Smells Like Teen Spirit

— Позволь мне уточнить, — мягко спрашивает Себастьян, глядя Джиму в глаза: — Ты хочешь, чтобы я сделал за тебя проект по химии, потому что тебе... — он щелкает пальцами, и Джим лучезарно улыбается: — Некогда, Себ. Есть вещи поважнее. Учебник падает на пол с глухим стуком. Себастьян мог бы послать его, встать и уйти. Никогда больше не заговаривать с Джимом — Моран не любит, когда ему приказывают. Можно просто послать к черту проект, и пусть Джим получит неуд и очередной выговор. Можно... Много чего, но Себастьян знает, что в конце концов сделает проект, а Джим улыбнется и похвалит его, чтобы потом рассказать, таинственно улыбаясь, чем он сам занимался всё это время. Это правильно. Так и должно быть. Потому что первая мысль Себастьяна о Джиме — "что здесь делает этот малолетка?" Джиму пятнадцать, и в классе с семнадцатилетками он выглядит совсем ребенком, даже младше своего возраста. Он не выглядит женственным, но кажется хрупким, и только потом Моран осознает, что правильнее было бы сказать "тонкий и гибкий, как хлыст". Потому что вторая мысль Себастьяна о Джиме — "что за мозги в голове этого маленького ублюдка?". Джим умнее всех в классе. Он умнее Себастьяна, и он смотрит любопытными карими глазами почти невинно, когда Моран спрашивает его: — Какого хрена, Мориарти? Этот вопрос воплощает собой всё и касается всего сразу. Почему ты в классе с людьми старше тебя, почему ты ведёшь себя, словно гребаный наследный принц, почему думаешь, что твой острый язык может безнаказанно проходиться по всем подряд? Джим улыбается и говорит странную для подростка вещь: — Мне нравится ходить по самому краю. Третья мысль Себастьяна о Джиме — "я пройду по краю вместе с тобой, если ты позовёшь". ххх Себастьяну приходится драться куда чаще обычного, потому что Джим нарывается. Всё время только и делает, что напрашивается на неприятности, дразнит, провоцирует, а потом отходит в сторону посмотреть, что же будет, словно это очередной эксперимент, результаты которого нужно будет записать в тетрадь и сдать на проверку. Моран не то чтобы против. Особенно когда после очередной драки Джим спокойно и методично обрабатывает его ссадины и синяки антисептиком, и его лицо так близко, сосредоточенное, странным образом красивое. Его губы чуть приоткрыты, и Себастьян не сводит с них глаз. Вообще-то, ему нравятся девочки, всегда нравились, но Джим — это нечто иное, что-то особенное, не укладывающееся ни в какие рамки. Джим — это "давай взломаем компьютер директора и будем шантажировать его фотографиями с секретаршей". Джим — "как насчет того, чтобы сегодняшней ночью ограбить магазин с пиротехникой?" Джим "я-хочу-чтобы-ты-сделал-это-для-меня-Себ" Мориарти. Себастьяну хочется его поцеловать, но едкий запах антисептика забивается в ноздри, и он чихает, а Джим брезгливо отодвигается и фыркает: — Готово. Хорошо, что всё заживает на тебе, как на собаке, Моран. Тот кивает. Ему хочется разложить Джима прямо здесь и сейчас. ххх Джим вытягивается поперек кровати Себастьяна и оживленно стучит по клавишам лэптопа. Возможно, вновь что-то взламывает, например, личную почту их одноклассников. Может быть, подменяет текст диктанта по английскому, чтобы подбросить его мисс Джилсон. Хотя он может всего лишь отвечать на собственную корреспонденцию или писать в блог — ничего криминального. С Джимом никогда нельзя знать наверняка. Моран смотрит на его аккуратно уложенные тёмные волосы, на полоску кожи между задравшейся футболкой и джинсами, на тощие плечи и тонкие пальцы. — Ты уже был с кем-нибудь? — он подбирает слова так тщательно, как будто отмеряет дозировку взрывчатого вещества. — Интересуешься о наличии у меня сексуального опыта? — Джим фыркает, не отрываясь от ноутбука. — Мне это не интересно. Себастьян кивает, зная, что Джим не увидит кивок, что ему это действительно не интересно, и прожигает взглядом острые лопатки, выпирающие из-под футболки. Просто отлично. Девственник-Джим. Боже, храни королеву. И Себастьяна — ему это необходимо. ххх У них контрольная по математике, и Джиму скучно. Свою работу он закончил в первые двадцать минут (учителя в конце концов смирились с тем, что он не списывает, а просто не прописывает решение, предпочитая указывать только ответ), и сейчас пытается хоть как-то себя занять. Например, поиграть в игру "как достать Себастьяна". Задания не кажутся Морану сложными, но ему всё-таки нужно над ними подумать, а потом ещё и аккуратным, почти каллиграфическим почерком записать ход своих мыслей, действие за действием. Поэтому он укоризненно смотрит на Джима, когда у лежащего на столе телефона загорается экран. Ну конечно, кто ещё может ему писать /сейчас/. Себастьян удобнее перехватывает ручку и продолжает решать задачу. После десятка смс он сдается и берется за телефон. сегодня ночью, школа, ты и я. нужно влезть в архив. ДМ не игнорируй меня. ДМ я читал твою переписку с Дженни Уилкинс и Сарой Харпер. ДМ думаешь, они обрадуются, узнав о существовании друг друга? ДМ чертов Моран, мне скучно! ДМ Джим — потрясающе эгоцентричное существо. Ему плевать, что Себастьян может завалить контрольную. Что его родители не в восторге, что он порой не ночует дома. Что учителя начинают проявлять недовольство, что умница Себастьян пропускает уроки и плохо пишет контрольные работы. Джим считает, что он — центр Вселенной. Тот, вокруг кого вращается весь остальной мир. Себастьян почти ненавидит себя за то, что согласен с ним. Он смотрит на Джима — тот кусает ручку, обхватывает её губами, потом резко вынимает её изо рта и что-то пишет. Чем Джим привлекает Себастьяна? Он тощий, взъерошенный, с такими глубокими синяками под глазами, что им позавидует завзятый наркоман. В нем нет ничего сексуального. Но... Себастьян делает глубокий вдох. Если интеллект может быть сексуальным, то Джим способен побить все рекорды, и это так странно, что даже смущает. Эта тяга — как и сам Джим. Иррациональна. Безгранична. Выматывает так, что нечем дышать. Себастьян сдаёт свою работу со звонком и ловит взгляд Джима, думает о сообщении, которое отправил ему. заткнись, или я сам закрою тебе рот. сегодня в десять. не опаздывай. СМ ххх Это так банально, но им приходится прятаться в крошечной подсобке. Охранник делает обход, и Джим, выругавшись, тянет Морана за собой. В подсобке очень тесно, пахнет чистящими средствами и мокрыми тряпками. Себастьян ёрзает, потому что полка упирается ему в поясницу, ему очень хочется отодвинуться, не чувствовать... /Джима/. Джима, который вжимается в него всем телом. Джима, чьи волосы пахнут гелем, как у себастьяновой кузины перед свиданием. Джима, который никак не может замереть неподвижно. Они слишком тесно прижаты друг к другу, и Себастьян слышит, как учащается дыхание Джима. Он хотел бы не обращать на это внимание, но не может. — Уже пора? — шепчет Мориарти нетерпеливо, и Себастьян вслушивается в шаги. — Подожди, — отзывается он в самое ухо Джиму, и для этого приходится чуть склониться. — Сейчас он завернет за угол, и... Джим умудряется развернуться так, чтобы быть к Морану лицом, непреднамеренно вжимается в него пахом, и Себастьян охает. — У тебя стоит, — бормочет он неосознанно. — Непроизвольная физиологическая реакция, — отмахивается Джим. Да, конечно, он прав. Опасность возбуждает, Себастьян не раз замечал это за собой, но... Ладонь Себастьяна ложится на чужой пах, накрывает возбужденный член, и Джим охает, смотрит расфокусировано. Он не знает, как вести себя в такой ситуации, и Себастьян впервые чувствует некое превосходство. Всеведущий Джим понятия не имеет, как реагировать, когда твой член сжимает грубая мужская ладонь, пробравшаяся сквозь заедающую молнию и скользнувшая под белье. Джим смотрит как-то беспомощно, хватает ртом воздух, а Себастьян продолжает скользить ладонью ритмично и уверенно, и взгляд Джима совершенно бесценен. Он растерянный, пораженный, а ещё в нем плещется удовольствие, и после этого сложно что-то отрицать, но Джим делает вид, что ничего не произошло. Он делает вид, что ничего не было, и он не кончил Себастьяну в ладонь. ххх После этого, наверное, что-то должно поменяться, но Джим столь явно пресекает любые попытки Морана поговорить о случившемся, что это почти смешно. Джим Мориарти, славящийся на всю школу своим острым безжалостным языком, попросту не знает, что сказать. Эксклюзивные кадры, спешите видеть. Себастьян, если честно, не слишком и настаивает, но упрямство Джима начинает понемногу раздражать. Они ходят на занятия, что-то затевают, иногда прогуливают уроки, смотрят вместе фильмы, следят за учениками другой школы, их конкурентами в грядущей интеллектуальной игре. Джим внешне ведет себя, как обычно — то есть, как самовлюбленный нарцисс с интеллектом сильно выше среднего, и это традиционно бесит окружающих, заставляя Себастьяна силой доказывать им, что они не правы. Всё как всегда, но... Джим злится — и злится на себя, что не смог ничего сделать с предавшим его телом. Себастьяну хочется сказать: тебе пятнадцать, чувак. Чего ты ожидал? Почему ты не хочешь просто принять себя таким, каков ты есть? Рядом с Джимом Моран чувствует себя намного старше, возможно, на целую вечность, но он всё равно не позволяет себе давать советы, поэтому он молчит и только остервенело дрочит перед сном, вспоминая мягкие стоны Джима и его запах на своих пальцах. Этого мало, этого совершенно недостаточно, и Себастьян ясно осознает, что долго так продолжаться не может. ххх Они готовят проект по истории, который выполняется в парах, и Джим валяется на кровати, читая Себастьяну вслух толстенную книгу из домашней библиотеки. Им нужно рассказать о первых колонистах США, и Джим в красках зачитывает описание легендарного Мэйфлауэра. Себастьяну не очень интересны штаты, а вот Джим неплохо разбирается в их истории. Хотя "неплохо" не совсем верное слово. Джим отлично знает историю США. Как и многое другое. Но проект сам себя не сделает, а Джим отказался выполнять его в одиночку, поэтому Себастьян сидит на полу, прислонившись к кровати спиной, и слушает его мурчащий голос. Это удивительно, но Джим умудряется читать сущую в общем-то нудятину как что-то захватывающее. — В декабре тысяча шестьсот двадцатого года на Атлантическое побережье Массачусетса прибыл корабль «Мэйфлауэр» со сто двумя пуританами-кальвинистами. Это событие считается началом целеустремленной колонизации англичанами континента. Они заключили между собой соглашение, получившее название Мэйфлауэрского. В нем нашли отражение в самой общей форме представления первых американских колонистов о демократии, самоуправлении и гражданских свободах... — с выражением зачитывает Джим и, заметив, что Себастьян перестал делать пометки, тычет того локтем в спину. — Эй, не спи! — требует он. Себастьян неохотно встряхивается. — Извини, — бормочет он. — Я слушаю. Джим захлопывает книгу (Моран уверен, что он запомнил страницу), а потом пронзает его настороженным взглядом. — Что с тобой такое, Себ? — спрашивает он. Себастьян может соврать, может сказать правду, но он предпочитает не говорить ничего, просто поворачивается и кладет руку Джиму на бедро, ведет выше, слегка надавливает на поясницу. — Себ... — Джим пытается звучать угрожающе, но не может. Его голос чуть хриплый и вот-вот сорвется, а дыхание неровное, как после пробежки. — Прекрати это. — Что "это"? — Себастьян перетекает с пола на кровать и усаживается на бёдра Джима верхом, вжимает его в постель. — Не трогай меня, — звучит так неуверенно и беспомощно, что Себастьян вновь готов собой гордиться. Дело в том, что Джиму нравится, и он тянется за каждым прикосновением, льнёт к рукам Себастьяна, пусть и неосознанно, принимает ласку. Это непривычно для него и, видимо, пугает, поэтому Себастьян старается сдерживаться и не спешить, его действия больше похожи на невинный массаж, и Джим, кажется, даже не замечает тот момент, когда оказывается без футболки. Горячие пальцы Себастьяна скользят по спине, обводят выступающие позвонки, острые лопатки. Джим такой худой, что страшно нажимать чуть сильнее, и Морану кажется, что от любого неосторожного касания полые птичьи косточки просто хрустнут в его ладонях. Джим тихо стонет, когда круговые разогревающие движения смещаются со спины к пояснице, ниже, ласкают кожу над самым поясом низких брюк. — Перевернись, — приказывает Себастьян, приподнимаясь, давая чуть больше пространства для маневра, и Джим подчиняется, позволяет расстегнуть ширинку, стащить штаны до середины бёдер. Джим смотрит затуманенно, комкает пальцами покрывало, ёрзает. — Себ... — вновь выдыхает он, но уже просяще, почти требовательно, и Себастьян хочет дать ему всё, что бы Джим ни попросил. Он торопливо стаскивает собственные джинсы вместе с бельем, снимает футболку и накрывает тело Джима своим. На щеках у того лихорадочный румянец, а руки тут же взлетают вверх, ложатся на плечи Себастьяна так неуверенно, будто владелец до сих пор рассматривает вариант оттолкнуть. Себастьян отчаянно его хочет, низ живота жарко пульсирует, а пальцы ног сводит от нетерпения, и он вжимается пахом в пах, скользит своим возбужденным членом по члену Джима, а потом обхватывает их ладонью, сжимает, вызывая у Джима сдавленный стон. Себастьяну хочется большего, хочется ощутить Джима вокруг себя, толкнуться в его тело глубоко, рвано, но они оба к этому пока что не готовы, поэтому Себастьян целует Джима, вторгаясь языком в его рот, и продолжает ласкать оба их члена, всё ускоряя и ускоряя ритм, чувствуя, как подрагивают бёдра Джима, которые тот неосознанно вскидывает вверх. Джим издает восхитительные звуки прямо в непрекращающиеся поцелуи, извивается, широко распахивает глаза, шальные совершенно, потемневшие. Себастьян чувствует, что не выдержит долго, и почти уверен, что Джим ощущает то же самое. Он не хочет откладывать разрядку, но всё-таки ждёт, чтобы Джим кончил первым. И когда тот вздрагивает, выгибается в его руках, под ним, Себастьян отпускает себя, позволяет оргазму накрыть его с головой, вышибив воздух из лёгких. Когда они после этого лежат рядом и пытаются отдышаться, Себастьян вдруг думает, что Джим, вообще-то, не самый безобидный человек, и его стоит опасаться. Неизвестно, что может прийти в его гениальную голову, как он отреагирует на то, что Себастьян делает с ним. Это вносит некий элемент опасности, интригу, посылает мурашки, электрические волны по позвоночнику. Ещё Себастьян очень пытается не чувствовать себя... педофилом. ххх В кабинете директора пахнет безвкусным дорогим парфюмом, но даже этот запах не может перебить застарелые ароматы джина и пота. Джим говорит, что в этом кабинете слишком много пили и трахались. Себастьян предлагает ему заткнуться, потому что иначе его стошнит. Директор, лысеющий мужчина с фигурой начинающего борца сумо, смотрит на них поверх очков. Видимо, есть какое-то секретное положение, закрепляющее тот факт, что директора школ обязаны смотреть на провинившихся учеников именно поверх очков. (В этом месте себастьяновых рассуждений Джим смеется и добавляет, что также обязательны лимонные дольки). Себастьяну скучно. Единственное, что его развлекает, — показательно краснеющий, бледнеющий и хлопающий ресницами Джим, изображающий святую невинность. Нет, мистер Перкинс, это не могли быть мы, сэр, мы не делали этого, сэр, как вы могли такое подумать. Себастьян слушает Джима и думает о двух вещах. Первая — как взъерошенный Джим с закатанными по локоть рукавами рубашки наполнял водой презервативы, один за другим, чтобы потом отправить их на головы враждебной команды. "Примитивно, но действенно", — пояснил он с широкой улыбкой. "Неприятно и унизительно, то, что нужно для полной деморализации". Вторая мысль о том, что на шее Джима алеет красочный засос, едва скрываемый белым отглаженным воротничком, и больше всего на свете Себастьяну хочется провести по нему кончиками пальцев. — Мистер Моран, вам есть, что сказать? — устало обращается к нему директор, и Себастьян слегка пожимает плечами: — Нет, сэр. Думаю, Джим очень подробно рассказал, почему мы никак не можем быть замешаны в этой неприятной истории, — вежливо отзывается он. — Можете быть свободны, — досадливо велит мистер Перкинс. Отойдя на приличное расстояние, они переглядываются и смеются. — Ты был очень убедителен, — хвалит Себастьян, и Джим фыркает: — Ты удивишься, сколько во мне ещё талантов, помимо актерского. Себастьян ловит взгляд Джима, и в нем отчетливо читается провокация. Два шага, разделяющие их, и вот Моран уже делает то, о чем так долго думает — отгибает воротник, прикасается пальцами к чужой шее, и Джим охает, подается назад, упирается в стену. Себастьян вжимает его в неё сильнее, склоняет голову, чтобы прижаться губами к виску. Завораживающе-нежный жест, и они оба застывают, дезориентированные, а затем Джим выворачивается из рук Морана и усмехается, как ни в чем не бывало: — Никто ничего не докажет, а всё благодаря чему? Моему потрясающему интеллекту, — тянет он. — Идем, сейчас у нас защита проекта. — Меня так достали твои папуасы с Мэйфлауэра... — Пуритане, кретин. Себастьян широко улыбается: бесить Джима мелкими намеренными фактологическими ошибками почему-то не менее приятно, чем целовать его, почти до синяков стискивая заведенные за голову запястья. ххх Когда Себастьян третью ночь подряд просыпается с болезненным стояком и именем Джима на губах, он решает, что нужно что-то делать. Он подходит к процессу подготовки со всей тщательностью. Очевидно, что секс с парнем отнюдь не то же самое, что секс с девушками, поэтому Себастьян изучает матчасть, а ещё покупает смазку, презервативы и билеты в кино. Джим весь вечер стебёт его тем, что у них самое романтичное свидание, и предлагает использовать одну трубочку для колы на двоих. Себастьян на это лишь закатывает глаза. Он смутно чувствует, что должен всё сделать /правильно/, пусть Джим и не нервная девица. Хотя, возможно, только вторая часть этого определения верна. Родители Себастьяна уехали на выходные, и дом в их распоряжении. Джим поднимается в комнату Морана в два раза медленнее обычного. — Мыслишь шаблонно? — интересуется он, намекая на закономерное продолжение их "супер романтического вечера". — Заткнись, Джим, — Себастьян прижимает его к двери, стоит им переступить порог его обители, и Джим не сопротивляется, не отталкивает, а охотно отвечает на поцелуй, до синяков впиваясь в чужие плечи. Запах Джима, его стоны, отдающиеся в горле вибрацией, ожидание предстоящего — всё это бурлит и пенится в крови Себастьяна, усиливает его жажду в сотни раз. Ему нравится касаться Джима, и поэтому ладони лихорадочно скользят по всему телу, снимая одежду, ощупывая, наслаждаясь прикосновениями кожи к коже. Они не сразу добираются до кровати, и Себастьяну приходится почти тащить на себе Джима, потому что тот дезориентирован, плывёт, и как бы Себастьяну ни хотелось думать иначе, речь не только о невероятном возбуждении. Джиму страшно. И Моран пытается отвлечь его, переключить внимание на приятные ощущения, поэтому мягко опрокидывает на спину и накрывает своим телом. Он долго целует Джима, сразу углубив поцелуй, и легко скользит ладонями по бокам и бёдрам, а потом перемещается губами на шею, прикусывает в том же месте, с которого недавно сошла такая же метка, трётся пахом о пах. Джим стонет, почти всхлипывает, и неосознанно шире разводит ноги, сильнее вскидывает вверх бедра, чтобы потереться о Морана самому. А Себастьяну очень хочется всё сделать правильно, не спешить, а ещё хочется заставить Джима хотеть его так же сильно, просить, умолять. И Джим уже почти что делает это, хоть и невербально, но его припухшие покрасневшие губы и черные-черные глаза говорят сами за себя. Удержаться очень трудно, ведь Себастьян сам ещё всего лишь подросток, но он почти неторопливо снимает с Джима последние элементы одежды, а потом расправляется с собственной. Он не спрашивает у Джима глупости вроде "ты готов?" или "боишься?", а просто устраивается между его разведенных ног и вынимает из-под матраса приобретенную смазку. — Предусмотрительно, — хрипло бормочет Джим, и Себастьян фыркает, успокаивающе гладит его по бедру. Конечно, Джиму страшно, и дело не только и не столько в сексе, сколько в утрате контроля над ситуацией. Джиму придётся максимально довериться другому человеку, и это страшит до дрожи в кончиках пальцев. Смазка прозрачная и без запаха (вот что-что, а фруктово-ягодное безумие точно показалось Морану девчачьим), а ещё она, судя по описанию, должна снизить болевые ощущения и помочь расслабиться. Да, Себастьян ответственно подошел к делу. Вниманию к деталям его научил Джим. Чтобы было удобнее, Себастьян мягко вынуждает его согнуть ноги в коленях и подтянуть их к груди. Румянец на скулах Джима становится совсем ярким, и он шумно сглатывает, но подчиняется, прикрывает глаза, глядя из-под ресниц. Но когда Себастьян прикасается в входу в его тело скользким пальцем, Джима словно подбрасывает. Он пытается свести вместе колени, и в глазах его плещется настоящая паника. — Нет, нет, не надо, я не хочу... — бормочет он. Чертов контрол-фрик, мысленно ругается Моран и беззвучно считает до пяти, пока удерживает Джима на месте, ждёт, что тот перестанет рваться из рук. — Джим, посмотри на меня. Я не причиню тебе вреда, — твёрдо произносит Себастьян. Он специально не говорит "не сделаю больно", потому что это заведомая ложь, но он обещает быть осторожным. Джиму этого мало, и он всё ещё смотрит затравленно, но его возбуждение не пропадает, и тогда Себастьян просто наклоняет голову и берет в рот его член. Джим охает и выгибается, от неожиданности расслабляясь, его сопротивление сломлено моментально, всё, что он может, — это неловко и неуверенно толкнуться в горячий рот. Себастьян за это фиксирует его бёдра, потому что боится подавиться. Он никогда не делал этого, но знает, как нужно, знает, чего хотел от тех девчонок, чьи быстрые неумелые минеты скорее расстраивали. Себастьян не испытывает брезгливости, как они, и он не торопится, орудуя губами и языком медленно и вдумчиво, привыкая к вкусу, к странному ощущению растянутости. Когда Джим понятливо перестает подаваться навстречу, Себастьян высвобождает одну руку и обхватывает ею член, помогая себе, двигаясь синхронно, то вбирая его в рот как можно глубже, то полностью выпуская, дуя на влажную кожу. Джим стонет, дышит рвано, явно не знает, куда девать руки, и в итоге запускает их Морану в светлые волосы, тянет почти до боли, но Себастьян не против, это немного отвлекает его от собственного возбуждения, которое грозит стать совсем невыносимым. Сам Джим, кажется, тоже близок к оргазму, и Себастьян хочет ему это позволить, старательно подводит к грани, и пока тот плавает где-то между реальностью и запредельным удовольствием, Себастьян всё-таки вводит в него палец. В этот момент Джим кончает, вскрикнув, и Себастьян завороженно смотрит на капельки спермы на его подрагивающем животе. — Себ, — зовёт Джим, и Моран вскидывается, ожидая нового приступа паники, но тот облизывает губы и просто просит: — Трахни меня. Эта фраза, сказанная почти что нейтральным голосом, звучит куда более пошло, чем порнушные стоны, и Себастьяна нехило коротит. Стараясь справиться с собой, он кивает, принимаясь осторожно готовить Джима. Тот расслабленный, и пальцы, сперва один, а затем два, потом три, блестящие от смазки, /нежные/, почти не встречают сопротивления. Когда Себастьян находит нужную точку, Джим захлёбывается стоном. Он снова начинает возбуждаться, и Себастьян продолжает действовать более уверенно. Он впитывает всё происходящее — развратные хлюпающие звуки, от которых Джим краснеет ещё больше, то, как Джим закусывает губы — и всё равно стонет, как жмурится и дрожит от накатывающих волн удовольствия, как сам начинает насаживаться на ласкающие пальцы. Это /невыносимо/. И Моран просто не может больше ждать. Ему кажется, что он умрёт, если не получит желаемое сию секунду. Джим стонет недовольно, когда Себастьян убирает руку, но тот успокаивающе гладит его по бедру. Сейчас, хочется сказать ему, иначе я просто не выдержу. — Хочешь остаться лежать на спине? Для первого раза лучше подойдёт другая поза, — сбивчиво предлагает Себастьян. Джим, раскрасневшийся и тяжело дышащий, отрицательно мотает головой: — Мне нужно видеть тебя, — бормочет он. — Хочу видеть, — и Моран кивает, что понял, тянется за презервативом. Он разрывает шелестящий пакетик, но Джим вдруг упрямо вцепляется в его бедро: — Не хочу... так. Хочу чувствовать. И Себастьян подчиняется, в конце концов, они оба здоровы и не нуждаются в контрацепции, а ощутить, как Джим сомкнется вокруг него, горячий, тугой... Это оказывается во много раз лучше, чем Себастьян представляет, когда одним длинным плавным движением оказывается внутри, заполняет Джима, вырывая протяжный стон из его груди. Он замирает, потому что боится причинить боль, ждёт, пока Джим привыкнет и расслабится, пока перестанет лихорадочно царапать простыни, но больше всего на свете Себастьяну хочется двигаться, брать и брать, потому что ощущения крышесносны, они переполняют его, лишая контроля и остатков разума. Когда Джим сам шевелится под ним, ёрзает, пытаясь изменить глубину и угол проникновения, Себастьян начинает двигаться, сперва медленно, ритмично, но когда он впервые заставляет Джима замереть и начать хватать ртом воздух, он понимает, что действует правильно. Джим хрипло стонет, ещё и ещё, и Себастьян всё ускоряет темп, стараясь раз за разом швырять его за грань острого удовольствия. Он прижимается к груди Джима, и тот скрещивает ноги на пояснице, целует жадно, куда придётся, и ощутимо дрожит. В широко распахнутых карих глазах застыла целая гамма чувств, и Себастьян теряется в них, тонет, понимая, что ещё ни с кем и никогда не был настолько близко, ни к кому не хотел быть ещё ближе, выйти за рамки возможного, соединиться на всех мыслимых и немыслимых уровнях. Чувствуя приближение оргазма, Себастьян сперва торопливо целует Джима, прикусывая нижнюю губу, а потом просовывает руку между их телами и обхватывает его член, начинает в такт толчкам водить по нему ладонью, и Джим снова срывается на низкий стон, запрокидывает голову, демонстрируя белую шею в алых отметинах, такой открытый и доступный... Джим кончает, и сокращающиеся мышцы сжимают Себастьяна, доводят до предела, окончательно срывают все тормоза. Время словно замирает, и они повисают в безвременье, в вакууме, в полной невесомости, отгороженные от мира, спаянные друг с другом. А потом всё заканчивается, и Себастьян падает на кровать, едва успев откатиться в сторону, чтобы не придавить Джима своим весом, смотрит в потолок. Он кажется себе воздушным шариком, из которого выпустили воздух. Слишком опустошенный и... гулкий. В нем будто бы резонирует бешеное сердцебиение Джима. Наверное, нужно что-то сказать. Например, "спасибо", или "вау, как круто", а может, "только что я пережил лучшие моменты в своей жизни". Но они оба молчат, и это уютное, доверительное молчание, а потом Джим подкатывается к Себастьяну под бок и закрывает глаза, умиротворенный и расслабленный, и всё, что тому остается, — собственнически притянуть его к себе за талию. ххх У Джима совершенно заговорщическое выражение лица, что редкость даже для него. Обычно он выглядит чуть скучающе, что, несомненно, придает некую пикантность любому его замыслу. — Не представляешь, что я придумал, — торжественно сообщает он, приближаясь к Себастьяну вплотную. Тот неторопливо закрывает учебник экономики (к тесту он сегодня точно не подготовится) и поднимает на Джима взгляд. — Да-а? И что же это? Себастьян чувствует, как понемногу и ему передается этот азарт, эта жажда опасности, чего-то особенного, необычного. Мориарти чужды любые рамки, он сдвигает, ломает их, и Себастьяну нравится быть частью нового мира, который тот, вне всяких сомнений, однажды построит. /Они/ построят. Вместе. Самая важная мысль Себастьяна о Джиме — "мы принадлежим друг другу, и я убью тебя, если ты решишь это оспорить".