Утреннее сияние

Ханахаки бьё — вымышленный редкий синдром, вызванный безответной любовью, сопровождаемый кашлем с выделениями в виде цветочных лепестков. Полное выздоровление возможно лишь при взаимной влюблённости. В плохом случае больной умирает от удушья или остановки сердца. Я чувствую, как моё горло разрывает на части, когда в очередной раз просыпаюсь глубокой ночью, заходясь в неконтролируемом кашле. Я хватаюсь за шею и, резко приподнимаясь на кровати, безуспешно стараюсь вдохнуть глоток сейчас так необходимого мне воздуха. Ах, если бы это было обычной простудой, я бы рыдала от счастья. Но, увы, я каждый грёбанный час задыхаюсь от нехватки кислорода, до красных следов сжимая свою шею. Где-то там внутри, в моих лёгких, шелестя своими лепестками, тихонько и постепенно меня убивают цветы. Сердце едва трепыхается, обвитое красной акацией. Казалось бы, что цветы такие прекрасные растения, но с каждым разом они всё сильнее и сильнее душат меня, разрастаясь глубоко внутри, губя своими лепестками и совсем не щадя мой измученный организм. Наконец, мне удаётся прокашляться. Лежащее на моих коленях одеяло пропитывается красной жидкостью, отдающей запахом металла, а я распахиваю доселе закрытые глаза и вижу, что меня окружает чёртов белый смеральдо. Мои испачканные в крови губы искривляются в подобии грустной улыбки. — Вам не хватает правды, да? Наутро я чувствую себя на удивление хорошо, но, как только открываю уставшие глаза и вижу так же смиренно лежащие рядом со своим телом цветы, силюсь не разнести всю комнату к чертям. Неужели всё это закончится только тогда, когда он ответит на мои чувства, или же тогда, когда моё сердце сожмут сильные тиски нежной акации? Какого же соотношение в данной задаче? Пятьдесят на пятьдесят? Или же двадцать на восемьдесят? Скорее — ноль на сто процентов не в мою пользу. Ворота моего университета, как всегда, широко распахнуты, впуская на территорию учебного заведения недовольных учеников, что в столь ранний час оторвали от тёплой кровати и мягкой подушки. Я проверяю наличие запасного платочка в сумке, дабы хоть как-нибудь предотвратить приступ кашля, который может начаться в любой момент моего прибывания в университете. А он обязан начаться. Как только замечаю приближающегося ко мне парня, внутри меня начинается небольшое движение. Лепестки цветов начинают свою работу. — Чёрт, — чертыхаюсь негромко, отворачиваясь в сторону и прикрывая рот белым платочком. В горле образуется ком, а я стараюсь прокашляться и не привлекать к себе особого внимания, что получается не так успешно, как хотелось бы. Моей болезни не существует. О ней никто не слышал, никто не знает и нигде нет достоверной информации о том, что сейчас тихонько разрушает меня и мой организм. Только старенький врач смог дать ответ на мой вопрос. — Вы больны, — заключает он, сразу после того, как я объясняю ему всю ситуацию. — Но Вашей болезни не существует. Она уходит далеко в прошлое, где уже давно зачахла. Но тот факт, что Вы сидите здесь передо мной с болезнью, что должна была исчезнуть уже давным давно, меня поражает. — Я Вас не понимаю, — нахмуренные брови сходятся у переносицы, а я с неким страхом и интересом внимательно смотрю в узкие глаза моего лечащего доктора. — Позвольте показать Вам кое-что, — он отворачивается куда-то к деревянному столу, открывает первый ящик, усердно ища нужную ему папку, коих в столе находилось немало. Спустя долгую и напряжённую минуту поисков мужчина достаёт внушительных размеров зелёную папку, которую аккуратно кладёт передо мной на стол. Доктор открывает её на нужной ему странице и после небольшой паузы произносит: — Это ДНК вашей бабушки Ким Хоа. Пожалуйста, посмотрите вот сюда, — мужчина указывает на какие-то записи, и я повинуюсь. — Вот та самая хромосома, что несёт в себе Вашу болезнь. Я пытаюсь уловить каждое слово, внутренне сотрясаясь от страха и готовясь к чему-то неизбежному. — Ваша бабушка несла в себе неполную хромосому, и поэтому перенесла болезнь более спокойнее. Когда родился Ваш отец, мы провели исследования и обнаружили, что та неполная часть хромосомы, которой не было у Вашей бабушки, появилась у Вашего отца, — объяснял мужчина, а я нервно мяла края своей юбки, стараясь вникнуть в слова моего лечащего врача. — Но господин Ким не был болен, ведь та хромосома была лишь малой частью, и вирус не смог распространится. Затем Ваш отец женился на госпоже Ким, которая тоже страдала из-за данной болезни. Врач протянул мне какие-то бумаги, где чёрным по белому было написано о том, что моя мать несла в себе ту же самую хромосому, которая была и в ДНК моей бабушки. Я вздрогнула. — Подождите, доктор, — я немного опешила от такого количества информации и с удивлением и отчаянием в глазах посмотрела на мужчину. — Это значит, что… — Вы правы, — я не успеваю договорить, как доктор перебивает меня. — Ваша болезнь появилась из-за того, что неполные хромосомы Ваших родителей соединились и образовали единую хромосому. Вы — завершающий фрагмент данной задачи. — То есть? — спросила я, слегка насторожившись, готовясь слушать дальнейшие слова доктора. — Вы — единственный человек, кто несёт в себе полную хромосому данной болезни, и последний на этой планете, кто несёт в себе этот вирус. Больше никто и никогда не будет болеть этой болезнью. Я отрешенно смотрела куда-то перед собой, абсолютно не понимая, как всё это могло произойти. Мои губы слегка подрагивали. — Но… — тихонько прокашлялась я, привлекая внимание доктора. — Да? — мгновенно среагировал мужчина, поправив очки и посмотрев на меня своими карими глазами. — Позвольте узнать, — я сглатываю образовавшийся ком в горле, после чего откашливаюсь и произношу: — Как называется эта болезнь? — Какие цветы вы увидели, когда случился первый приступ? — вопросом на вопрос ответил доктор с невозмутимым видом. — Утреннее сияние, — незамедлительно произнесла я. — Безответная любовь, — доктор привстал со стула, беря папку в руки и направляясь в сторону стоящего у стены стеллажа с документами. — Ханахаки бьё. И я понимаю, что это мой конец. Как иронично — я всегда любила утреннее сияние. Но сейчас оно станет тем, что погубит меня. — Виён-а! — кричит маленький мальчик, примерно лет семи на вид, в старенькой курточке и штанишках. — Эй, Виён-а! Ай да смотреть на рассвет! — он скорее направляется к небольшому зелёному пригорку, выставив руки, словно изображая парящий высоко в небе самолёт. — Подожди, Юнги-я! — в ответ кричу я и стараюсь догнать мальчишку. Сейчас было совсем ещё раннее утро, звёзды постепенно угасали, уступая своё место солнцу, что вот-вот появиться на горизонте. Мы с Юнги довольно опустились на зелёную траву, поднимая голову куда-то ввысь. В наших глазах, словно в зеркале, отражаются мириады звёзд тёмного неба. Вот и отступает ночь, сменяясь предрассветными сумерками. Вокруг нас царит сонная тишина. Наконец, около самого горизонта вспыхивает ослепительная каемка солнечного круга. Она еще совсем маленькая, но уже поразительно яркая. Я подавляю восхищённый вздох. — Смотри, Юнги-я! — громко восклицаю, буквально разрываясь от переполняющих меня чувств. — Красиво, — кивает довольно мальчик, так же завороженно смотря на появляющееся в небе солнце. Рассвет томной негой лениво расплывался по небу, окрашивая его в яркие красные, оранжевые и розоватые цвета. Один за другим, вереницей из-за пушистого, фиалкового облака выныривали острые, солнечные лучи. Своим ярким прикосновением, они гасили побледневшие звезды, растворявшиеся в дымке утреннего тумана, который, в свою очередь, плавно опускался вниз и оседал жемчужными россыпями росинок на красивых и ярких цветах, что окружали нас со всех сторон. Вдруг я чувствую неожиданно появившийся в горле комок, который слегка щекотил моё нёбо. — Всё в порядке, Виён-а? — обеспокоенно спрашивает меня Юнги, оборачиваясь ко мне полным корпусом. Я тихонько киваю головой, прикрывая рот ладошкой. Спустя пару секунд мне всё же удаётся прокашляться, после чего я незамедлительно смотрю на свои руки. Покрытые красной жидкостью на моей ладошке лежали два белых лепестка доселе неизвестного мне растения. Я озадачено уставилась на свои руки, после чего перевела взгляд на мальчика, который, как и я, не мог понять, что же со мной произошло. Тогда мне было всего лишь семь лет, и я ещё не понимала, что была влюблена в Юнги. Больше такого кашля у меня не было, и до полных восемнадцати лет я жила спокойно, лишь с ноткой искреннего удивления, непонимания и интереса вспоминая о том случае. А ведь тогда с моих губ слетело утреннее сияние. Я и не знала. Мои мысли, которые не так давно отправили меня в тягучую пучину моих воспоминаний, прерывает знакомый голос. Парень всё же подбегает ко мне, улыбаясь приветливой солнечной улыбкой. Я тут же прячу белый платочек в сумку, стараясь не выдать своего напряжённого состояния. — Привет, Виён! — здоровается парень. — Привет, — вяло отвечаю я, думая о том, куда бы мне скрыться от его проницательных карих глаз. — Прости, Юнги, но мне пора идти. Я разворачиваюсь в сторону здания университета, стараясь скорее сбежать от пытливого взгляда парня. — Постой, Виён, что случи… — он не успевает договорить и опускает протянутую ко мне руку, как только я ускоряю свой шаг. Вероятно, он не понимает, что же всё-таки происходит со мной последние два года. Но я душевно, как и физически, не могу находится рядом с ним. Меня пугает эта близость. Цветы могут вырваться наружу в любой момент, делая его возможно последним в моей жизни. Я забегаю в женскую уборную и тут же начинаю громко кашлять. Горло ужасно саднит, а лёгкие сдавливает от нехватки кислорода. Внутри зашелестели цветы, поднимаясь к верху. На сердце давит всё та же чёртова акация, постепенно закрывая своими листьями слабо трепещущий орган жизнедеятельности. Как же я устала. На паре искусства мы делимся на группы по два человека, чтобы вместе делать предстоящий проект для сдачи сессии в конце семестра. Однокурсники буквально за несколько секунд находят себе пару, и мне ничего не остаётся, как удручённо смотреть на Юнги, сидящего в одиночестве за первой партой. Чувствую, как к горлу подступают лепестки, и со всей своей возможной силой и волей пытаюсь подавить очередной приступ. — Господин Ким, — я незамедлительно поднимаю руку вверх, как только парень усаживается рядом со мной. — Да, Виён? — по-доброму отзывается мужчина средних лет. — Можно мне выйти, пожалуйста? — из-за всех сил прохрипела я, держась за горло. — Виён, у тебя всё нормально? — Мин обеспокоенно берёт меня за руку, от чего я резко вздрагиваю, вырывая своё запястье из его хватки. — Юнги, пожалуйста, не трогай меня! — вскрикиваю я и быстро выскакиваю из-за парты, чем привлекаю к себе внимание однокурсников. Но было поздно. Я падаю на пол, до красных отметин сжимая горло, заходясь в адском кашле. Наверное, данное зрелище шокировало всех находящихся в помещении, но меня сейчас это не волновало. Моё горло буквально разрывало на части, я задыхалась от нехватки воздуха, скребя ногтями по линолеуму, что покрывал пол в аудитории, и сквозь пелену проступивших на глаза слёз наблюдала за появлением на свет новых цветов. За долгое время своей болезни я изучила почти все цветы и разузнала значение каждого из них. — Истерзан любовью? — я нахожу в себе силы грустно улыбнуться, наблюдая за появлением на полу розовых цветков мальвы, после чего моя кровь окрашивает их в тёмно-багровый цвет. Вокруг меня сейчас творится настоящий хаос, но я будто бы не замечаю этого, содрогаясь в приступе кашля. Я слышу неразборчивые голоса, кто-то аккуратно берёт меня на руки, неся в неизвестном направлении. Уже где-то в медпункте меня усаживают на кушетку, после чего я вижу взволнованное лицо Юнги, что присел рядом со мной на корточки и сейчас изучал моё измученное после приступа лицо. Я понимаю, что он хоть и не хочет давить на меня, но всё же желает узнать, что происходит со мной вот уже целых два долгих года. Я чувствую, как акация сжимает моё еле трепещущееся сердце и таки рвётся наружу, как будто хочет напрочь выбить из меня все силы и жизнь. Мин вздрагивает и хватает меня за руку, подзывая медсестру. По венам расползаются тонкие листья акации, будто заменяя мне кровь. И я ощущаю, как теряю сознание. — Юнги, я… — хриплю негромко. — Ничего не говори, — произносит он и целует меня в слегка приоткрытые губы. Мои красные от усталости и слёз глаза широко распахиваются, и я ощущаю будто бы совсем нереальное облегчение. — Юнги, ты чего? — как только он отрывается от моих губ, произношу я, слегка подрагивая от несильного кашля. — Ты не представляешь, как я долго хотел это сделать, — отвечает Мин, вновь прильнув к мои губам, даря спасительный поцелуй и прижимая к себе. Я чувствую, как внутри меня сгорают дотла все цветы, грёбанная акация больше не сжимает своими тисками моё сердце, и мне становиться так хорошо, что из глаз моих ручьём начинают течь солёные слёзы. Наконец я счастливо улыбаюсь. И последним цветком, что слетел с моих губ, сгорая в неярком пламени, был розовый шиповник.