Всё будет

      — Всё будет, Маш. Я тебе обещаю, — Лема смеётся и целует в макушку, словно успокаивая. «Я здесь, я с тобой». — Напишем мы с тобой альбом, не волнуйся. Ещё факи всем со сцены во время концерта потыкаем. «Ага-а, уёбки, не верили в нас? Сосите хуй!»       Это определённо заразительно, потому что Маша тоже начинает смеяться, прикрывая рот тыльной стороной ладони. Становится действительно легче, на плечи больше ничего не давит, и она даже обнимает подругу, отбросив привычный страх.       Маша ещё не знает, что не будет альбома ни у неё, ни у Лемы — работа встанет и уйдёт нахуй, добавляя ей лишний повод психовать. Будто отсутствия работы и квартиры ей не хватало.       — Даже из Теремка не пишут, Лем! Из Теремка! — отчаянно восклицает Химченко, закрывая глаза и укладывая голову на плечо Лемы. В квартире подруги не то, чтобы сильно тепло, но лучше, чем на улице. Уютное лето заканчивается, а вместе с ним и надежды набрать каких-то нормальных денег, «побираясь» по площадям вместе с Костей.       — Напишут ещё, не ссы ты так, господи.        Маша и рада бы «не ссать», но оставаться в чужой квартире дольше, чем она уже тусуется, попросту неприлично. Не так ей представлялся переезд в пасмурный Санкт-Петербург, не так ей представлялись планы на будущее творчество, не так…       — Маш? Эй, Мария, алё! — громко зовёт Лема, щёлкая пальцами перед чужим носом, от мыслей мрачных отвлекая. — Ты меня не слышишь, что ли? Я тебя не выгоняю. Ищи работу, сколько тебе вздумается. Мы справимся с тобой, усекла? А ну, говори, усекла?       — Усекла, усекла, — соглашается и снова смеётся, чувствую ту же лёгкость и беззаботность, что раньше. Лема валит её на кровать и щекочет бока, от чего смех становится громче, а щёки у Химы — краснее. — А ну отстань! Уйди! Уйди кому сказала!       — Не-е-етушки, защищайся!       Лема широко лыбится, сверкает идеально–белыми зубами (ещё бы, столько времени тратить на них каждый день, как ещё эмаль не стёрлась?). И Маша покорно верит — этой улыбке, этим тёплым вечерам в холодной квартире, этим обещаниям, тянущимся уже четвёртый год.       Маша верит, как никому и никогда — даже Юра, который всегда_рядом и всегда_поддерживает того же не удостоился. И он предлагал ей встречаться, предлагал помощь, но Маша вежливо отказывалась, раз за разом лишь посильнее сжимая ладонь Лемы в своей.       — Извини, у меня уже есть важный в жизни человек, — мягко объясняет, чтобы не обидеть, не задеть — Маша всё та же тряпка, сколько бы времени не прошло со школьной скамьи. И Юра, слава богу, понимает. И уходит.       У Маши есть важный в жизни человек, но есть ли она в жизни этого человека — она совершенно не уверена. Потому что Лема, кажется, и не знает, насколько серьёзно воспринимаются её поцелуи и объятия, насколько они на самом деле важны для Химченко. У Лемы то один Никита, то второй, то ещё кто-нибудь, лишь бы не Маша, и остаётся только одно. Самое логичное и самое страшное.       — Я уезжаю, — решается в один вечер Хима, отодвинув от себя чашку с чаем. Лема не выглядит удивлённой или сильно расстроенной. Улыбается печально, но с пониманием, больше не тянется обнять. Только похлопывает по плечу и кивает головой.       Вряд ли с людьми принято расставаться так, но вряд ли это вообще можно назвать расставанием. Маше помогают родители, она умудряется снимать квартиру самостоятельно, и продолжать безуспешные попытки писать альбом.       А потом в их жизни появляется Алина. Не сильно прям младше, но по ощущениям — совсем ещё ребёнок, дико уверенный в себе и настырный. У Алины нет слова «нет», она респектует в первую очередь Маше, сразу предлагая фит.       — Просто скажи, что тебе нужно. Я всё устрою, — уверенно заявляет, прикуривая и выдыхая в сторону от неё, хотя Химченко сама стоит с сигаретой. Появляется чувство какой-то болезненной ностальгии, от которой сжимается горло, и от дыма резко начинает тошнить. Где-то она уже это слышала.       Маше нужна помощь, ещё больше, чем раньше, и просить о ней всё ещё чудовищно стыдно, но Алина смотрит прямо в глаза, кивает, мол, говори, я слушаю, доверься мне. И Маша говорит, вываливает больше, чем стоило бы: альбом нужно допилить, но кроме кривых демок ничего нету, а сроки уже горят возле жопы, помоги.       И Алина, внезапно, помогает. Знакомит её с Артуром, который с полуслов понимает привычные не-музыкальные описания Маши «ну там тыдыщ, будум, и чтоб ещё печально на фоне подвывало» и создаёт что-то такое, от чего мурашки идут по коже. То, чего она и хотела.       Алина таскает её по битмарям, Алина зовёт её сделать совместную епиху, Алина соглашается вместе забаттлить, и Маша потихоньку заново начинает доверять. По-настоящему. И даже сама решает, что они выступят, как Мамин Подруган. Лема не против, они весело общаются все втроём, и никто не чувствует дикой неловкости или паники — впервые за долгие четыре года.       — Да не парься ты, я всё решу, — машет рукой Алина, когда они уже заканчивают интервью у Блейза на диване, названивая кому-то по телефону. Маша не очень понимает, о чём она конкретно — о концертах, о такси, или о монстрах, которых она теперь будет бояться, как маленькая девочка. Хотя скорее всего обо всём и сразу.       Она не думала, что когда-нибудь дорастёт до интервью — полноценного, часового, тем более у Блейза. Но вот она здесь, и не будь рядом Алины, чёрт знает, когда бы она смогла побывать здесь. И побывала ли бы вообще.       — Слушай, я не знаю, что у вас было с Лемой, но я — не она, окей? — раздраженно ворчит Алина уже на улице, чиркая зажигалкой. — Я за базар всегда вывожу. Сказала помогу, значит помогу. Сказала фитанем, значит фитанем.       Маша сама не знает, что было у них с Лемой. Ей это очень интересно, но если спросить, вопрос, как обычно, отложится куда-то на «потом».       Мы обязательно фитанём на моём альбоме, Маш! Только я напишу его потом, — а потом она не зовёт её, вместо этого записав трек с Антоном.       Конечно запишем совместку, Маш, о чём вообще разговор? Просто потом, — а потом Маша выпускает альбом, на котором нет Лемы. На котором от Лемы только стихи.       — Всё будет, не переживай, Маш. Я устрою.       Лема говорила это раньше, и Маша ей искренне верила, не задавая больше никаких вопросов. И Лема не врала, ей это несвойственно (что бы она не читала в своих треках), просто это «потом», кажется, не наступит для неё уже никогда.       Алина говорит это сейчас, и Маша ей искренне верит, стоя на сцене, пока толпа скандирует «Хима» в конце концерта. Её собственного концерта. И она не тычет никому факи в лицо, только обнимается с Никитой и Алиной, за компанию притянув Лему.       Маша не знает, что было у них с Лемой, но уверена, что это закончилось. И она решает сделать это последней вещью, которую она отложит на «потом», ведь гораздо сложнее признать, что ей очень даже свойственно врать.