Видали, как покойники стреляют?
Даже не пытаюсь выключить телефон, оповещения уже работают как фоновый звук. Но периодически хочется хорошенько трахнуть его об стенку, да так, чтобы не раздражал глаза белым экраном, чтобы тот разлетелся вдребезги. Могу ли я надеяться на то, что хоть один осколок попадет мне в сердце, подобно той детской поеботне о бесконечной силе любви? Едва ли. — Почему в жизни нет Герды, тупого гондона Кая, да настолько простых загадок? Почему какая-нибудь стремная старуха не может резко ворваться в твою жизнь со словами «выложи из семок слово "пидор", и будет тебе счастье»? — вижу твою улыбку, а в руке начинает подрагивать заженная сигарета, все норовя упасть. Бля, было бы невероятно уморительно подохнуть от пожара, запершись в своей коморке, в окружении кучи мусора, бутылок, бычков всяких. Сплю и вижу, как спасатели выносят мое тело из квартиры, говоря «ебать он долбоеб, совсем шизанутый. Мало того, что дом подпалил, так ещё и свихнулся тут нахуй. Сколько он на солнышко не выглядывал, говорите? Месяц? Два?». Хотя ладно, бред какой-то. Нет, серьезно, какое ещё солнце в Питере? А ты сидишь на своем излюбленном месте и молчишь — ты сегодня шибко несговорчивый, да как и всегда. Вечно пьяный, с пеленой перед глазами и как дебил в пальто в помещении. Неизменная нескончаемая сигара у тебя в руках; где ж ты ее взял, не признаешься. — Опять будешь буравить меня своим осуждающим взглядом а-ля до чего ты докатился, Олежа, а ведь как начинали, да? — расфокусированным взглядом пытаюсь выкупить мельчайшие детали из твоего образа; о, сегодня ты в кепочке. Спасибо вам, галюны, за разнообразие, с вами не соскучишься! Шуточно наклоняюсь к тебе корпусом ближе, делаю моську посерьёзней и говорю: — О нет, ты что, обиделся? И вообще, “не молчи, скажи мне хоть пару слов”, как упомянул один великий человек. Смотри-ка, память у меня явно лучше, чем у тебя. Почему-то я не удивлен. А знаешь, почему? — Олег, у тебя, блять, опять словесное недержание. — Ну, конечно. У меня же на хате развалилась дохлая Снежная Королева, хули! Бабу такую цеплять надо, а разговор не клеится, полная хуйня, — задеваю рукой бутылку с вискарем, еще полная, отпиваю, — да я еще и бухой. Да ещё и немного истерика, не находишь, уебан? Мне продолжать, или сам состришь? Глухо смеёшься. Просто смеёшься — нечего больше сказать. Прям как в жизни: крипово, с надрывом, матерясь прокуренным голосом, запрокидывая голову. Ничего себе ты кудесник: как кепка на месте осталась? — Ты по-прежнему хуево шутишь. — А ты по-прежнему пидор. И опять замолкаешь. И не сводишь с меня глаз. Раньше нехило напрягало, сейчас привык. Прикончил бутылку с вискарем, приуныл. Надо будет проверить запас средств самоуничтожения на ближайшую неделю, иначе я тебя, Роман Николаевич, просто не вынесу. Перевожу взгляд с твоей горящей сигареты, вспоминаю о своей, — догоревшей уже давным-давно до самого фильтра, — откидываю в ближайшую бутылку, залипаю в стену. Представляю, каково тебе здесь сидеть, без остановки смотря на бледную поганку с невъебенно огромными синяками под глазами, развалившуюся у стены в окружении бесчисленных бутылок. Крайне приятное зрелище моя жизнь из себя сейчас представляет. Невероятно интересно, целыми днями бы наблюдал. Так сказать, Олег Савченко в его естественной среде обитания. Хочу вбросить очередную херню, но ты словно прочитал мои мысли заранее и вышел. Ну и вали нахуй,***
Потихоньку всё становится на свои места: депрессуха сбавила обороты, вокруг все так же тошнотворно серо, регулярно пиная меня под зад. С музыкой пока трудно и непривычно — нового битмейкера найти трудно, ты был единственным таким особенным, да взял и съебался с концами. Посему пилим клип на старую песню, ремикс на чужую. Продуктивно, нечего сказать. Стабильно напиваюсь в дребедень прямо напротив тебя, по обыкновению, выслушивая, как ты ворчишь о том, насколько это все вредно. Лицемер, блять. В один из дней застаешь меня врасплох: — Олег, а почему бы не отпустить? — Не-не, ты что, если я отпущу, то бутылка разобьётся, осколков будет дохуя и больше; ты это убирать будешь, что ли? — неловкая пауза, — Кстати, помнишь, как мы однажды в клубе.. — Ты понял, о чем я, не переводи тему. Ты не отвлекаешься сегодня на сигарету, одет так же, как в день нашего знакомства: темно-синяя футболка с белой, стершейся от времени надписью и синие джинсы с прорезями в коленях, до сих пор помню, как ты скривился, услышав мое «стильно-модно-молодежно» при встрече, — немного согнулся в кресле в мою сторону, руки крепко сцеплены в замок. Ебучий взгляд прямо в душу, глаза в глаза. Смотрю растерянно и абсолютно не ебу, какого ответа ты от меня ждёшь. — Я и так уже отпустил тебя, братан, покойся с миром. Земля тебе пухом и все в таком духе, аминь, — отвожу взгляд в сторону, что, видимо, меня и выдает. — Врешь, Савченко. Вздрагиваю от этого леденящего «Савченко». Ты же знаешь, как я ненавижу, когда ты меня так зовёшь. Руки подрагивают — ну все, я посыпался, господа, не поминайте лихом. — Олег, ты же понимаешь, что это не может длиться вечно, ты и так все проебал, — бормочу что-то, вроде «мое воображение, делаю всё, что хочу», не обращаешь внимания, — просто один вопрос: где я сейчас? Тишина. Меня знобит, боль в голове пульсирует, отдает в виски. Пивас в руке уже почти выплескивается из-за нервных, слишком резких подергиваний, но уперто молчу. — Я знаю, что ты хочешь ко мне. Это уже не поправимо. Но не говори, что ты хочешь ко мне туда. Просто не глупи, ладно? Я не хочу, чтобы ты нахуй выпилился из-за.. — Что же ты тогда оставил меня здесь одного, тварь? — не вижу, но чувствую, какой у меня сейчас безумный взгляд. — Я сглупил тогда, когда познакомился с одним английским геем, жалею до сих пор, ух. Горько поджимаешь губы. Мне тоже сейчас не сладко строить тирады перед тобой. — Почему ты ушел, даже не попрощавшись? Почему, когда я уговаривал тебя прекратить, посылал всех нахуй, закидываясь новой порцией очередного дерьма? — перед глазами уже мутнеет из-за противной влаги. Не даю тебе и шанса вставить свое словечко. — Мы оббегали всех поставщиков, чтобы гнали тебя мокрыми тряпками от мест сбыта! Где ты, мать твою, доставал ту дрянь?! Бля, сорвался. С криками, в стену, рядом с твоей головой, прилетает бутылка. Опять убираться долго придется. Ещё и с обоями что-то думать, так как арендодатель явно не обрадуется коньячному пятну на светлых обоях. От тебя одни проблемы, конч. Легко уклоняешься в сторону и смотришь на меня так грустно, аки побитая собака. Хорошая тактика, но сейчас мне слишком хуево, чтобы расчехлиться на жалость. Закрываю лицо ладонями, затылком больно бьюсь о стену. — Уйди, старушка, я в печали, — поворачиваюсь к тебе, отшучиваюсь, выдавливаю из себя смешок, мол, спокуха, нормально все,***
На дворе конец апреля. Птичий помет повсюду, кусты расцвели, куда ни глянь, лужи, грязь, аллергия и вечные чихи окружающих, — весной веет отовсюду. Обожаю. Но, как и всегда, зад на улицу лишний раз не высовываю, нах надо. — Тебе тридцатник на днях стукнул, в курсе? — Опускаю взгляд на руку без часов, шуточно приближая ее под самый нос, — мм, кажется, с твоей кончины прошло ровно девять месяцев, не находишь? Впервые вижу тебя в трезвом уме, что крайне странно. Словом, ощущения не очень. Подпёр голову рукой, смотря на мои метания по дому. Нужно прибраться, через пару дней заглянет хозяин квартиры, не хочется остаться без определенного места жительства. В этой залупе к обеду стало намного чище, по крайней мере теперь я вижу пол. А лицезреть твою кислую мину не подшофе намного тягостнее стало. Я говорил, что привык? Я напиздел. — И Вы это никак не прокомментируете, Роман Николаевич? — Запыхавшись от уборки, поворачиваюсь к тебе. Никакой реакции. — Что, ПМС замучил, да? Нет, ты действительно какой-то унылый сегодня, зачем только притащился сюда, глаза мне мозолить? На тебя часто накатывает грустная хуйня в последнее время. Не иначе, как самоубийство задумал. Ой. Под вечер делать больше нечего. Уставший за день, прохожу в гостиную, где все ещё ты — все ещё в кресле. Мысли о выпивке отбрасываю далеко и надолго — этого я сейчас точно не вынесу. Плюхаюсь на диван напротив тебя, пытаюсь поймать твой взгляд, но это оказывается задачей не из лёгких, загадочный ублюдок. Гиблое дело. — Наконец-то поймал момент, когда ты не бухаешь как сука, — даже вздрогнул от того, как резанул по слуху твой голос в абсолютной тишине, перевожу взгляд на твои глаза, — скажи честно: ты по мне скучаешь? — Даже смешно становится, но сил посмеяться примерно нихуя. — Тупой вопрос. Если бы не скучал, тебя бы здесь не было. Или думаешь, что это внеземные силы тебя сюда пихнули дни мои коротать? К чему ты это? — Не смей сейчас выпить. Нам есть, что обсудить на адекватную голову. — Блять, ну не начинай опять. Ты — неизбежное зло, я не могу просто так взять и вычеркнуть Романа Сащенко из своей жизни. Это все не по щелчку пальцев работает, ю ноу? — нервничаю, руки бегают по коленям, жамкаю подушки, в глаза уже не смотрю — смелый нашелся. Не замечаю, как ты переместился ко мне на диван, по правую руку, как всегда. Передёргивает. Достаю подрагивающими руками пачку сигарет, но ты ее выхватываешь и швыряешь куда подальше. Отлично, теперь точно не отвлечься, доволен? — Олег, посмотри на меня. Покосился в сторону комода, под которым теперь заветные сижки, мысленно говорю им «пока». Крепко стиснул мое плечо, с нажимом: — Олег, в глаза. Нет, нельзя, ты слишком близко. Слишком близко твой голос. Слишком реален твой запах. Слишком родные твои прикосновения. Запрещаю себе повернуться. Сорваться и распустить слезы я себе позволить не могу. Как и не позволял с того самого знойного лета. Слишком неожиданно прикусываешь мочку уха. Незаметный всхлип срывается с моих губ. Ты точно его заметил, ты всегда все замечаешь. — Олег, — шепчешь невероятно интимно, на ухо. Подливаешь масла в огонь. Прошу, перестань, я же сейчас сорвусь. Не могу сказать это вслух, мой голос точно дрогнет. Опять скользишь зубками по уху, теперь по хрящику; нет, я этого не вынесу. Ты раньше никогда не вел себя так.. откровенно, что произошло? — Пожалуйста, нам нужно поговорить, повернись ко мне. Ну же. Твой голос действует на меня просто ужасно. Срываюсь с места и бегу в сторону ванной. Это просто невыносимо. Ты подрываешься вместе со мной к двери, но быстро догоняешь. Я не успеваю выйти в коридор, как оказываюсь зажатым в проеме. Замечательно, теперь будем и изнасилования практиковать. Что дальше? Окси цветы на концерт принести? Повышаем градус безумия. — Олеж, почему ты не хочешь меня просто послушать? — Потому что ты гон- — Это я уже слышал, придумай что-нибудь интереснее. — Извини, будучи распластанным на дверке, как-то плохо думается. Воображение отнимается, братан. Мурашки на моем теле делают какой-то охуенный кульбит, когда Рома проводит носом вдоль моей шеи. — Ты всегда мечтал, чтобы я так сделал, да? Упераешься лбом мне между лопаток. Руки обвили талию. На секунду в голову стреляет горькое осознание. Как из кольта. Но ты быстро отходишь. Теряю опору под ногами. Хочется осесть аккурат на пол, свернуться в клубочек, да попиздострадать о всяком. Я все ещё стою, облокотившись о косяк. Поза странная, думаю, со стороны мой расфокусированный взгляд в другие миры можно трактовать как а)всемирная скорбь, б)опять нахуярился, в) помогите, кажется, он умирает. Ты плюхнулся на диван, нервно закуриваешь и смотришь в потолок. Излюбленная траектория, да? — Знаешь, насколько уебищно чувствовать, что твоя любовь невзаимна? Вот прикипел ты к человеку, а ему на тебя не то, чтобы срать, но отношения не дальше дружеских, — возвращаюсь в этот мир и перевожу взгляд на тебя, закинувшего ногу на ногу, с подушкой в руках и заженной сигой. Хочу сказать "падла, не стряхивай грёбаный пепел на мой диван! Он не мой!", но продолжаю откровенничать, — это даже больнее — осознавать, что не можешь ничего сделать. Смотришь на меня. Мне становится ужасно жутко: неужели это жалость в твоих глазах? Нет, не смей. — Олег. Я говорил тебе раньше, говорю и сейчас: я не любил тебя. Ты должен это принять, иначе никак. Пизда рулю. Как будто холодной водой окатили. Теперь точно падаю. Подходишь ко мне, опускаешься на колени. — Ты должен. Это. Принять. Отпусти. Забудь, уебок. Ты не понимаешь, что это замкнутый круг? Ты просто губишь себя, перестань убиваться. Роме бы это не понравилось, — выдыхаешь терпкий дым прямо мне в лицо, но я его не чувствую. Вообще ни черта не чувствую. Не могу ничего ответить. Просто без слов. Тяжело вздыхаешь, бурча "каждый месяц одно и то же, чё ж ты не успокоишься никак?", Отходя обратно к дивану. А мне хреново. Хочу завыть от отчаяния, но просто не могу — крики застряли внутри и не хотят выходить, рядом с чем-то гнилым, передающим черными нитями заражение по всему телу. Сердце, кажется. — Сколько с моей смерти прошло, говоришь? Девять месяцев? А три с половиной года не хочешь? — устремил взгляд на меня. — Ты ебанулся, дядь. Ты уже не замечаешь друзей, что не дают тебе здесь сдохнуть от голода? Интернет, что вопит о твоей смерти, ибо ты не выходишь на связь уже пиздец сколько? Да даже соседей, что, блять, звонят по сто раз на дню, жалуясь на вечный шум из квартиры 37, будто тут кого-то режут или неистово ебут без остановки? Ты обязан зажить заново. Теперь-то я понял. Я живу в несуществующей реальности. Оказывается, вокруг все намного хуевое, чем кажется. — .. Рома, если это не ты, могу я кое-что сделать? — Это твое сознание, здесь ты можешь творить любую хуйню, — швыряешь сигарету куда-то назад. Поднимаюсь. Не без труда, на негнущихся ногах подхожу к дивану, опускаюсь к тебе на колени. И целую. Так, как хотел последние шесть лет. Вкладывая всю боль. Чувствую дорожки слез, понимая, что даже в моем воображении ты не отвечаешь. Мразь, мог бы и притвориться. — Я приму это, ладно? Я смогу. — Ты всегда так говоришь. Каждый ебаный раз. А затем я вновь сижу рядом с твоей кроваткой и смотрю, как ты напиваешься в хламину, забываешь обо всем и всех, ведя со мной задушевные беседы, соблюдая овощной образ жизни. Опять, — тяжко вздыхаешь, но я уже ничего не слышу. Обнимаю тебя, крепко-крепко, в момент теряя сознание.***
— Ром? — Что? — Ты все ещё здесь? — *вздох* Как видишь. И прекрати улыбаться, это пугает. — Это хорошо. Лучше жить, видя любовь каждый раз, чем умереть, от нее же сбегая, в курсе? Такая простая истина. — Дурак, вообще-то лучше всего — забыть, а не пятый год гнаться за покойником. — Знаю.Видали, как покойники стреляют? Точно в цель палят из дробовика в то, что осталось от наших сердец, притом регулярно, с точностью до секунды.