Memento

      Что за странная вещь эта память. Как много ужасного и прекрасного она делает с людьми, как меняет их, обрекая на вечную муку. Оливер никогда не думал об этом, да и зачем бы ему было о таком размышлять, в самом деле. Пока не появился Карл.       Нет, Карл был совсем не про то, что люди имеют в виду под словом "думать", не про что-то такое, он был скорее про то, что люди хотят иметь в виду под словом "чувствовать". Такой тонкий, хрупкий, такой трагически печальный, как актёр шекспировской пьесы, он должен был в первую очередь королём, а потом человеком, но, видно, что-то пошло не так, и Кромвель почему-то видел в нём только человека.       И совсем не хотел видеть короля.       Кромвель никогда не замечал за собой хорошей памяти, особенно зрительной, а тут вдруг каждый вечер ему как нарочно стали в точности видеться все события минувшего дня, а самое главное, Карл. Улыбающийся, серьёзный, задумчивый и вновь печальный. Вновь разрывающий его сердце напополам своими светло-голубыми глазами, смотрящими в никуда. Что за дурацкая мука - каждый раз наблюдать то, что никогда не будет тебе принадлежать, да оно даже никогда не посмотрит на тебя так, как ты этого хочешь.       Оно на тебя вообще не посмотрит.       Нет, Карл, конечно, соблюдал все приличия, он был предельно вежлив, осторожен, деликатен, но он никогда не смотрел на Оливера так, как обычно смотрят. Да, бесспорно, его глаза были направлены куда-то на Кромвеля, но они всегда, всегда были такими... пустыми? такими... безжизненными? Полными льда? Оливер не знал, не хотел гадать, не хотел проверять, потому что боялся этого ответа. Потому что боялся сам оказаться виновным в том, что Карл, будучи зрячим, вдруг окажется совсем слепым, неспособным что-либо увидеть в хоть сколько-то хорошем свете. Или вообще увидеть. Кромвель часто думал, что появляется в сознании пленного короля, когда он смотрит, читает, просто невзначай изучает что-то взглядом. Это изображение того, что перед ним? Обрывки мыслей? Неясные образы? Ничто?       Оливер бы душу продал, чтобы узнать, что Карл вспоминает по вечерам, что появляется перед ним. Оливер бы душу продал, чтобы узнать, что что-то, что он теперь часто чувствует внутри, что-то странное, неправильное, но такое тёплое, чувствует и Карл. Хоть на самую малость, но чувствует. Что-то, что ещё может растопить его глаза.       Ведь у него живое сердце.       Четыре года пролетели, как один день, и вот Оливер стоит на пороге комнат короля, не зная, что ему сказать. Память хитрит, изворачивается, зло шутит над ним, забирая то, что ему должно, положено помнить, и заменяя тем, что ему помнить совсем не надо.       Кромвель совсем не мог воскресить в сознании тот момент, когда он подписал королю приговор.       Зато он отчётливо помнил каждую секунду того проклятого разговора.       Да не было там ничего, так, пара фраз, которая окончательно убила в Карле желание жить ещё заочно. Так, пара фраз, дата казни и жуткий, пронизанный горькой болью взгляд, задающий Оливеру самый страшный для него вопрос: "За что?"       Кромвель не знал, как ему ответить.       Он, конечно, мог говорить про права, обязанности, преступления, мог повторять все эти громкие слова, сказанные ещё в суде, но какой был в этом толк, если ничто из этого не являлось теперь хоть сколько-то весомой правдой, для того, чтобы отрубить этому прекрасному, святому человеку голову, как птице для обеденного стола. Он, конечно, мог говорить, но что из сказанного не было бы ложью?       Он, конечно, не мог.       Карл не плакал, не оскорблял, не винил, он просто смотрел, нервно сминая собственные манжеты, ломая тонкие пальцы, едва дыша, и Оливер не мог оторвать от него взгляда, не мог спрятаться от него, отвернуться, он смотрел в ответ, и что-то в нём медленно и больно умирало, сгорая заживо подобно вероотступникам.       В сущности, Оливер и был таковым, он был грешен, страшно грешен и наверняка заслужил всё то, что с ним происходило, заслужил это испытание памятью, неизвестностью, испытание... любовью? Нет, не так. Он заслужил вечную муку.       А Карл всё смотрел и смотрел. В его зрачках было совсем пусто.

***

      В тот январский день Оливер всё же решился снова посмотреть на Карла, поймать его жуткий взгляд. Помучиться напоследок и вместе с тем увидеть любимые глаза.       Они одновременно посмотрели друг на друга, это было так неожиданно и странно, что Кромвель с непривычки моргал, и казалось, что у него наворачивались слёзы.       Или не казалось.       Карл впервые в жизни разглядывал его, в этом было что-то нежное, тёплое, заботящееся, Оливер впервые ощущал, что на него смотрят, как на живого и важного, как на нужного, что Карл наконец видит, и лёд оттаял. Он наслаждался этим взглядом, королём, стараясь запомнить каждый миг этого почти невероятного случая...       Одно слово палача, и зрачки Карла снова сковал многовековой лёд. Оливер так и не смог вспомнить его другим.       Память запечатлела всё: договоры, суды, эти отвратительные разговоры, чувство, лёд, безразличие, боль, страх и удар топора. Память была ужасной и злой, память подкидывала ему сны, видения, голоса, память по-настоящему издевалась над ним, с каждым разом усиливая мучения. Она была самым страшным его палачом, и Оливер отчётливо знал - он это заслужил. И это было единственное, чего он был достоин.       Железный Кромвель стал ещё крепче, но каждый вечер он позволял себе одну единственную слабость.       Оливер молился о том, чтобы сойти с ума.