшуюся крохотной. Щёлкнул несколько раз, освещая лицо пламенем. В пляшущих тенях его мрачное выражение-маска походило на нечто демоническое. — Этот человек не желает принимать свою судьбу, — в конце концов, сказал Риндаман, переставая крутить колёсиком и вновь уходя в тень. По голосу трудно было сказать, какие эмоции он испытывает в данную минуту, — поэтому сейчас мы не рядом. Он, этот человек, отказывается принимать меня.       Токаджи непонимающе уставился в землю. Вот, значит, как оно бывает? Люди сами бегут от своей судьбы, от своего счастья? Не хотят, значит, брать то, что им положено? Строят свою жизнь по-своему, воротят нос от тех, с кем им заведомо было бы хорошо — только ради мизерно эфемерной надежды самостоятельно отыскать кого-то родного?       Токаджи помотал головой. Такая точка зрения была ему непонятна и неясна, но против воли он ощущал странное сопереживание. Ему теперь тоже была знакома эта дурацкая боль, возникающая при мысли о том, что однажды придёт человек, с которым ему нужно будет связать свою жизнь. И человек этот будет не Идзаки. — И как вы с этим живёте? — спросил он, просто потому что не мог не спросить. Риндаман спокойно пожал плечами. — Я жду, Юджи Токаджи. Воля побеждает обстоятельства. — Вот как…       Громыхнуло уже ближе. Токаджи ощутил первые капли раньше, чем они крапчато усыпали землю. Несколько из них попало ему на щёку, создавая видимость слёз — Юджи остервенело стёр их рукавом. — Я пойду, — сказал он, отворачиваясь. — Хорошего дня.       Риндаман ничего не ответил. Токаджи услышал, как снова щёлкнуло колёсико зажигалки и зашипела зажжённая сигарета, уловил принёсшийся с ветром дым. Отчаянно захотелось курить.       Он шёл к велосипедной стоянке быстрым шагом, дождь накрапывал всё активнее, в Токаджи росло ощущение дежавю. Он уже жалел, что ввязался в эту канитель с судьбой, но игра была начата, а Юджи Токаджи всегда был хорошим игроком. Он всегда заканчивал партию.       И всегда выигрывал, несмотря ни на что.

***

      От велосипедных стоянок веяло нехорошей, качественной ностальгией. Токаджи остановился в начале длинного низкого забора, чуть зайдя под навес и прищурился, выглядывая свою несостоявшуюся судьбу. Форменная куртка слегка промокла и воротник неприятно холодил шею, с влажных волос капало на лоб — он вытер воду резким бесшумным жестом, молча чертыхнулся, когда капля попала в глаз. После разговора с Риндаманом на душе остался неприятный скользкий осадок, который бурно всколыхнулся, когда Токаджи, подслеповато щурясь, сумел разглядеть две фигуры на другом конце стоянок: они стояли рядом, почти впритирку, и длинный Киришима нависал над расслабленным Идзаки, присевшим на край забора. От его лица поднимался сигаретный дым, медленно растекающийся по преграждающему путь к небу навесу. Всё было окрашено в серые холодные тона, сигарета вспыхивала углём и притягивала внимание; Токаджи происходящее казалось срисованным с какой-то нелепой картины. Киришима стоял без движения, Идзаки смотрел на него снизу вверх и тоже не двигался, только рука еле уловимо подносила ко рту курево. Сценка походила на хорошо поставленную драматическую пантомиму, в которой Токаджи чувствовал себя зрителем без билета.       У него не было плана действий, когда он шёл сюда. И теперь, глядя на вырезанные из черноты профили Киришимы и Идзаки, злости он больше не ощущал — только обречённость и глухую, непроглядную тоску.       На другом конце стоянки Идзаки докурил сигарету и разрушил момент вечности, выбросив бычок в лужу. Киришима отмер и принялся что-то доказывать высоким, хорошо поставленным истеричным тоном, Идзаки в ответ устало кивал и цедил короткие монотонные фразы, не выглядя особенно заинтересованным. Киришима злился, раздражался, бил себя в грудь, что-то доказывая, а потом стянул с плеча куртку, оголяя крепкие, но слегка тощие руки; Токаджи прищурился в надежде разглядеть имя, но с такого расстояния это было нереальным. Идзаки чуть вытянул шею, приблизил лицо, даже пару раз дотронулся для верности — Токаджи тряхнуло от отвращения, Киришима задышал загнанной лошадью, — и что-то сказал безо всякого выражения. Киришима надел куртку обратно.       Потом Идзаки протянул руку и так же равнодушно поцеловал Киришиму. Тот причудливо изогнулся над ним поломанной ивовой веткой, смешно расставил руки в стороны, как глупый маленький птенец. Звук поцелуя слился с плеском воды под стопой Токаджи, когда тот переступил с ноги на ногу. Собственное тело показалось вдруг очень тяжёлым и очень неудобным во всех смыслах, собственные мысли были неуёмными и неуместными, они тоже тянули к земле. Токаджи знал, как называется жгучее чувство в груди, равно как и знал, что не имеет права его испытывать.       Оно не пропало, даже когда Идзаки отпустил Киришиму на волю, что-то ему прошептав. Лидер Эбидзука-трио выглядел ошарашенным, помятым и окрылённым глупой надеждой; Идзаки похлопал его по плечу, так и не встав с забора, сказал ещё пару слов. Киришима кивнул, переспросил и, неосознанно дотронувшись до губ, улыбнулся. Улыбка эта была дурацкой улыбкой влюблённого человека, Токаджи знал её по себе: видел в зеркале, когда на ум ему приходили разного рода мысли об Идзаки. То, что кто-то вроде Киришимы может чувствовать похожее — раздражало. То, что Идзаки ответил на эту улыбку, хоть и несколько иначе, раздражало тоже.       Токаджи смотрел во все глаза. Киришима, наконец-то, свалил, оставив Идзаки в одиночестве: тот ещё немного посидел на заборе, отклонившись назад, будто собирая лицом дождливые капли, потом вернулся в исходное положение и достал очередную сигарету. Токаджи вперился взглядом в огонёк, словно в путеводный маяк — тот покачивался в правой руке Идзаки и мерцал неверным светом, освещая лицо и превращая его в странную гротескную маску теней. На этой маске, сколько мог судить со своего места Токаджи, эмоций практически не отражалось: ни сомнений, ни переживаний, ни отвращения, ни радости. Безмятежная, спокойная гладь, белая чистая кожа — лист, на котором можно написать, что угодно. Помнится, Токаджи всегда ценил это в нём.       Сейчас он изо всех сил жалел о том, что Идзаки так равнодушен.       В кармане глухо пискнул телефон. Юджи на автомате полез за ним, глянул на экран, прикрыв его рукой, чтобы не привлекать внимания, и тут же понял, что зря. Конспирации никакой, Штирлиц раскрыт, несмываемый позор и сэппуку обеспечены. Самураи так не лажают, вот что.       «Долго там топтаться будешь, мордастый?»       Идзаки даже не поглядел в его сторону, когда Токаджи подошёл практически вплотную. Сигарета всё ещё клубилась в его пальцах, подсвечивая нижнюю половину лица и светлые глаза. Токаджи внимательно вгляделся, но не обнаружил имени на открытых участках кожи — всё такое же белое, свободное от любых посягательств. Но многое оставалось скрыто одеждой, позволяя воображению разгуляться… Токаджи прикусил губу. — Хреновый из тебя шпион, — сообщил Идзаки, соизволив взглянуть на Юджи. В глазах его плескалась насмешка и усталость, последнее время Токаджи слишком часто замечал это, — но Хироми всё-таки не спалил. — Я из него душу вытрясу, — мрачно пообещал Токаджи, сжимая кулаки. Идзаки усмехнулся. — За что? За поцелуй? — И за него тоже.       Идзаки терпеливо прикончил сигарету и выкинул очередной окурок. В этот раз поделиться он не предлагал. — Я же сказал, что разберусь во всём, — напомнил он мягче, чем хотелось бы. Откинулся назад, упираясь пальцами в холодные железные балки. Токаджи подумал, что повторяет позу Киришимы, нависая над ним карающей тенью, но в его фигуре не было ничего выпирающего, ничего тонкого и угловатого. Он весь был цельный, каменный, и сердце его было литым, крепким и неуязвимым. Он не надеялся на подачки со стороны Идзаки, как Киришима, но надежда в нём всё же была — надежда на то, что Идзаки выберет его безо всяких подсказок. — На тебе есть имя или нет? — Токаджи понадеялся, что голос не дрогнул. Напряжение, повисшее между ними, он ощущал почти физически. — Чьё именно? — уточнил Идзаки, прикрыв глаза. Его запрокинутое вверх лицо и приоткрытые губы словно просили о поцелуе; Токаджи мог представить контуры этого лица в своих ладонях.       Теперь он тоже ощущал усталость и непомерный груз, обрушившийся ему на плечи. Он был неподъёмным, но Токаджи как-то умудрялся стоять и даже спрашивать: — Перестань юлить. Ты с ним или со мной?       Идзаки поднялся обратно медленным выверенным движением марионетки. Последней в вертикаль вернулась его светлая, мокрая от дождя макушка. На лоб налипли влажные, выбившиеся из зализанной причёски пряди. Идзаки выглядел живым в этой не-идеальности, удивительно волевым и собранным. В его пронзительном взгляде Токаджи внезапно разглядел жалость. — Это тебе решать, — сказал он, снова приводя тело в движение и поднимаясь с забора, становясь одного роста с Юджи. Токаджи не мог понять, как он остаётся таким расслабленным и в то же время сосредоточенным в подобной ситуации, как он контролирует своё тело и свой голос, как он смотрит ему в глаза и говорит вещи, о которых даже думать неприятно. Это было за гранью его понимания, если честно. — Что ты имеешь в виду? — растерянно переспросил Токаджи, делая шаг навстречу. Мир качнулся, лицо Идзаки стало ближе, но осталось таким же каменно-спокойным. Это было странно, потому что Токаджи мог легко вспомнить его чересчур живым. От контраста мурашки бегали по телу. — То, что и сказал. Сам решай, хочешь ты быть со мной или нет. — Но имя… — Плевать мне на имя, — резко перебил Идзаки. Брови его сдвинулись, очерчивая плавную линию, губы сжались в белую бумажную полоску, — и на судьбу плевать тоже. Я тебе не скажу, есть на мне имя или же нет, потому что если это и есть судьба, то я её не хочу. — А чего же ты хочешь? — беспомощно спросил Токаджи. На миг выражение лица Идзаки дрогнуло, стало беззащитным и детским. — Тебя хочу, придурок.       И вновь оно пропало, сменившись безграничной усталостью. Токаджи моргнул. — Ты разве не понимаешь, что это значит? Если на тебе есть имя Киришимы, — севшим голосом начал он, наблюдая, как мрачнеет взгляд Идзаки с каждым словом, но не в силах остановиться, — то ты только с ним будешь счастлив. От судьбы не отказываются. — Не тебе решать, с кем я счастлив, — уронил Идзаки тихо. В голосе его прорезалась небывалая глубина, от которой у Токаджи завибрировали кости и заныли виски. Идзаки смотрел прямо и гордо. — Но если отказываешься ты, я найду того, кто захочет.       Он отвернулся и лёгким движением перемахнул через забор, оказываясь между навесами. Сильный дождь тут же поглотил его фигуру; Токаджи увидел, как Идзаки сунул руки в карманы привычным жестом, как сделал несколько шагов по направлению к школе. Внутри всё дёрнулось и потянулось следом, Юджи усилием воли заставил себя остаться на месте. Он всё ещё не знал, проявилось на Идзаки имя, или же нет.       Спина Шуна потонула в дожде. Токаджи стоял, стиснув зубы и смотря на лужу под ногами, на своё потерянное глупое отражение, прокручивая в голове краткий странный диалог. Что он мог сделать не так? Идзаки не прав, от судьбы не отказываются. От судьбы не бегут. Судьбу не побеждают — её принимают с распростёртыми объятиями и не ставят ей условий. Судьбе не говорят «я так хочу», но…       Идзаки говорил. Идзаки знал, чего хочет, кого хочет, и готов был сказать об этом прямо. Идзаки плевал на обстоятельства. — Воля ждущего побеждает обстоятельства, — одними губами повторил Токаджи. Отражение повторило вслед за ним.       Шум дождя заглушал мысли, и это нервировало. Токаджи скривился.       Предстояло многое обдумать.

***

      Даже сталкиваясь с необычайными трудностями Тамао Серидзава ухитрялся сохранять лицо — поэтому, наверное, он всё ещё был одним из Королей социального дна, по ошибке названного школой. В какой-то мере это была его фишка: оставаться в сознании, когда все вокруг потеряли голову по любым не зависящим от него причинам — будь то драка, опьянение или влюблённость. По неясному алгоритму человек, с которым его связала судьба, в данных вопросах охотно кидался из крайности в крайность, лицо сохранять нужным не считал и контролировать себя не умел — поэтому теперь Тамао сидел на диванчике, играя роль предохранителя, и настороженно потягивал пиво; по двум сторонам от него примостились Генджи и Токаджи. Токио занял стул напротив и выглядел очень пьяным и очень заинтересованным, Такия — просто пьяным и слегка растерянным. Токаджи был пьян, зол и очень, очень несчастен. Только по одному его виду Тамао резюмировал: дело дрянь. — Так я не понял, — потерявший нить беседы Генджи обвёл взглядом всех присутствующих, — ты, что ли, к Идзаки подкатываешь? — Ты дебил? — обречённо спросил Серидзава, прежде чем Токаджи успел рявкнуть что-нибудь лишнее. Такия пожал плечами. — Да вас хуй разберёшь, кто с кем ебётся. — Никто ни с кем не ебётся, — буркнул Токаджи, не находя в себе сил огрызнуться на недалёкого Такию, — тут, блин, сложнее ситуация. — И чего сложного? — продолжил тупить Генджи, — на тебе есть имя, мордастый? — Если б было, мы бы тут не сидели, — всё же вспыхнул Токаджи. Тамао примирительно положил ему руку на плечо, шепнул что-то на ухо — тот скривился, но смолчал. Генджи выглянул из-за Серидзавы, собственнически облапал коленку. Токио закатил глаза. — А на Идзаки есть? Я чёта не догнал. — Зачем ты его привёл, а?       Серидзава пожал плечами, мол, судьбу не выбирают. Токаджи это показалось ироничным, но сейчас было не до того.       Они сидели в баре, методично накачиваясь пивом и обсуждая проблему Юджи. Теперь, когда о ней знали все — поскольку Токаджи не готов был переваривать такую информацию в одиночку и нуждался, прежде всего, в понимающем Тамао, вслед за которым подтянулись хвосты в виде Токио и Такии, — он надеялся, что хоть кто-то даст правильный, подходящий совет. Если не о том, как действовать, чтобы вернуть Идзаки, то хотя бы о том, как это всё забыть. Сложно требовать чего-то от людей, привыкших ворочать кулаками вместо мозгов, но выбор был невелик, обстоятельства удручающими, а последствия весьма невыгодными. Токаджи, в принципе, знал, чего хочет — но сформулировать этого не мог. Вернее, мог, но с миллионом сносок и поправок на погодные условия, недельный гороскоп и прочую зодиакальную чушь. Требовался кто-то менее… логичный. Или же, по-простому, кто-то тупой.       Такия, кстати, отлично подходил. Только до него туго допирала суть вопроса. — Ладно, давайте ещё раз, — более-менее здравомыслящий Токио попытался вернуть беседу в нужное русло. Ему категорически не нравился мрачный Токаджи. — Значит, на тебе имени нет. На Идзаки…? — Хуй знает, — тяжело выплюнул Юджи. Перед глазами торчала отвратительная сцена с велосипедных стоянок. — Может есть, может нет. Он не сказал. — Короче, мы не в курсе, есть ли имя. А если есть, то чьё. Так?       Токаджи уныло кивнул. — А что Идзаки? — полюбопытствовал до того молчащий Тамао. — Он-то что говорит по этому поводу? — Ничего он не говорит. Его вообще вся эта ситуация порядком заебала, — огрызнулся Токаджи. — Так что умная блондинка послала лесом и меня, и Киришиму, а потом красиво съебалась в закат. — Вот это похуизм, — оценил кто-то. — Хотя Идзаки, кстати, вполне может себе позволить спустить всё на тормозах. В конце концов, он единственный руку на пульсе держит, разве нет? В смысле, только он в курсе, есть на нём имя или нет. И чьё.       Токаджи, уткнувшийся в собственные ладони, настороженно поднял голову, чувствуя, как перед глазами маячит кончик какой-то важной мысли. Генджи, который всё это и озвучил, априори не мог выдать что-то замысловатое, но именно замысловатое сейчас требовалось Токаджи меньше всего. — И? — напряжённо спросил он. Такия, уже успевший присосаться к стакану с пивом, вопросительно уставился из-за кромки. — Что «и»? — Сосредоточься, солнышко, — участливо попросил Серидзава, действуя на опережение, — иначе у Юджи кончится терпение, а это никогда хорошим не кончается. Ты к чему всё это выдал?       Манипуляторные способности Тамао оценили все. Такия задумчиво покрутил стакан в руках, поставил обратно, как бы невзначай закинул лапищу на коленку Серидзавы; тот поощряюще похлопал его по спине и так же незаметно оставил ладонь промеж лопаток. От довольного выражения лица Генджи Токаджи хотелось выть, ещё больше хотелось устроить хорошую драку: собственные ладони зудели от желания точно так же устроиться на белой спине Идзаки. Грёбаного Идзаки, который сейчас, вполне возможно, развлекался с Киришимой, чтоб его черти драли.       Токаджи сморгнул, обнаружив, что сцепил пальцы до побеления. Нервы определённо начинали сдавать. — Я к тому, что хуйнёй какой-то твой генерал страдает, вот что, — неодобрительно сообщил Генджи. — И это я сейчас не потому, что Идзаки достоин лучшего, чем это мордастое чудовище, хотя, конечно, так и есть. Просто подумайте сами: на нём, возможно, есть имя, причём не Токаджи, а того же мелкого пиздюка, как его… — Киришимы, — услужливо подсказал Токио. — Да, его! Но, несмотря на этот досадный факт, Идзаки всё равно выбирает нашу мордастую мартышку, я верно понял? — Ну… да, — ошарашенно согласился Токаджи, пропустив мимо ушей попутные оскорбления. Такия весело ухмыльнулся. — Знать бы, за какие заслуги. Ты трахаешься, что ли, качественно, или, может… — Генджи, — голосом Серидзавы можно было резать железо. На губах у него играла нехорошая улыбка, Токаджи слегка передёрнуло, когда он посмотрел краем глаза. — Вернись к сути, пожалуйста. — Кхм, ну так вот, — Такия тоже заметил выражение лица Тамао и теперь усердно пытался спрятать глаза в собственном стакане. — Не понимаю, чё ты загоняешься, Токаджи, если Идзаки по-любому выбирает тебя. Без вариантов. Прямым, блять, текстом! Только из-за имени? Которого там, может, и нет? — А если есть? — возразил Токаджи. Такия пожал плечами. — И что, если так? Это должно Идзаки волновать, не тебя. А ему по бую, похоже. — Это ему богомерзкая ревность мозги трахает, — внезапно усмехнулся Серидзава, — Юджи у нас большой собственник. — Да вы долбоёбы все, что ли?! — беспомощно возмутился Токаджи, от маленького предательства Тамао слегка потерявший самообладание. — Это блять не шутки, это судьба, вы то двое должны понимать! — Неа, я понимаю только, что Идзаки эту твою судьбу на хую вертел, вот что, — мотнул головой Генджи. Ему эта тема явно уже поднадоела, пиво закончилось, и теперь он падал головой на плечо Тамао, который его оттуда стряхивал, но лениво, без должного усердия. — Раз уж он тебе так нравится, мордастый, мог бы и побольше уважения проявить к его выбору. Он, между прочим, своей теоретической второй половиной жертвует, чтобы с тобой куковать. — Красиво сказал, — заметил Токио с одобрением. Такия показал ему большой палец. — Нет у людей половин, — огрызнулся Токаджи словами Риндамана. — Они цельные сами по себе.       Такия всё-таки угнездился на плече Серидзавы. Тот немного повздыхал, подёргался для приличия, когда левая рука Генджи обвилась вокруг талии, и в итоге сдался, уткнувшись носом в чёрную макушку. Если у него и были комментарии к беседе, то он оставил их при себе. — Цельные, ага, — слегка ворчливо согласился Такия, голос его доносился приглушённо. — И что, ощущаешь себя цельным?       Токаджи собирался было возмутиться и сказать, что его этой ванильной фигнёй не проймёшь, но так и застыл с открытым ртом. Высунувшийся из-за плеча Тамао Генджи цокнул языком, пробормотал «то-то же» и принялся звать официантку низким прокуренным тоном. Токио поспешно прикончил своё пиво, Серидзава от добавки отказался. Повернулся к Токаджи лицом, сочувствующе похлопал по колену, безмолвно соглашаясь с Такией. Имя, выцарапанное на его пальцах, казалось Юджи насмешкой надо всей ситуацией в целом.       Генджи Такия, конечно, был туп как пробка, недалёк и не особо образован, но с вопросами судьбы явно ощущал себя в своей тарелке. И, возможно, Токаджи не очень это нравилось, но всё-таки Король был прав.       Без Идзаки было паршиво. — Вздрогнем! — провозгласил над ухом Серидзава, толкая Юджи в бок. Тот на автомате дотянулся до стакана, чокнулся со всеми; пиво вспенилось, перелилось через край, испачкав руки ему и Тамао. Пьяный Такия бросился облизывать его пальцы, Серидзава со смехом вырывался и выглядел смущённым и счастливым, Токио громко смеялся, несмотря на собственные промокшие рукава. Токаджи смотрел на происходящее будто со стороны и никак не мог взять в толк, отчего эта простая картина приводит его в такое дикое отчаяние.       На нём же не было имени. Почему тогда… — Просто отпусти проблему, — шёпотом посоветовал Тамао, сумевший отцепить от себя полыхающего красными щеками Такию и отправив его за салфетками. — Где тот Юджи, которого я знал? Который брал всё, что хотел? — Идзаки не вещь, — с тоской отозвался Токаджи, — и он мне не принадлежит. — Генджи тоже мне не принадлежит. Мы вместе не потому, что так написано у нас на руках, ты же понимаешь?       Токаджи вскинул недоверчивое лицо. — Вообще-то я всегда думал, что именно из-за этого. — Значит, ты всегда был дураком, — прыснул Серидзава. — Вот уж не ожидал. — Хочешь сказать, что ты и по доброй воле был бы с этим… с ним? — Токаджи красноречиво кивнул в сторону Такии, который цеплялся за барную стойку и громко требовал салфетки. — Серьёзно?       Серидзава прикрыл глаза, на губах у него застыла мечтательная улыбка. — Не в обиду, Юджи, но если сравнивать тебя и Идзаки, то сочувствовать скорее ему будут. И задавать подобные вопросы. Но он же всё равно хочет тебя, по доброй воле. Смекаешь?       Токаджи неуверенно кивнул и залпом допил своё пиво. Почему-то раньше в голову не приходила возможность рассмотреть вопрос под таким углом.       От бара донёсся уже более навязчивый шум, Генджи продолжал буянить, пугая непонимающую официантку — заплетающаяся манера речи пьяного Такии мешала ему выговорить нужные слова. Серидзава отвлёкся на звуки, извиняющееся улыбнулся Токаджи, шепнув «погоди секунду», и направился к своей нелёгкой судьбе, дабы помочь. Токио тоже кивнул Юджи и испарился в сторону туалетов.       Когда миссия была выполнена, Такия оттащен от стойки, а салфетки торжественно вручены герою переполоха, Тамао вернулся за столик и вместо Токаджи обнаружил пустой стул да примятые стаканом купюры.

***

      Если бы какое-то время назад кто-то сподобился сказать Токаджи, что однажды он будет мяться у порога дома блондинки, судорожно пытаясь придумать извинительную речь, в которой не будут звучать слова «я виноват», он бы наверняка с удовольствием этого человека выслушал. Выслушал бы, вежливо спросил, как ему в голову пришла такая светлая картина, а затем бы отбил печень, почки и прочие органы по списку — дабы никто больше не думал лезть с подобными глупостями. Чтобы он, да извинялся перед Идзаки! Ха! — Блять, — с чувством выговорил Токаджи и щёлкнул зажигалкой, нервно затягиваясь. Вокруг него уже валялось несколько бычков, которые, наверное, стоило смахнуть с крыльца перед тем, как звонить в дверь. Но смелости явиться с повинной пока не наблюдалось, курить хотелось зверски, а в душе жила надежда на то, что Идзаки нет дома. Но тот точно был, поскольку окно на втором этаже было открыто настежь, а Токаджи очень хорошо знал, где находится комната блондинки — столько раз приходил в гости «кино посмотреть», что с закрытыми глазами мог бы её найти.       Промелькнула мысль о том, что есть и другие пути решения, о коих он раньше не подумал из-за давящего на совесть Серидзавы. Например, доебаться до Киришимы, силой заставить оголить тощие цыплячьи крылышки и проверить, есть там имя или нет. А потом уже действовать по ситуации: если есть, то уебать мелкого пиздюка и оставить всех в покое, совет им да любовь, пусть трахаются в своё удовольствие и с одобрения общества. Если нет — всё равно уебать пиздюка и явиться к Идзаки за объяснениями.       На этом моменте поджавшиеся от воздержания яйца напомнили, что после объяснений неплохо бы было получить компенсацию в естественном виде, так сказать. Долгую, вдумчивую, разнообразную, возможно, с элементами насилия. Токаджи нравились отпечатки ладоней на белой заднице Идзаки, стоило вписать это в жизнь постельную на постоянной основе. — Сука, — выматерился Токаджи, поняв, что мысли уплывают куда-то не туда. Догоревший бычок обжёг пальцы, Юджи с шипением отбросил его в траву, принялся с остервенением вытаскивать пачку, та выпала из рук на крыльцо. Секунду Токаджи буравил её нечитаемым взглядом, потом наклонился, чтоб поднять — зажигалка выскользнула из нагрудного кармана, звонко цокнула о плитку. Токаджи взвыл. — Блять, да что всё по пизде-то пошло?! — Это точно, — согласились у него за спиной. Токаджи замер в раскоряку, задницей к чужой входной двери, гадая, когда пропустил щелчок затвора: во время падения зажигалки или своих душевных излияний. — Ты чего здесь забыл, мордастый? Мне соседка звонит, говорит, ошивается какой-то подозрительный тип на крыльце, я радостно иду бить ему рожу, а это всего лишь ты. Или тоже подраться пришёл?       Токаджи собрал своё раскиданное добро, почти с достоинством поднялся, поправил упавшие на лоб волосы и только потом повернулся. Идзаки стоял, опёршись на дверной косяк и сложив руки на груди, с ленивым любопытством поглядывал на Юджи — взгляд был нехорошим, Токаджи он не понравился. Слишком равнодушный, лучше бы с ненавистью смотрел, со злостью, или уебал бы с порога в челюсть — такой стиль разговора был бы понятен. А тут опять «моя хата с краю», это же грёбаный, блять, Идзаки. — Не подраться, — хмуро ответил он, — перетереть надо.       Идзаки вопросительно вскинул бровь. Токаджи неловко зацепился взглядом за открытые домашней одеждой участки тела, на автомате выискивая какое-нибудь имя, так ничего и не нашёл, но от самого Шуна взгляд спрятать не сумел. Тот усмехнулся. — Ну пошли, перетрём, коли надо. Чаю хочешь? — Нахуй чай, — буркнул Токаджи, вваливаясь в дом и прислушиваясь к звукам изнутри. — Предки твои дома? — В гостях, — рассеянно ответил Идзаки, наблюдая, как Токаджи вытряхивается из обуви. — Тапочки? — Нахуй тапочки, — повторил Токаджи на повышенных тонах, чувствуя, что начинает потихоньку заводиться. Хотя, вроде, извиняться пришёл. Идзаки снова смерил его глазами, усмехнулся чему-то, отвернулся и пошагал в сторону лестницы. Токаджи угрюмо поплёлся за ним.       Раньше, подумалось ему, было попроще: давно бы уже засосал блондинку прямо в коридоре, и по лестнице этой дебильной поднимались бы вместе, цепляясь за перила, чтоб не упасть, ползком до спальни, потому что уж если припёрло — так оно припёрло... Раньше — это до всех загонов насчёт имён и тому подобного. Недавно, вроде, дело было, а тоска разбирала такая, что выть охота, глядя на спину впереди. Сам, выходит, провафлил? Вот и поделом. — Заходи, располагайся, — нейтральным тоном пригласил Идзаки, уселся на кровать, скрестил ноги и уставился на Токаджи светлыми беззастенчивыми глазами. Юджи помялся у двери, чёрт знает, куда теперь падать, раньше он здесь только на кровати время коротал. Теперь направляться туда было не комильфо. — Да заземлись уже! — не выдержал Идзаки, уставший наблюдать зигзагообразные передвижения Токаджи по комнате, больше напоминающие ленивый полёт шмеля. Токаджи вздрогнул, неуклюже уселся на ближайший стул, больно стукнулся лодыжкой о ножку. Идзаки закатил глаза. — Ты бухой, что ли? — скептически поинтересовался он, внимательно вгляделся, покачал головой. — Да нет, вроде, не особо. С каких пор тебя с пива так штормит? — Ничё меня не штормит, — огрызнулся Токаджи, хотя ощущения были похожи. Начинать разговор издалека было сложно, кидаться в омут сразу — стрёмно, Идзаки со своим похуистичным видом подливал масла в огонь. Если бы Токаджи не помнил сцену у велосипедных стоянок, то решил бы, что блондинка в нём не заинтересована в принципе, но это, опять же, грёбаный Идзаки и его коронный номер: постное ебало. От души, вот просто от души. — Так о чём перетереть хотел? — голос у Идзаки был под стать лицу, ленивый и размеренный. Токаджи на секунду пожалел, что не додумался просто вызвать его на драку, навалять по щам хорошенько, а там бы уже слова сами пришли, после выброса адреналина. Или, чего греха таить, могли бы и сразу к сексу перейти, после хорошей драки самое оно, Токаджи не раз убеждался: смазливое лицо блондинки, украшенное синяками, нравится его либидо даже больше, чем не разукрашенное. Больной извращенец, господи прости…       Токаджи уронил голову на руки и застонал. Мысли спутались в клубок и не желали приходить в порядок, это бесило. Где-то на фоне Идзаки заскрипел кроватью, зашуршал покрывалом. — Эй, мордастый, ты там в порядке? — спросил он, толика беспокойства таки проскользнула наружу. Токаджи ощутил смутное ликование и оторвал ладони от лица. — Нет, не в порядке, — отчётливо выговорил он, глядя прямо в глаза Идзаки. Тот мгновенно настроение уловил, замер, серьёзно глядя в ответ. Пока ещё настороженно. — Ни черта я не в порядке, блять, Идзаки. Знаешь, почему? — Почему? — спросил тот одними губами. Токаджи криво ухмыльнулся. — Потому что тебя хочу, придурок, — процитировал он и выпрямился, наконец, ощутив раскрутившуюся в животе пружину. Ничего особенного не произошло, Идзаки ему на шею не кинулся, но Токаджи чуял — общая напряжённость ушла. Из обоих. — А имя? — уточнил Идзаки, недоверчиво щурясь. Токаджи махнул рукой. — Пофиг. С именем, без имени — мне уже насрано, веришь? — С чего такие перемены? — немного нервно усмехнулся Шун, свесил одну ногу с кровати, перемещая центр тяжести. — Недотрах? — Паршиво без тебя, — честно признался Токаджи, — вот и всё.       Несколько секунд смотрели друг другу в глаза, не мигая. Токаджи, в принципе, и не ждал, что Идзаки поверит и тут же упадёт ему в объятья, или что скажет нечто подобное. Наиболее вероятным представлялось, что его просто выкинут из дома за шиворот со словами о том, что он немного припозднился, и теперь Киришима собирает сливки, но всё же… Токаджи от души надеялся, что этот вариант сгниёт где-то в подворотне. Тем более, что Идзаки слать его на хуй не спешил и вообще вёл себя так, будто в голове ворочал гигантские мыслительные массы, придумывая ответ. — Позволь уточнить, — в конце концов, начал Идзаки, закусывая нижнюю губу, как делал, размышляя о чём-то важном. Токаджи эта привычка всегда заводила, но случай был неподходящий, так что он уставился на руки Идзаки, комкающие покрывало, что тоже… не наводило на правильные мысли. Чёрт. — Ты пришёл сюда сказать, что хочешь меня. С именем или без. Так? — Так. — А с чьим именем? — тяжело продолжил Идзаки. Токаджи зажмурился, всё же этот вопрос давался ему нелегко. — Всё равно. — Даже если это Киришима? — Даже если так, — упрямо повторил Токаджи. — Мне плевать. Ты с ним не будешь. — Как же судьба? — весело удивился Идзаки. Токаджи вскинул голову, обнаружил в глазах блондинки искорки смеха. Улыбнулся тоже, хоть и вышло косо. — Не будешь шарахаться от меня, помеченного? — Сведём, блять, как татуировку, — ухмыльнулся Токаджи и, приняв улыбку за поощрение, оттолкнулся от пола, подкатываясь к кровати, но не решаясь пока сесть рядом. Дотянулся до руки Идзаки, сгрёб в свою лапищу, шумно выдохнул, когда тот не отобрал конечность обратно. — Идёт?       Идзаки задумчиво рассматривал свою заключённую в тиски руку. — Ты же понимаешь, что это нихуя не извинение, да? — Да, — согласился Токаджи, — понимаю.       Идзаки поднял голову, выжидающе поглядел. Токаджи вздохнул, осознавая, что отвертеться не удастся, и осторожно наклонился, прислоняясь ко лбу Шуна. Почувствовал, как ладонь в руке напряглась, погладил чужие пальцы, спросил себя, как вообще продержался так долго, прежде чем прийти с повинной. — Извини, — попросил Токаджи, заглядывая Идзаки в глаза. — Я мудак, веришь? — Охотно, — усмехнулся тот и повернул голову так, чтобы удобно было целовать. Токаджи предложением с удовольствием воспользовался и обнаружил, что мысли приходят в порядок гораздо легче, когда есть возможность облапать блондинку за все места с осознанием того, что теперь эта территория безраздельно его, и никакие Киришимы на собственность не покусятся. Богомерзкая ревность, чтобы её, прав был Серидзава, тысячу раз прав.       Целовались долго, с упоением, навёрстывая упущенное. Токаджи заводился, кусался, ревниво обнюхивал пахнущие сигаретами волосы Идзаки, словно бы запах грешного Киришимы мог остаться на нём с краткого эпизода на заднем дворе школы, несколько раз лизнул светлую шею для полного успокоения. Завёлся ещё больше. Идзаки шумно дышал в ответ, поощряюще гладил затылок и вообще улыбался очень многообещающе, знакомым таким шальным взглядом показывая, что весьма рад внезапному просветлению Токаджи на фронте дел любовных, однако дальше линии штанов не пускал. Токаджи на пробу запустил руки, в порыве вдохновения вообразив себе примирительный секс, и тут же больно получил по протянутым ладоням — Идзаки метким нацеленным движением переместил его конечности обратно на талию и одарил компенсирующим поцелуем.       На несколько обиженный и, чего уж там, разочарованный взгляд только пожал плечами: — Предки могут скоро вернуться. Ты, конечно, что надо, Токаджи, но я не готов вываливать такие новости. — Юджи, — на автомате поправил тот. Немного отодвинулся, продышался, возвращая расшатанный самоконтроль на место, обнаружил, что снова хочется курить, словно бы всё же удалось потрахаться. Идзаки успокаивающе погладил его по плечу, рассеянно чмокнул за ухом. — На нежности потянуло? — немного ехидно поинтересовался Токаджи, хлопая себя по карманам в поисках сигарет и вспоминая, что большую часть пачки оставил на крыльце. — Решил приласкать после всего, что было? — Вот это злопамятность! — восхищённо присвистнул Идзаки, глядя на Токаджи с деланным изумлением. Тот важно покивал. — А то. Ничего не прощаю, ничего не забываю. И кстати об этом, — Токаджи посерьёзнел, тему поднимать заново не хотелось, но он знал, что иначе всё равно не прекратит терзать себя догадками. — Ты расскажешь, что там… с именем?       На мгновение он пожалел, что снова открыл рот: лицо Идзаки потемнело, губы сжались в полоску. Он смотрел исподлобья и с сомнением, Токаджи занервничал и поспешно добавил: — Я не для того, чтобы… короче, не из-за всей этой фигни судьбоносной. Просто хочу знать, понимаешь?       Идзаки вздохнул. Не тяжело, скорее смиренно. — Ладно уж, мордастый, раз ты сам сюда припёрся грехи замаливать, порадую тебя. Только не расскажу, а покажу, если обещаешь не орать. Обещаешь? — Обещаю, — скрепя сердце, согласился Юджи, предчувствуя нечто нехорошее: вряд ли бы Идзаки стал предупреждать, если бы имя было правильным. Если бы вообще было. На словах, конечно, Токаджи смирился с любым вариантом, но в глубине души червячок всё-таки сидел и грыз, грыз и без того хрупкое самообладание. Прямо-таки намекал, что если сейчас на теле Идзаки обнаружится имя Киришимы, то завтра мелкому пиздюку не жить, и оба его подхалима не помогут — Юджи Токаджи в гневе страшен, это вся школа знает. И если Киришима хоть раз ещё попробует к Идзаки подкатить со своим идиотским «семпай», то Токаджи из него весь дух выбьет, чтоб и мысли больше не возникало. Возомнил о себе чёрти что…       Токаджи сам не заметил, как от собственных размышлений насупился и сжал кулаки. Идзаки, зачем-то подтащивший на кровать одну ногу, удивлённо вскинулся: — Ты чего? — Ничего, — буркнул Токаджи, — давай уже, не тяни кота за яйца. — Еблан ты неуравновешенный, — ласково улыбнулся Идзаки. — Сюда смотри.       И сдёрнул носок, оголяя стопу. Токаджи во все глаза уставился на белую шероховатую пятку, длинные пальцы, всё знакомо и понятно, трогал, мял множество раз. Только вот не смотрел никогда… зря?       В выемке стопы, прямо под пяткой, чернели небольшие иероглифы. Зрение Токаджи, грёбаная единица, прекрасно позволяло прочитать их, затем задохнуться и поинтересоваться «что за хуйня» и «откуда оно там взялось». — С самого начала, — пожал плечами Идзаки, чьё лицо выражало наслаждение полным недоумением Юджи. — На свою глянь, мистик хренов.       Токаджи стянул с правой ноги носок, вывернул ногу и уставился на собственную стопу так, словно видел впервые. На внутренней стороне, там же, где и у Идзаки, были зеркально выгравированы маленькие иероглифы. — «Идзаки Шун», — медленно, чуть ли не по слогам, прочитал он. Провёл пальцами по коже, проверяя, не кажется ли, даже попытался стереть — нет, настоящие, без подвоха. Вернее, настоящее. Имя. — Блять, Идзаки, — Токаджи осознавал, что выглядит беспомощным и жалким, и оттого-то блондинка так ехидно улыбается, — это что за гнилой прикол?! — Это имя. Чем теперь недоволен то? — Сука, откуда оно взялось? — голос Токаджи истерически подскочил. — Я перед зеркалом весь извертелся после нашего первого раза, какого хрена?! — А туда небось и не заглядывал, а? — Идзаки, похоже, происходящее изрядно веселило, он скрестил ноги, уселся поудобнее, опершись на руки, и теперь разглядывал беспомощно злящегося Токаджи. — Да ладно, не переживай, мордастый, я и сам-то случайно обнаружил, пока пятки пемзой… в смысле, пока мылся. Решил, что забавно это всё вышло. — А хули мне тогда не сказал? — шипяще спросил Токаджи, испытывая крепкое желание зарядить блондинке в челюсть и таки устроить хорошую драку. Чувствовать себя наёбанным он ненавидел.       Идзаки пожал плечами, брови его сдвинулись. — Сам виноват. Нехрен было загонять эту судьбоносную муть, знаешь же, как я к ней отношусь. Меня не прикалывает быть с кем-то, потому что так на моей пятке написано.       Токаджи озадаченно молчал. Возразить было нечего, сам в такой ситуации, наверное, был бы слегка оскорблён, но всё-таки… не сходилось что-то в этом паззле, не складывался пасьянс. Хитровыебанные планы Шуна обычно шли дальше простого умалчивания, иначе блондинистой суке было просто не интересно, это же грёбаный, блять, Идзаки и его хоровод интриг. Благо Токаджи умел выплывать из любого дерьма с гордо поднятой головой.       Кстати об этом. — А Киришима? — напряжённо спросил он. — Если твоё имя — на мне, то он, получается, всем лапшу на уши вешал? — Ага, — кивнул Идзаки так легко, словно этот обман не был той соломинкой, что почти переломила спину Юджи, — это я его попросил. В Судзуране слухи быстро расходятся, не школа – курятник, согласен? Перманентный маркер, безрукавка, дефиле мимо Миками-бразерс: весь район в курсе, кто кому судьба. Здорово?       Токаджи моргнул. В горле мокрым шаром отчётливо скапливалась обида. — Ты зачем это сделал? — получилось тихо и с угрозой, Идзаки насторожился, напряг руки, будто боясь, что Токаджи может внезапно ударить. Ударить хотелось, это верно, но бьют того, кого уважают. Сейчас Токаджи было мерзко и хотелось курить, а ещё — стереть имя со своей ноги. Может это тоже перманентный маркер? От Идзаки всего можно ожидать. — Почему мне приходится повторять? — в голосе Идзаки тоже звенела злость, но иного рода. — Потому что я тебя хотел. Не судьбу эту блядскую, а тебя, Юджи. А ты хотел наколку с именем поперёк своей счастливой морды, да ещё и имел наглость болтать об этом, не затыкаясь, даже в постели. И вот вопрос на засыпку: если бы я тогда сказал тебе, что вот оно, под носом у тебя буквально написано, ты бы был со мной? — Естественно! — рявкнул Токаджи, злясь на хитросделанного Идзаки, его мозговые выверты и собственную повёрнутость, — я, блять, и так с тобой! — Осознанно, — припечатал Идзаки. — Ты понимаешь разницу?       Токаджи понимал. Ещё он понимал, что Идзаки, по сути, всё сделал верно, только вот метод выбрал блядский, самый что ни на есть, и теперь у него, Юджи, башню рвёт от злости. И на блондинку, впутавшую кучу людей и устроившую бардак посреди Судзурана, и на себя, не сумевшего разглядеть очевидное и невероятное. Мозг мой — враг мой, вот уж и правда, вредно слишком много думать. Вон Генджи — дурак дураком, а счастлив и доволен, ни по какому поводу не парится, засранец, а у них одни проблемы. Горе от ума, как по писаному. — А если бы я не пришёл? — глухо поинтересовался Токаджи, поворачивая лицо к Шуну. Тот сделал максимально равнодушный вид, но полностью эмоции спрятать не смог, Токаджи так и не разобрал, что именно: печаль, досаду, разочарование. Вздохнул. — Тогда я бы окончательно убедился в том, что ты идиот. И пришлось бы выполнять обещание, которое Хироми с меня стряс за всю эту канитель, что, если честно, не радует. Парень-то он неплохой, но сам понимаешь… — Чего? — потрясённо переспросил Токаджи. — Он не просто так тебе помог? — С чего бы? — в ответ удивился Идзаки. — Когда это в Судзуране просто так кому-то помогали? Вот ещё дурость. — И что ты ему пообещал? — Себя, — неохотно признался Идзаки. Токаджи округлил глаза. — Он вроде как неровно ко мне дышит. Или так думает. — Вот пиздюк мелкий! Не зря он меня так бесил! — взорвался Токаджи, в глубине души радуясь возможности перенести свою злость с Идзаки на другой объект, отношения с которым попортить сильнее практически невозможно. — И что, ты серьёзно стал бы с ним мутить, если бы я облажался? Как девка гулящая? — Ебало завали, мордастый, — теперь разозлился и Идзаки, — а с хрена бы и нет? Ты, умный самый, так и сидел бы в ожидании имени, а я предпочитаю быть с тем, кто меня хочет. Хироми, может, и впрямь пиздюк мелкий, но я ему нужен без всяких там имён и прочего дерьма. Просто я, втыкаешь, блять, Токаджи? — Так и мне просто ты нужен! Иначе я б не припёрся, чё тупишь-то, — огрызнулся Токаджи, — меня просто бесит, что вы… что он… короче, увижу ещё раз рядом — убью. Обоих. — Силёнок-то хватит? — усмехнулся Идзаки, слегка подобрев. Брови разошлись, морщинка меж ними разгладилась. Токаджи неопределённо повёл плечом и ничего не ответил.       Немного посидели молча, осмысливая разговор. Токаджи пару раз проверил имя на стопе, на месте ли, настоящее ли. Идзаки закатил глаза, состроил скорбное выражение, демонстративно закурил, стряхивая пепел в открытое окно. Токаджи вспомнил, что не закончил поиски пачки, лениво похлопал себя по карманам, так ничего и не обнаружил. Курить всё ещё хотелось, преодолеть неловкий момент — тоже, так что Юджи забрался на кровать, бесцеремонно упал рядом с блондинкой и выудил бычок из пальцев. Идзаки проводил сигарету печальным взглядом, осуждающе покачал головой, но права качать не стал. Опёрся на локоть, глядя на Токаджи исподлобья, подождал, пока тот докурит остатки, изредка переводя взгляд на улицу.       Дым мешался с запахом озона, над городом собирались угрожающие тучи. Токаджи мельком подумал, что ливень будет тот ещё, с наслаждением затянулся в последний раз, щелчком выбросил окурок за подоконник и повернулся к Идзаки, намереваясь что-то сказать, прояснить. Поставить, наконец, твёрдую точку в этой дурацкой истории.       Поворачиваясь, наткнулся на что-то тёплое, шероховатое — это что-то обвило его, взяло лицо в ладони, приблизило к себе так, что глаза оказались вровень со светлой радужкой и маленьким суженным зрачком. Токаджи затаил дыхание, дым запершил в горле. — Выдыхай, — тихо приказал Идзаки. Зрачок стал совсем крошечным, а потом и вовсе пропал под прикрытым веком.       Токаджи крепко зажмурился, прижался к губам Идзаки и послушно выдохнул. Тот положил на затылок тёплую руку, и Юджи накрыло сильнейшим дежавю.       …теперь, зная об имени, он многое мог себе объяснить. Например, почему с Идзаки было так классно с самого начала, и почему секс был таким горячим, и отчего ему вообще пришла в голову безумная мысль поцеловать его на велосипедной стоянке. Судьба тянет людей друг к другу, не иначе.       Но теперь Юджи Токаджи намеревался забить на судьбу и действовать по обстоятельствам.       Когда дым кончился и губы начали саднить, Токаджи таки нашёл в себе волю оторваться от Идзаки. Тот отстранился, глубоко вдохнул, вытер рот естественным простым жестом. У Токаджи в груди сердце глухо бухало о рёбра. — Слушай, — хрипло сказал он и положил руку на тощую бледную коленку, — завтра весь этот курятник узнает, что мы вместе. Я проболтаюсь братьям Миками, они сделают всё за меня.       Идзаки положил кисть поверх пальцев Токаджи, задумчиво погладил. В лепке теней его лицо поделилось на две половины: тёмную со стороны окна, светлую с комнаты, и походило на странную театральную маску. Обе половины вскинули прозрачные нечитаемые глаза. — А имя? — Мы им не скажем, — с лихорадочным весельем предложил Токаджи, — пусть думают, что хотят. Согласен?       Идзаки восхищённо покачал головой. — Ну ты сумасшедший, мордастый, — и вдруг рассмеялся, маска ожила и рассыпалась. — Генджи с ума сойдёт! — Нахуй Генджи, — тоже засмеялся Токаджи. Наклонился, порывисто поцеловал Идзаки в уголок рта, шёпотом повторил, — всех их нахуй. Договорились?       Идзаки улыбнулся и сказал «да».