небо, проплывая вспять, поможет мне вновь тебя украсть на влажных глазах апреля.
***
Сегодня я расскажу один секрет и он тебе наверняка понравится.
В грозу потаскушка из кабаре воняет штормом.
Иссохнись прекрасным цветком, увянь словно потрепанная красота юной девы, а не вдохнешь: не выплюнешь, паскуда, бравадой дикарской, не назовешь меня ещё раз своим господом богом.
Льняные волосы на коленях.
Отрезать бы их с головой,
нравится как хрустит словно лапки колорадского жука, нравится?
В силки ловить свою гордость не сложнее, чем клубком змей ползать под юбкой твари дрожащей, метить в горло окольными путями, выгрызая где-то над аортой снова и снова твои незабвенные обещания меня наконец отпустить.
Отпусти меня со скалы, где я позабуду дорогу в твой маленький деревянный дом на самой окраине стеклянного шара со снегом, не вспомню как обещался никогда не оставлять в покое, преследуя со всей страстью некрофила — отравителя с замашками Нарцисса, не смирюсь с жалкой участью подлеца, который возбуждается не от красивых женщин, а от своей же подлости.
Проиграть свою совесть за ртутные обещания быть с тобой до самого конца и предать уже на той стороне баррикад так сложно и просто в самом деле.
Я назову их твоим именем.
Страстью рваной грызть тебе нутро, выгрызай меня из себя, выцарапывай когтями, выскребай скребком до кристальной чистоты, в которой умрет наш закат, не оставит шансов, избежит печальной участи.
Издевкой безнаказанной ловить твои руки в вальсе, раздвигая ноги очередной бляди в придорожной тошниловке, а потом до тошноты самому вспоминать как я тебя
вы-лю-бил, изгнал из себя сеансом экзорцизма, вытравил пестицидами словно ты мерзкое насекомое — вредитель, а потом солгать, что забыл твоё гуттаперчевое лицо и тонкие ножки, солгать, что смирился, солгать, что не люблю пылко и жадно всем своим каменным сердцем, что застыло в грудном капкане и не бьется для других, солгать, что не топтал берцами твои волнительные письма, где через слово жеманные, о, блядь, как же ты меня бесишь.
В этом борделе, где юные прелестницы раскрывают свои таланты подобно ароматным цветам, ты проживаешь свои дни сурка в синей комнате на кровати с синим покрывалом, а я никогда не захожу в твою комнату больше и не смотрю высокомерно и снисходительно, когда очередной, наверное, мальчик с разноцветными глазами выползает от тебя.
И, нахлобучивая на голову очередной леди парик светлых волос, я слушаю как ты стонешь моё имя через стенку, противно наклоняю голову и мерзко ухмыляюсь так, что ухмылка растекается под ногами кровавым дождем, а после встречаюсь взглядом с твоей жалкой копией.
Моя ладонь тяжело опускается на её губы, разрезанные от уха до уха, превращающие рот в сочную гримасу чего-то более высокого, чем наши слюнявые поцелуи под мостом.
Когда-нибудь однажды ты поймешь как приятно холодеть исподволь, опережая морозильные камеры, застывать гранитным камушком, где их четыре, но почти не осталось места для овощей вроде этих придорожных шалав в пятнах спермы и со следами моего ножа на кишках.
Когда — нибудь ты осознаешь, что нет ничего более прекрасного, чем находить своё омерзительное имя в прощальных записках школьниц-суицидниц,
Если остальному миру плевать на тебя, то я плюну вместе с ним тебе в лицо с затаенной улыбкой, в которой не искоренить самодовольство и бахвальство, а потом запишу в своем блокноте, что это я тебя уничтожил и по моей вине ты оказалась в этом притоне на самом дне людского моря, не держись за мою лапу собачью, эгоистичная сука и дрянь, а потом на повтор твой кокетливый голос и пылко пальцами паучьими по пшеничным отрезанным волосам.
И гранитный камень забьется так жарко, а потом окажется, что это потому, что погладил Сартра и его Возраст зрелости, лишил девственности первую страницу своим жадным еврейским взглядом книжного маньяка, а не от того, что ты все еще зовешь меня по ночам, выстукивая азбукой Морзе что-то вроде «ненавижу тебя».
Ты говоришь, что я слишком глубоко в тебе засел.
Вонзился в бедное дряблое сердечко придорожной потаскухи занозой.
Съел его за завтраком и даже не поморщился.
Твоя бедная муза — жалкая тварь, передо мной на коленях, стоит по локти в ирисовом поле и тает от моих капризных приказов самозванца в короне, а я запиваю серной кислотой пепел от твоих сожженных фотокарточек, покровительственно гладя огненные волосы. Она почти леди-крематорий с этим томным взглядом и вовсе без одежды, прикрытая лишь своими волосами, вцепилась, тварь, в мою ногу и молит о пощаде. Грязь нужно стряхивать одним рывком, но я режу кошке хвост по кускам, а потом натягиваю сухожилия словно кукловод свои ниточки, заслоняя ваше с ней небо.
Если я захочу, чтобы ты вышла в окно, прыгай солдатиком.
Если пожелаю, чтобы выпила чай с опасными лезвиями бритвы вместо сахара, то пей осторожно и не обожгись.
Если прикажу тебе утопиться в ванне под Оргазм Нострадамуса — Эта жалкая собачонка, сделай это страстно.
И не быть тебе Риной Паленковой этой осенью, не стать и Танечкой Страховой, не остыть в другом холодном городе, сварившись живьем в своем же игривом безразличии. Ты вернешься в свою синюю комнату борделя, уронишь синее платье и алую помаду на покрывало и пригласишь очередное чудовище с разноцветными глазами к себе в комнату, привычным до отвращения ритуалом совершая то, ради чего живешь, выгребая после из вагины мятые зеленые бумажки, осознавая, что это теперь действительно грязные деньги без всяких подводных камней и скрытого смысла, а после пить свои слезы со вкусом васаби, вспоминая мои когтистые лапы не только у себя на ягодицах, но и где-то на потрепанной душонке, которую я унес с собой, когда уходил по-английски, даже не помахав тебе своей лапой собачьей напоследок.
Уже утром я увижу в своем почтовом ящике конверт без обратного адреса, в котором кровью выведены твои крики, полные муки.
«Ты меня недостаточно терзал, я скучаю».
Твои письма каждый раз горят долго, почти как длится оргазм у свиней, но итог один — их больше нет, как и во мне больше ничего не ёкает, когда мне обещают отдать тебя на всю ночь за бесплатно по твоим многочисленным просьбам.
Я забываюсь в объятиях очередной светловолосой кокетки с глазами цвета шторма, пока время неумолимо отстукивает минуты, вытравливая злосчастную заразу где-то в глубине моего масляного порочного взгляда чудовища с твоим победным знаменем.
И шея твоя в петле, и ноги не станут держать, когда поймешь наконец, что я тебя убил в себе ещё живую и не стал спасать, кусая руку, которая меня кормила.
Если быть честным, то это я выбил из-под тебя табуретку.
апрель 2018.
