***
[Два] И сюрпризы продолжаются, думает он с широкой улыбкой. Не дай бог, ему может быть предоставлена роскошь наслаждаться его маленькой победой хоть минутой дольше. В конце концов, он ни на секунду не верил, что они вернуться за ним и Эмори. И все же они здесь — Джексон и Миллер — загружают запасы и смотрят на них так, словно они наконец то стали частью одной команды, просят его пойти и найти Рэйвен и дать им всем шанс на выживание. Но, конечно, он — Джон Мерфи, и вселенная была создана для того, чтобы поливать его дерьмом на каждом шагу. Вытащить коврик прямо из-под его ног и позволить ему приземлиться прямо на его задницу, и это Рэйвен, кто наносит удар тремя короткими словами. — Я умираю, Мерфи. И его удивляет, насколько сильно эти слова опустошают. Но она не оставит это в покое здесь. Нет, она вцепляется в его внутренности и мучительно тянет, пока он оглядывается вокруг — тщательно выложенное космическое снаряжение и схемы на экране компьютера — и осознание поражает. Потому что, конечно, она делает это. Конечно, она планирует поездку в один конец через стратосферу, чтобы умереть одной в космосе и обернуться в звездную пыль. Черт побери, Рейес. Потому что, конечно, каким-то образом ей удалось просочиться под его кожу и поселиться там. Он бы винил Эмори, если бы мог: в конце концов, это она ослабила его защиту и облегчила ей задачу. Но он знал, что это не правда. Потому что это началось задолго до этого, с отчаянного, бездумного нажатия спускового крючка, который привязал его к ней, и даже он признает, как сильно он облажался. Это не имеет никакого смысла. Он должен быть освобожден. Она — хромающее напоминание о его грехах. Физическое проявление как ненависти к другим, так и ненависти к себе, и он проглатывает комок в горле и делает голос тверже, задавая вопрос, ответ на который уже знает. — Ты отправляешься в космос? И где-то в середине пути чувство вины перерастает в чувство ответственности. Часть его, который так долго заботился лишь о собственном выживании, чувствует ответственность за выживание Рэйвен. Это конец какой-то ужасной шутки. Он заботится. Его удивляет то, как сильно он заботится. А это не должно, на самом деле, не должно. Не тогда, когда Эмори сумела вырезать ее имя на его сердце и напомнить ему, как это ощущается. Ужасающе и освобождающе, в одно и тоже время. Нет, его просто удивляет, как сильно он заботится. И это не имеет ничего общего с Эмори, и полностью относится к ней. — Ты хоть представляешь, каково это — чувствовать боль каждый день? — спрашивает она. Да, думает он, но это не имеет ничего общего с той болью, которую она имеет в виду. — Когда я выходила в космос… все было правильно. Я просто хочу этого снова, — заканчивает она. Однажды он извинился. Сидя в заброшенных, разрушенных остатках от их корабля, чувствуя гнев и ненависть, горящую между ними двумя. Тогда она не хотела это слышать, и он даже не был уверен, что он имел это в виду тогда. Но он имеет это в виду сейчас. Это действительно так. — Я прошу прощения за то, что сделал это с тобой, Рэйвен. Она переводит взгляд на крепление на ее левой ноге, и вина привычной кислотой прожигает в нем дыру. Но затем она снова смотрит на него, встряхивает головой, ее глаза находят его, и он почти верит в то, что она говорит: — Это не твоя вина, Мерфи. Я могу смириться с потерей своей ноги. Но с потерей разума? Он выдыхает и отворачивается. Он хочет схватить ее руку и бежать, потому что он всегда был трусом и потому что он не хочет бросать ее. А затем. А затем он думает, что не может изменить то, что уже произошло, не может отменить то, что уже сделано. Может быть, последней славной вещью, что он может сделать для нее — это позволить ей совершить ее последний выход в космос и быть храбрым. — Что ты хочешь, чтобы я сказал остальным? — спрашивает он, подходя ближе. И слезы катятся по ее щекам, и он чувствует свои собственные. — Скажи им… скажи им, что я сплавила себя. Появляется жидкий смех и также быстро исчезает. Потому что потом она обнимает его, удивляя в последний раз. Она теплая и живая — вдыхает и выдыхает одновременно с ним, и хотя он знает, что это будет первым и последним разом, каким-то образом это все равно ощущается, как второй шанс. Как прощение. Это ощущается, как прощение, и он не потратит его впустую.***
[Три] Восемьсот тридцать четыре дня, но кто считает? (Все они). Они проходят их периоды, каждый из них, потому что, в конце концов, они все люди, и они заперты в этой жестянке уже больше двух с половиной лет в одной и той же компании, узнавая друг о друге больше, чем им когда-либо хотелось. Бывают дни, когда они просто хотят спрятаться, а бывают другие, когда единственное, что можно сделать, это облегчить их разочарование истерическим смехом, или борьбой друг против друг, включающей в себя физические удары, или пылкими словами. А затем они падают в изнеможении и сдаются забвению и просыпаются только для того, чтобы делать это снова и снова. Прополоскать. Повторить. И сегодня очередь Рэйвен. Это физический вид зуда, который танцует под кожей, раздражает ее без конца. Она уже разыскала Эхо и ударилась о маты для небольшой тренировки — это необходимость здесь, в космосе, где недостаток еды уже усугубляет потерю плотности мышц и костей, и в ее случае это способ укрепить ногу и не дать ее состоянию ухудшиться, но по некоторым причинам сегодня этого не достаточно. Потребовалось время, чтобы выяснить это. Поскольку брызги холодной воды не помогает охладить ее разгоряченную кожу, и появляющаяся внутри обжигающая боль лишь усиливается, когда она поворачивает за угол, и все, что она может слышать, это легкие хриплые стоны, раздающиеся из диспетчерской. И блять. Это как раз то, что ей нужно. Проблемы жизни в таком маленьком пространстве, наверху в космосе, где буквально некуда пойти, и нет никого, кроме шести одних и тех же лиц изо дня в день, заключаются в том, что в конечном итоге вы видите куда больше, чем рассчитывали. И, конечно, не помогает то, что четверо из них уже устоявшиеся парочки. У каждого из них есть история, где они наталкивались друг на друга в разной степени раздетых и смущающих обстоятельствах, и по большей части они стали невосприимчивы к этому. Но иногда ее это просто ужасно поражает, то, насколько она одинока. Она считает, что они с Беллами в одной лодке. Возможно, ему даже хуже, оставшись без всего, кроме воспоминаний о Кларк и чувства вины, которое сопровождает их всех. Опять же, Эхо не лучше. Безответная любовь ужасна. Но на самом деле любовь — не то, по чему она скучает. Ее опыт с Финном научил ее, что любовь — лишь боль в овечьей шкуре, но это не значит, что она не скучает по сексу. Или влечению, хотя бы. Она просто хочет не сталкиваться с этим на каждом шагу. Она готова кричать на кого угодно, кто посягнул на ее безопасное убежище — потому что это невысказанное соглашение, что диспетчерская — зона Рэйвен — но затем вид, открывшийся перед ней, заставляет неподвижно замереть. Потому что это не Монти и Харпер, как она вначале подозревала. Нет, это Эмори, прижатая спиной к стене, в ловушке рук Мерфи, а его тело прижато к ней, и раздаются ее слабые протесты, — Джон, мне действительно необходимо вернуться к прохождению симуляции, у меня нет… — исчезающие под давлением его губ, и она действительно не сопротивляется всему этому. И Рэйвен знает, что она видела чертовски больше, чем это — это как рейтинг PG, который вы можете получить, но что-то в том, чтобы смотреть на Мерфи подобно этому, поджаривает ее мозг на долю секунды. Потому что из всех них Мерфи — единственный, кто, на удивление, больше всех скрывает его отношения с Эмори — никогда по-настоящему не говорит о них, максимально избегает публичного проявления чувств — и это самое распущенное, что она видела от него. То, что он способен на такую привязанность, не должно быть неожиданностью, но все же, каким-то образом, она забыла его историю. Ту, которую он так свободно вылил на ее бычьи подколки, и она так откровенно глумилась. И она знает, что он будет первым, кто скажет, что он заслуживал этого, но три года — это долгое время, и ей нравится думать, что сейчас она знает его лучше, и сейчас она в лучшем месте, чтобы испытывать стыд. Потому что та злая, жестокая девушка, наполненная не чем иным, как ненавистью вместо сострадания, это не та, кем она является. И кем он является, парень, который был рожден в любви только для того, чтобы его потом жестоко убрали, оставив слишком испуганным, чтобы он мог когда-нибудь пригласить это в свою жизнь. До Эмори. Рэйвен не может заставить себя отвести взгляд, когда он оставляет дорожку из поцелуев на шее Эмори, прежде чем поднять ее руку — мутировавшую, которую она все еще пытается скрывать — и прижимает к ней губы, словно это самое дорогое, что он держал в руках, его глаза не отрываются от ее, и она чувствует, как что-то болезненно толкается в ее груди. И нет. Неа. Нет. Она не сделает этого. Она прочищает горло, громко и осуждающе. Эмори издает испуганный звук и мягко толкает Мерфи, который лишь вздыхает от досады и опускает голову, не глядя в ее сторону. — Рэйвен, — говорит другая девушка, стоящая немного прямее, и в синем свете комнаты Рэйвен не может видеть румянец на ее щеках, но знает, что он там. — Извини, мы просто были… — Тебя не учили, что надо стучать, Рейес? — говорит Мерфи, перебивая ее, и теперь он отворачивается от стены и смотрит через плечо. Его глаза мгновенно обнаруживают ее, и он появляется снова, болезненный толчок в груди. И это не ревность. И это, естественно, не, черт возьми, ее вероломное сердце или половое влечение (и у нее нет ответа, что из этого хуже). Она одинока, зла и так чертовски устала от всего этого, и этого достаточно. — Стучать куда, тупица? Я нигде не вижу дверей, а ты? И с каких пор диспетчерская стала вашим спальным помещением? Должна ли я нарисовать для тебя еще одну карту корабля, а, Мерфи? Он искривляет губы в ухмылке, испускает вздох, но не говорит ничего. Вместо этого он поворачивается к Эмори и говорит, — Увидимся позже, хорошо? Эмори кивает и возвращается к своему компьютеру, где она работала над симуляцией, которую ей оставила Рэйвен. Выход в космос — это не шутка, и Рэйвен не собирается брать на свою совесть чью-то жизнь. Она видела, как это происходило с Беллами, это не тот путь, которому она хочет следовать. Мерфи шел по своему пути, и она, вроде как, не может не сказать с фальшивым удивлением, а слащавая улыбка на ее лице делает все еще очевиднее, — Извини, что прерываю вашу романтическую интерлюдию… Он усмехается. — Не сомневаюсь, что это так, Рэйвен. Она пожимает плечами и движется дальше в комнату, но тогда он хватает ее за плечо, заставляя остановиться. Его хватка не болезненна, она даже не особенно крепка, но она пугает ее, и она поворачивает голову в его сторону, еще одна язвительная реплика крутится прямо на кончике языка. Но она тает в ту секунду, когда ее взгляд встречается с его. Его глаза кажутся более голубыми, чем голубой в этом освещении. И если есть там хоть одна эмоция, она может сказать. что там таится. Это беспокойство. — Ты в порядке? — спрашивает он, доказывая ее правоту, и она задается вопросом, когда научилась читать его. Ей бы следовало откинуть это каким-нибудь остроумным комментарием и поддразнить его насчет того, что он размяк, но она не может заставить свои губы складываться в слова, может лишь слегка кивнуть головой. — Уверена? Она вздыхает. — Да, со мной все хорошо. Просто чувствую небольшое напряжение. Ты знаешь, что это, застрять здесь. Думаю, у меня один из тех дней. Как будто он понимает. И из всего, что больше всего в Джоне Мерфи удивляет ее, это оно. Но затем следует слабое движение его губ, что-то вспыхивает в его глазах, и она не может не чувствовать настороженность насчет его дальнейших слов. — Ты знаешь, — начинает он, наклоняясь к ней, понижая голос, — Может быть, тебе стоит поговорить с Беллами насчет твоей эм… маленькой проблемы. Достаточно уверен, что вы, ребята, сможете помочь друг другу. Последующая ухмылка делает смысл его слов совершенно очевидным, и… фу. Она ударяет его по руке. — Ты только что испортил момент! — Ох, момент? Это то, что у нас было, Рейес? Осторожно, моя девушка буквально прямо здесь. Она смеется, сильно пихая его. — Убирайся отсюда, придурок. Его ухмылка становится немного шире, и он уходит спиной вперед, и она обнаруживает, что трясет головой, а ее смех превращается в легкую улыбку. И вот так просто, зуд ушел.***
[Четыре] День три. Ладно, технически, это день две тысячи и кто, черт возьми, знает, сколько дней? Он перестал считать с того дня, когда Беллами и часть Спейскру покинули его на Элигиусе, и он должен был начать считать снова. И это так, они все еще ждали. Ждали какого-то знака от Беллами о том, что они должны делать с сотнями спящих психопатов-убийц, с которыми они жили в ненадежной близости. Психопаты-убийцы. Его называли так однажды. Очень давно. Он проглотил слова и воспоминания, что прилагались к ним. Это не то, что он с легкостью забудет. Не тогда, когда он может винить только себя. Конечно, хромота не так ярко выражена теперь. Может, она просто стала лучше маскировать ее. Но время от времени он замечает слабую гримасу на ее лице, руку, которая рассеянно тянется, чтобы помассировать ногу, и фантомную боль, и он чувствует те же приступы вины, от которых ему никогда не избавиться. Несмотря на то, что она простила его. Рэйвен никогда не говорила этого многословно, но он знал ее. И Рэйвен, вероятно, самый бескорыстный человек, что он знает. Подтверждение этому — их затруднительное положение сейчас — сто процентная Рэйвен Рейес. Девушка просто не знает, когда следует отказаться от самоотверженности, и в один из этих дней это убьет ее. И он также знает, что если бы Монти, или даже Беллами решили бы остаться, он не принял бы подобного решения. Так что да. Их затруднительное положение? Вина Рэйвен Рейес. На сто процентов. И он, конечно же, не жалеет об этом, но он не может сказать такое о ней, и он удивляется. — Ты жалеешь об этом? Все тихо, за исключением мягкого звука ее дыхания позади него. Они сидят, прислонившись к консоли в полной темноте; окно наблюдения находится прямо перед ними, а там только слабый изгиб Земли и бесконечное черное пространство, усеянное звездным светом, словно для их восхищения. Он не солгал, когда сказал, что это неплохая картина. — Жалею о чем? — ее голос — приглушенный шепот, и он может услышать усталость. — Что осталась? — А ты? Он издает мягкий смешок. — Я — тот, кто задает вопрос, Рэйвен. Хватит уклоняться. Она встряхивает головой, и это действие немного приближает ее. Она подтягивает согнутые колени к груди. — Нет, — выдыхает она. Это не удивляет его. Удивляют ее следующие слова. — Не то что бы у меня есть кто-то внизу, кто ждет меня. Он смотрит на нее, но ее глаза застыли на окне, отражая звездный свет. — Ты же знаешь, что это не так, правда? Там много людей, которые волнуются о тебе. И каким-то образом она слышит жалость к себе, хоть и не отдает себе отчет в этом. — И люди, которые волнуются о тебе, там, — говорит она в ответ. На этот раз он трясет головой. — Что? — напоминает она, словно он должен знать. — Эмори? Беллами? Монти? Он смеется, не без следа горечи. — Эмори ненавидит меня. И у нее есть полное право на это. Беллами просто жалеет меня, а Монти и все остальные — ладно, они провели со мной шесть лет, потому что должны были. Вы все бы сплавили меня, будь у вас шанс. Она замолкает, и он думает, ладно, тогда это ответ. И черт, он бы солгал, если бы сказал, что это не больно. Он борется с желанием встать и уйти, но потом, наконец, он слышит ее перемещение возле него. — Ты ошибаешься, Мерфи. Злость в этих словах поражает его. Он не может ничего сказать, потому что она спрашивает его снова. — Ты жалеешь об этом? О том, что остался? Ему не нужно думать, — Нет. — Почему? — в ее вопросе слышится настойчивость, словно она отчаянно хочет что-то доказать ему. Он выдыхает, но не отвечает. Она все равно находит ответ в его молчании. — О, ладно, то есть ты можешь беспокоиться за меня, но я не могу беспокоиться за тебя? Так это работает, да? И слова похожи на тиски вокруг его сердца, и на секунду он не верит им. Он не может. И он делает то, что всегда — возводит стену вокруг него и стреляет зажженными стрелами насмешки и ухмылки. — Должен сказать, это довольно самонадеянно, Рейес. Не то, чтобы я не был польщен… Но Рэйвен не играет. Не в этот раз. — Я не ошиблась. Он вытягивает ноги перед собой и вздыхает. — Как ты можешь? — спрашивает он. — После, — он спотыкается на слове, — после всего, что я… — Потому что я очень давно простила тебя, ты, идиот. Я не думала, что должна разжевывать тебе все, блин. Уголок его рта поднимается, и он поворачивается, чтобы посмотреть на нее, и в этот раз она смотрит прямо на него с небольшой улыбкой. И, проклятье, Рэйвен Рейес. — Только потому, что я признаю, что маленькая часть моего тараканьего сердца — подожди, у тараканов вообще есть сердца? — она ударяет его по плечу, смеясь — беспокоится о тебе, не льсти себе, думая, что я остался для тебя. Как я сказал всем им, учитывая, что Эмори будет сажать ту штуку, это было только для моего выживания. Она похлопывает его по ноге. — Уверена, так и было, — ухмыляется, прежде чем удивить его еще раз, устроившись рядом с ним и позволив себе опустить голову ему на плечо, ее взгляд снова застывает на виде за окном. Он замирает от неожиданного контакта и может почувствовать, как ее губы растягиваются в улыбке из-за этого. — Расслабься, — говорит она. — Моя шея просто убивает меня. Я обещаю, что у меня нет планов соблазнить тебя, ты слишком не в моем вкусе. — Ты ранишь меня, Рейес. — Смирись. Он хихикает и качает головой, прежде чем замолчать. И они сидят так остаток ночи. Бок о бок. Это последняя секунда спокойствия, что у них есть. Потому что все летит к чертям утром (не то, чтобы они это знают). Но сейчас у них есть это. И этого достаточно. Больше чем достаточно.***
[Пять] Рэйвен не знает, как это случилось Она была уверена, что программа, которую она создала, должна была предотвратить такое развитие событий, но, каким-то образом, им удалось взломать систему с земли, и вот они здесь. Окруженные сотнями разгневанных, кровожадных, голодных психопатов-убийц — они в меньшинстве, и им некуда бежать. — Дерьмо, — бормочет Мерфи рядом с ней. — Это еще мягко сказано. — Что мы будем делать? — спрашивает он ее, пока долбление в металлическую дверь становится все сильнее и сильнее, и она зловеще скрипит под весом того, что они используют, чтобы выломать ее. Они загнали их в один из грузовых отсеков, и они уже порылись в ящиках в поисках чего угодно, что помогло бы им убраться отсюда, но ничего не было. Все, что у них есть, это их мозги, и это то, что привело их сюда в данный момент в первую очередь. Рэйвен, на крайний случай, сумела удаленно взломать систему, открыв воздушные шлюзы на одном из участков корабля, выбросив как минимум пятьдесят человек. Так или иначе, пятьдесят выброшенных и еще двести пятьдесят — это не лучший шанс, но это хотя бы что-то. Тем не менее, это означает, что ей удалось сильно вывести толпу. И они стреляют в них без перерыва. — Мы должны просто сдаться, — говорит Мерфи тогда. Она оборачивается, широко раскрыв глаза. — Что? Нет! — Послушай, Рэйвен. — он поворачивается к ней с дикими глазами, тяжело дыша, такой же испуганный. — Мы должны верить, что Беллами получил наш сигнал SOS. Что он разработает план с Диозой. — С каким рычагом? — шипит она. — Наш рычаг пропал! Он смеется тогда, и его смех почти истерический. — Черт, если бы я только знал! Но все, что я знаю, это что мы должны были умереть уже сто раз. Я имею в виду, черт, Кларк жива, а мы думали, что она умерла шесть лет назад! Итак, каков еще один смертный приговор для таракана? Она качает головой. — И что насчет меня? — Я не позволю, чтобы что-нибудь с тобой случилось, — говорит он с яростью, которая шокирует ее, и ей не остается ничего, кроме как поверить ему. Она не знает, что сказать на это. Она не думает, что может что-то сказать, потому что между ними слишком много недосказанности. Годы и годы слов, которые она должна была произнести, и слов, которые не должна была. Так что она вдыхает и выдыхает, и говорит: — Ладно. Давай сделаем это. Он кивает. И на секунду она думает, что, может быть, он храбрее, чем она сама признавала, и он скажет то, что она не может. Но он не говорит. Вместо этого он хватает ее за руку и пожимает, прежде чем отпустить. У нее нет времени, чтобы подумать, что это значит. Потому что потом открывается дверь, и последнее, что она запоминает, прежде чем ее вырубают, это вид Джона Мерфи, выходящего перед ней с поднятыми руками, словно какой-то нелепый, самоотверженный, бескорыстный герой. И прямо сейчас она удивлена тем, как сильно ненавидит это.***
[+1] Мерфи не может вспомнить многое из того, что произошло на борту Элигия. Не помнит момент, когда помощь пришла спасти их, или как, черт возьми, им удалось найти путь на землю, но он осознает ту вонючую минуту, когда сознание возвращается к нему. Это безошибочный запах их драгоценной обугленной и гнилой Земли. И кровь, тоже. Его, конечно, и, несмотря на все ее усилия, ее тоже. Ему не нужно открывать глаза, чтобы узнать, что это Рэйвен сидит рядом с ним, ее рука обнимает его. Он помнит нелепые плотоядные взгляды и жаждущие руки, и он хотел убить каждого из этих ублюдков там и тогда, так что он сделал единственную вещь, которую мог. Взбесил их как только смог его умными речами и небрежным отношением, и заставил их поверить, что ему нечего терять. Он помнит первое колено, ударившее в живот, которое выжало самый последний атом воздуха из его легких и оставило его задыхающимся. Он помнит бесчисленные ужасные удары по лицу и знакомый вкус крови во рту, которая теперь течет по подбородку и стекает на пол. Он помнит, как услышал крики Рэйвен — каждый более отчаянный, чем предыдущий. — Хватит! — умоляла она шепотом, который был всего лишь рыданиями. — Вы убиваете его! Хватит. Пожалуйста, хватит. Пожалуйста, хватит. Пожалуйста. Пожалуйста. Он помнит, как глаза останавливаются на ней, а зрение размыто красными слезами, сладкими и кровавыми, и помнит, как пытался сказать ей, все в порядке. Помнит, как она качала головой и не отворачивалась, и помнит, как это было, когда он наконец-то поверил ее словам о том, что она переживает, и на секунду он не чувствовал ничего. Он лгал, конечно. Потому что он помнит. Помнит все, что случилось наверху. И так он узнает, что она, вероятно, не двинула ни одним мускулом с тех пор, как их спасли, что она прижималась к нему все это время. И что подо всем этим Рэйвен Рейес — всего лишь одно большое кровоточащее сердце, и он до сих пор не знает, как ему повезло настолько, что есть часть ее сердца, что кровоточила для него. Когда он, наконец, открывает глаза, это Рэйвен, кто склонился над ним, как будто она знала. что он был в сознании все это время. — Сюрприз, — он задыхается от кашля, его горло сухое, язык прилип к небу. — Я все еще дышу. — Шокирована до глубины души, Мерфи. Его усмешка превращается в гримасу, когда его глаза натыкаются на отвратительную рану над ее бровью, и его пальцы тянутся к ней. Она сглатывает. — Прости меня. — Не твоя вина, Мерфи. Я могу прожить с несколькими шрамами. Но потерять тебя?.. Он выдыхает, вспоминая очень давний разговор, и на его губах начинает играть улыбка, когда он думает, как далеко они пришли. — Этого никогда не случится, Рейес. — Нет? — Нет, — усмехается он криво из-за всех припухлостей и ушибов, украшающих его лицо. — Таракан, помнишь? Она смеется. — Мы выжили, — говорит он. И нет страха. Нет удивления. Как будто он знал все это время. — Да, — улыбается она, запуская руку в его волосы, и он обвинит в этом несколько своих сотрясений, но, черт, она красивая. — Да, мы выжили. Конец.