Овцелюбово

Уже ввечеру остановились мы в селе Овцелюбово, дабы сменить лошадей. В то время как извощики мои занимались повозкою, я взошел в трактир выпить чаю и отдохнуть с дороги. Трактирщик был бородатый плечистый детина виду самого разбойного, и я, признаться, оробел слегка, но он тут же усадил меня на лавку, участливо разспрашивая о дороге и не нужно ли мне чего, тем преодолев мое против него предубеждение. Он принес мне чаю, не такого слабого, как обыкновенно подают на станциях. - Барин, покушать не принести ли? С кухни пахло вкусно, без привычного по станционным трактирам душка тухлятины, а к тому же с утра я ничего не ел. - Принеси, сделай милость. Осмотревшись, я заметил, что пусто – ни девки-помощницы, ни загостившегося соседушки. К тому у кухонной двери углядел я топор и вилы и опасения мои вернулись сызнова. - Нету никого, барин. Все Василья-пастуха боятся! Трактирщик мой был словоохотлив и вот что он мне разсказал пока варился обед. Тому не так давно овцелюбское стадо пас Василий, угрюмый и нелюдимый мужик. Жил он на отшибе и с односельчанами сношений никаких не имел почти, но за скотиной ходил отменно. Стадо овцелюбское в добром согласии с наименованием села большей частью состояло из овец и коз, лишь у немногих были коровенки. В число оных входила бабка Микеиха, ее Зорьку Василий-пастух привечал особливо – ни разу по возвращении скотинки с выпаса не замечала Микеиха репьев на коровьих боках али волдырей от слепней-оводов. Радея за Василья, не имевшего ни жены, ни сестры, ни дочери, чтоб принесть ему на выпас обед, добрая старушка решила подкормить пастуха. Но ах! Что за картина открылась ея подслеповатым очам! У раскидистого дуба, в тени которого подремывало чутко стадо, подлый Василий, уперев могучие ладони во вздымающиеся коровьи бока, безстыдно пялил ея Зореньку, а скотинка лишь взмыкивала, подставляясь под своего злодея! Ахнув во крапивную расселину горшок со вчерашними щами, припустила Микеиха назад в Овцелюбово, и тем же вечером вняв ея слезной просьбе трактирщик мой зарезал злощастную коровенку. Поведав о сем, трактирщик поставил передо мною тарелку наваристых щей. - Барин батюшка, угощайся! Путь предстоял дальний, силы мои были на исходе, и я приступил к трапезе своей в то время как повествователь мой продолжил разсказ. Увы! По недомыслию али по злому умыслу наутро зазвала Микеиха к себе ничего не подозревавшего Василья на угощение. Соседи Микеихи сказывали, что узнав, чей бок он скушал только что с гречневою кашей, пастух взревел раненым быком, схватил ухват, у печи стоявший, и поднял бабку на его рогатину словно бык на рога. Старая Микеиха испустила дух, Василий же пастух, сказывали, еще долго плакал у ворот, выблевывая гречневую кашу с мясными ошметками. Когда же овцелюбовцы, выставив вперед кузнеца Антипа, могучего мужика с молотом, пришли крутить Василья, тот своротил ворота с частью ограды и ушел в лес. С тех пор минуло два дня и уже послали в город за жандармами, но трактирщик мой, опасаясь пастухова мщения, не разставался с топором и вилами. - Неровен час, меня на рога подымет, да и тебя тоже! – смеялся он. – Знаешь ли, барин, кого ты ел сейчас? Ту самую Зорьку! Только что проглоченный кусок комом стал у меня в глотке. Мой друг! поверишь ли, столь живое сострадание овладело мною, что еще немного и слезами излилось бы оно. Уже ли, говорил я сам себе, этот крестьянин не имеет чувствительности, уже ли снискание собственной пользы затворило вход ея в его сердце? Ведь Зорька та, безпечное дитя природы, росла не зная горя среди полей зеленых и полевых цветов, душа ея коровья наслаждалась земным блаженством. Пусть безсловесной скотиной была она, все ж чувства в ней были живые и не дано нам знать их истинной силы и глубины. Она была любима! как знать, возможно, взаимная их горячность услаждала и чувства и душу. Единожды насладившися любви веселием, не в силах они были противиться ея стремлению… и все сие блаженство разрушилось одним мгновением. А Василий-пастух? Вообрази, вообрази, говорил я себе, вообрази положение его, когда он понял, что возлюбленная его с ним разсталася на всегда. В толико жестоком отчаянии, стоящу над бездыханным телом своей возлюбленной, что оставалось ему? Человек, лишенный имения, чести, лишенный половины своея жизни, в самовольном изгнании, дабы избегнуть позорныя казни от рук бывших односельчан, Василий, поднявший на рогатины ухвата бабку Микеиху, был смертоубийца. Но смертоубийство сие небыло ли принужденно? Непричиною ли онаго сама убитая Микеиха? Он лишь следовал естественности, она же кровавыя принесла жертвы своей злобе. Ненашед способов спасти невинного убийцу, в сердце моем оправданного, я нехотел быть ни сообщником в его казни, ниже оной свидетелем; потому простившись с трактирщиком, лег я в кибитку. Слезы потекли из глаз моих; и в таковом положении почтовые клячи дотащили меня до следующаго стана.