Если человек лишает кого-то жизни, то его жизнь тоже в праве отнять лики Правосудия. Отнять не всегда значит умертвить, лишь значит нарушить её принадлежность изначальному обладателю. Но почему тогда сами они, нет, мы, будучи людьми, как и все, не платим той же монетой? Рассматривая преступление с точки зрения самого преступления, его последствий, мотивы человека отодвигаются на второй план. Бывают люди, априори вызывающие отвращение своими действиями и кажущиеся недостойными личностями, не сохранившими в себе ничего, казалось бы, человеческого. Но ведь и это не может не иметь под собой оснований, не может просто возникнуть на пустом месте. Не секрет, что нет ни добра, ни зла в чистом виде, как нет и исключительно плохих или хороших людей. Мы все одинаковы, и сложно сказать, правильно ли судить нас именно так, как давно уже принято, отделяя личность от поступков. Человек слаб. Слаб перед миром, перед другими людьми, перед собой. И преступления только лишний раз это доказывают. Без правосудия всё совсем пойдёт крахом. Только кому нужно такое правосудие, отнимающее жизни в попытке за них же бороться?
***
После стольких бед дело Киры было наконец закрыто. Подробности не стали разглашаться в СМИ, единственное же вещественное доказательство вынесли решение уничтожить во избежание риска последующего рецидива. Трудно не соблазниться губительной властью, даже если известны её последствия. Личность преступника осветили в новостях, как и его дальнейший приговор, которым даже некоторые участники следствия оказались обескуражены. Но полуторанедельный допрос под руководством главы расследования не дал солгать. Вскоре после этих событий мир потрясла ещё одна новость. Детектив Эл, согласившись дать интервью крупному телеканалу, по-прежнему, разумеется, не отступаясь от своей анонимной политики, в прямом эфире сообщил о намерении полностью отойти от дел. На вопросы о том, собирается ли тот когда-нибудь снова вернуться к должности «вершителя правосудия», Эл отвечать тактично отказался. С тех пор прошло три месяца, из которых последние полтора он и вовсе не выходил из дома. Его привычный день теперь мало чем отличался от будней типичного хиккикомори, коих в Японии насчитывалось около полумиллиона. Раньше Эл действительно жил затворником, когда занимался мелкими расследованиями, или, во всяком случае, не подвергавшимися такой огласке. Теперь же он скорее чувствовал себя так, будто прошел войну, чудом выжил, и не знал, как жить с этим дальше. Поначалу Эл даже хорошо держался. Думал, что сможет отмахнуться от всего, как от дурного сна. Но простого ухода от дел, конечно, оказалось недостаточным: от себя-то он никуда убежать не мог. — Прости, что убил тебя, — вдруг раздалось в тишине темной комнаты, от чего Эл чуть вздрогнул. Он уснул на полу, провалился в сон на какие-то жалкие минуты и проснулся от звука собственного же хриплого голоса. Столкнувшись в своей жизни со столькими убийствами — жестокими, изощрёнными, безрассудными, загадочными — Эл все равно не мог представить, каково это. Он никогда на самом деле не понимал, что значит убить человека. До тех пор. В голове было пусто. Эл знал — это ненадолго. Он потянулся к мобильнику просто по привычке: теперь время уже ничего не значит, оно просто идет. Эл уставился в до боли знакомый светлый потолок. Даже в полумраке комнаты он воспринимался белым, потому что Эл с таким образом жизни, похоже, давно ещё приобрел способность ночного видения. И одного этого взгляда оказалось достаточно, чтобы воспоминания снова дали о себе знать. Вечно бередить собственные раны и было единственным искуплением детектива. Он думал, что в сотый раз вернется в тот день, когда в последний раз видел Лайта, но сознание обмануло его. Тогда было Рождество. Эл отпустил на праздники всех участников расследования, оставшись один. В конце концов, и сам он видел в этом повод побыть с собой наедине. Он уже не помнил, когда в последний раз вообще хоть что-то праздновал, что уж говорить о Рождестве. Вопреки всем его ожиданиям, около пяти вечера в дверь шумно постучали. Эл несколько насторожился, но после того, как с противоположной стороны раздался знакомый голос, то человека всё же впустил. В его прихожей стоял Лайт, весь нагруженный пакетами, как выяснилось, с продуктами и украшениями. — Рождество — это семейный праздник, и ко мне ты, конечно, не поедешь. Но всё равно немного праздника даже тебе не помешает, — юноша как-то по-особенному улыбался, как будто бы для него все это действительно много значило. Эл совсем не ожидал увидеть Лайта воодушевлённым таким обычным для него самого днём, но противиться его внезапному дружественному порыву не стал. В конце концов любопытно было понаблюдать за ним в такой непринуждённой обстановке, где тот, похоже, совсем не сдерживал себя. Юноша быстро прошёл на кухню, заставив пакетами столешницу. — Я накупил сладкого и еще бутылку шампанского. Только не смотри на меня так, я тоже не фанат алкоголя. Оно слабое, почти как газировка. Но тут есть и кое-что посерьёзнее, — Лайт перевёл взгляд на Эла, который напрягся ещё на упоминании алкоголя. — Это мясо в кисло-СЛАДКОМ соусе. Ничего ведь страшного не случится, если ты на один день отойдёшь от своей диеты? — Он усмехнулся и принялся разбирать покупки. Эл плюхнулся на диван. Стол постепенно заполнялся цветастыми упаковками — брикет мороженного, пуддинг, зефир, пачка шоколадного драже, разные батончики и печенье. Даже желудок как-то приятно свело от вида такого разнообразия. И как тут было думать о каком-то там мясе? — Но ты ведь все равно не узнаешь, съел я его или нет, — Эл внимательно наблюдал за движениями рук Лайта, ловко выуживающих из пакета новый контейнер. Тот самый злополучный контейнер с просвечивающими через прозрачные стенки едко-оранжевыми кусочками. — Остаётся только надеяться, что твоя совесть меня не подведёт. В целом в тот день Лайт был непривычно активным под влиянием своего энтузиазма. Например обнаружив, что у Эла нет ничего даже отдалённо напоминающего ёлку, почти с негодованием напялил на него рождественский колпак, а сам пропал на час. Эл даже было подумал, что тот умерил свой предпраздничный пыл и больше не вернется. Уже взял со столешницы пуддинг, удобно растянулся на диване, как в дверь снова постучали. На этот раз Лайт пришёл с искусственной карликовой ёлкой, размером около пятидесяти сантиметров, но даже этого было больше, чем достаточно. Хоть Эл изначально и не планировал всем этим заниматься, Лайт всё же подначил его украсить квартиру, причём ему и уговаривать, по правде, не пришлось. На маленькую ёлку они нацепили пару игрушек, развесили где только можно мишуру, нашлось даже место для нескольких пластиковых шаров, свисающих с ножей на подставке, края плоского телевизора и крючков в прихожей. Камина в крайней минималистично обставленной квартире Эла, конечно, не было, поэтому носок, под цвет колпака, Лайт повесил на дверную ручку. И только когда все приготовления были окончены, наконец уселся рядом с Элом. — А что, колпак только мне полагается? — покосился он на юношу, доедая все тот же пуддинг, от которого ранее его отвлекли. Лайт устало указал кивком на кофейный столик. — Сил нет. Тогда Эл сам потянулся к пакету, нашарил на дне колпак и тоже напялил его на голову Лайта. Что-то в этом всём всё-таки было, будто бы духом Рождества и правда можно заразиться. Конечно, праздновать они вместе, как и предполагалось, не стали. Впрочем, после этого внезапного визита на душе у Эла стало как-то странно. Он хорошо запомнил тот момент, когда Лайт уже собрался уходить. Эл стоял в гостиной, а его незваный гость надевал куртку в прихожей, решив так и остаться в своем колпаке. Провести с ним последние пару часов оказалось на удивление приятно. Будто бы они и правда были друзьями, а не просто связаны работой над делом об опаснейшем преступнике. — Лайт, — Эл окликнул его напоследок и улыбнулся краешками губ. — С Рождеством. Прости, что убил тебя. И теперь на него глядел уже не красивый юноша с огнём энтузиазма в глазах, а нечто отдалённо напоминающее живого человека. Безликое нечто, обречённое существовать в человеческой оболочке.***
В полупустой светлой комнате царило напряжение. Полтора месяца назад, когда молодой детектив направлялся туда, то думал только о том, что эта своеобразная исповедь сможет ему помочь, ибо не видел другого выхода. И он действительно не чувствовал особого волнения, пока не думал об этом. Когда до ушей стал доноситься звук приближающихся шагов, Эл разглядывал растения на подоконнике, размышляя о том, что тут довольно уютно. Но после взгляд как-то невольно скользнул в сторону движения на периферии. И вот, Эл уже наблюдал за тем, как перед ним усаживали совершенно истощённого человека. Бледная кожа, даже с явно нездоровым зеленоватым оттенком. Пустые кукольные глаза. Лицо испещрено ссадинами, губы разбиты, нос чуть покошен. Кроме того, юноша совсем не мог ровно держаться, поэтому смотритель прекратил свои попытки придать ему более достойный вид перед детективом. Руки его фиксировались смирительной рубашкой, и парень тот час же с грохотом рухнул на металлический стол. — Вы, должно быть, знаете, что по правилам больницы мы не можем допускать пациентов этого сектора к контакту с посетителями без введённой дозы транквилизаторов, — проинформировал сотрудник клиники. — Однако мы готовы предоставить вам столько времени, сколько потребуется. Эл молча кивнул, стараясь выглядеть апатичным. Он не заметил, как работник вышел, не заметил и того, что на полминуты застыл в ужасе, сковавшем даже его дыхание. Видеть то, что осталось от Лайта, оказалось намного тяжелее, чем он себе представлял. Ему довелось наблюдать за ним в тяжёлом, измученном состоянии, и даже не один раз. Но между ним тогда и сейчас была огромная пропасть, не просто видимая невооруженным взглядом, а едва ли не ощутимая. Эл с трудом поборол желание просто встать и уйти. Наверное не подскочил только от того, что увидел стоящего у двери Ватари, который хоть немного, но мог понять его. Детектив вжался в спинку стула. Все внутри неприятно ныло, в ушах странно шумело, и удары гулко бьющегося сердца отдавали в затылок, однако взгляда Эл не отводил. Скорее не позволял себе этого. Насильно заставлял смотреть на то, что сам сделал. Страшнее смерти, наверное, только постепенная потеря личности. Когда все то, что раньше было человеком со своим характером, интересами, недостатками, жило своей жизнью, имело какие-то цели, обращается в то самое безликое нечто. Эл видел в сидящем перед ним жестокого убийцу, для которого человеческие жизни не имели никакой ценности, а сами люди были только пешками в его руках. Но вместе с тем он видел и Лайта. Очень смышлёного и разностороннего юношу, перед которым открывался целый мир возможностей и перспектив большого будущего. И какой бы прекрасной ни была эта сторона его личности, другая же оставалась совершенно отвратительной. Человек не может зваться невиновным, если именно его сознание породило то, что представляет серьёзную угрозу для общества. Любое убийство это преступление. Преступление, как минимум, черты нравственных норм. И вся проблема заключается в том, что в ходе подобных деяний черта начинает стираться, а сокровенность человеческой жизни обесцениваться. И даже благая цель не может спасти от постепенного превращения в того, против кого намеревался бороться. Эл постоянно думал об этом с тех самых пор, как все выяснилось. Но даже прокручивая тогда в голове свои разумные доводы, ему все равно не удалось унять дрожь. — Ватари, — звук собственного голоса показался ему незнакомым и далеким, будто бы он раздавался откуда-то из-за стены, — подними его. Пока его помощник послушно двинулся к противоположной стороне стола, Эл всё же сдался и позволил себе отвернуться. Тем временем Ватари придвинул юношу поближе к стене и усадил как можно устойчивее, насколько это было возможно. После он продолжал легонько придерживать его за плечи. Эла, похоже, вовсе не смущало, что тот, стоя на той стороне, видит его таким растерянным. Теперь и Лайт глядел на него исподлобья, из под прядей грязно-рыжих волос. Смотрел так, будто его сейчас вырвет. — Привет, Лайт, — Эл не заметил, как впился ногтями в ткань джинсов, а там и в ногу. Детектив попытался поймать во взгляде юноши хоть что-то знакомое. По спине пробежал холодок: они оба с трудом осознавали, кто перед ними. — Мы раньше очень тесно работали вместе и поэтому, я считаю, ты должен знать, — Эл сам не понимал, к чему все это. Еще несколько минут назад он вообще не думал, что сможет заговорить. — Я пришел извиниться, но на самом деле, наверное, просто хочу, чтобы меня перестало мучить чувство вины. За это тоже прошу прощения. Я не самый хороший человек. Лайт не мог узнать в нем кого-то из корреспондентов, которые обычно вели себя с ним увереннее. Поэтому просто вперил в него свой пустой взгляд. — Но знаешь, Лайт. Как бы бесчеловечно я ни поступил, нет такого закона, который упрятал бы меня за решетку, — голос детектива еще звучал твердо, но с каждым словом внутри него что-то с треском ломалось. — Поэтому всё, что я могу, это только извиняться. Эл держался из последних сил, чтобы самому не согнуться над этим столом, но продолжал смотреть в его потускневшие глаза. — Прости меня, Лайт. Прости, что убил тебя.