Лицо

      Стоя над предсмертном одре, я начинала обдумывать свою жизнь. Зачем я сделала так, а зачем так? — Помоги, немедленно!       Может, ошибка не во мне? — Перестань кидать камень мне в лицо, олух!       Я ведь ни в чем не виновата. — Если я останусь жива, то выколю тебе все глаза, козел!       Что же это значит? — Еще немного и вы убьете меня, кретины, я не ведьма-а-а!       Меня заваливают камнями и пинают, а я как дурочка связана руками и ногами; меня подталкивают куда-то туда, куда я не хочу. Я кричу, а они злобно ухмыляются и смеются, плюются еще. Если это не мой ночной кошмар, то я не знаю что это.       Сначала все было как обычно — меня умыли, причесали; потом — лучше, меня накормили так, что такой пищи я никогда не видела и, тем более, не ела — инжиром, ячменными лепешкам и сыром. Куда уж мне, неудачнице то?       Вскоре, после того, как мне в живот, набитый изысканной пищей, прилетел камень размером где-то меньше кулака, я поняла, что что-то не так. А затем на меня посыпалась всякая дрянь, ругань, и эти треклятые камни.       Они кричали мне, что я какой-то фармак. Мгновенно поняв, что я тот самый урод, мне стало обидно — внешность у меня была ого-го, а недоразвитой я точно не была. — Почему?       Устав пытаться поговорить с ними, я безуспешно пыталась проявлять свою гибкость и уворачиваться от этого мусора, летящего в меня вперемешку с улюлюканьем, поэтому лишь молча продолжила терпеть боль, которая все возрастала.       Я заметила, что меня никто не собирается убивать сейчас, хотят оставить «на потом, на съедение чудищам» за пределами нашего города. Это же чокнутая Десма, да? Вот вернусь и отомщу им, будет тогда и мне весело, и им по заслугам.       Тем временем толчками-пинками мы дошли до ворот Алексайоса, которые отбрасывали массивные тени на сухую и пожухлую траву около тропинки, ведущей к выходу из полиса. Я и еще какой-то парень, который невидящим взглядом шел вперед, подталкиваемый пинками, которые заставляли его спотыкаться и падать на каждом вздрагивающем шагу. Имени я его не знаю и никогда с ним не говорила, хотя тех, с которыми я общалась единицы и то, они сейчас кричат что-то ужасное мне в спину.       Честно говоря, не хочется покидать это место — огромные дома с колоннами у входа, овеянные цветущими виноградниками или кое-где пестрыми цветами, высокое солнце, склонившееся над сухим, но приятным полисом. — Десма Зервас, — начал один из членов ареопага, — всеобщим голосованием было вынесено решение лишить тебя гражданства. С этой минуты и навек, ты не являешься человеком, принадлежащим Акрополю.       Подойдя ко мне, коленями упирающуюся на землю, этот мужчина в белом одеянии до земли, начал читать какую-то молитву и все люди сразу же пали на землю, начиная молиться с ним в ритм. Я заметила, что этот слепой парень тоже замолчал, проникновенно слушая молитву с трясущейся нижней губой, запачканной грязью и кровью. Одну меня, похоже, ни капли не волновал этот жертвенный ритуал, будь трижды прокляты эти Аполлоны и Артемиды. Мои попытки вскочить или закричать жестко пресекались моими «секьюрити», один из которых даже пустил слезу, прося за меня прощения. Закончив со словами, множество людей подошли к нам, жертвенникам. Я нервно закусила губу, предчувствуя, что сейчас будет больнее колющей боли в ногах и тупого спазма в животе. — Да начнется же жертвоприношение!       Громкий визг, заставивший птиц судорожно взлететь и упорхнуть с высоких веток деревьев, прорезал тишину у ворот Алексайоса. Красная полоса, идущая ровной линией вдоль моей тонкой шеи, оставленная раскаленной железной проволокой неимоверно горела и жгла, заставив меня перестать дышать и вообще видеть что-то, слышать от боли. Было паршиво так, словно камни кидали не в мое тело, а в душу. Но физическая боль отступила на второй план, когда я заметила взгляды моей «семьи»: они радовались и гордились. В голове всплыл момент не из моей жизни, не мое воспоминание, разговор не моих родителей, они говорили о своем сыне, у которого с рождения был слабый скелет и поэтому он не мог нести воинскую обязанность, соответственно его ждала смерть в день Таргелии*, но бесконечно любя своего сына, они решили отдать богам меня, когда мне исполнится восемнадцать, так я стала Десмой, то есть залогом жизни человека, который помер через два года от истощения. С тех пор отношение ко мне изменилось у всех, мне было тогда лишь семь лет, и я не думала, что обещание будет исполнено даже после смерти брата.       Не замечая ничего кроме своей боли, я сразу не поняла, что сижу вместе с этим слепым у закрытых ворот снаружи. Отлично, меня выгнали. Не ориентируясь ни на чем, я побрела вперед, в лес, наплевав, что меня могут убить — я знала, там есть люди. Свободный полис — Афины. Надежда начать новую жизнь в новом для меня мире охватила меня, и заставила топать вперед по мере возможности с великим энтузиазмом, забывая про горящую шею и тело, оставляя позади того парня, о котором я больше не вспоминала, и его слезные мольбы помочь и спасти его.