Фильм на твоих веках

Protect me from what I want.

Тьма. И сокрушительная пустота в голове, в мыслях, в разгоряченном бредовом сознании. Действия и движения четкие, выработанные до автоматизма. В них нет ни капли эмоций или сознания. В них нет искренности и той надежды, которая двигала мир дальше. В них нет того, что могло бы заставить подняться с колен после тяжелого падения и продолжать идти вперед, работая над собой. В них нет жизни. Юри всхлипывает. Все происходит быстро, стремительно быстро. Гран-при подошло к завершению. Здравствуй дом, чертов дом. Еще совсем недавно он злился на предложение закончить это. Еще недавно, казалось, совсем недавно, целовал посреди катка на глазах миллионов. И шептал тихо по ночам, что он – его лучшее. Лучшее из всего, что было за все двадцать семь лет. Засыпать рядом и просыпаться вместе, в объятиях друг друга. Не в этой жизни. Холод катка больше не манит и не притягивает. И единственное желание, что вызывает сейчас лед, так это пойти и об этот же лед и убиться. Виктор молчит. И привычным жестом прижимает к себе, гладит волосы, слишком нежно, тепло, любовно. И едва слышно произносит: -Ну все, тише. Успокойся. И от этих слов плакать хочется сильнее. ИЮри сокрушенно лбом утыкается в чужую грудь, сопит и дышит сбито. Тяжело. И из легких будто кислород выкачали. Душу наизнанку вывернули. Вот он, ледовый дворец Хасецу. Сейчас он зайдет в него, как всегда. И Виктор уже будет ждать внутри. И, как всегда, поприветствует с добрым утром, и лучезарно и жизнерадостно улыбнется. И все будет, как всегда,так привычно и знакомо. Так правильно. Так, как было раньше. Только как раньше уже не будет. Юри правой рукой хватается за чужую ветровку, как за спасательный круг. И срывается на плач, граничащий с истерикой. Левой же тянется к чужой ладони и как только это происходит, пальцы в руке сжимаются в кулак. -Только не за руки, Юри. У Юри мир внутри разлетается на осколки. Не нужно поднимать голову ради того, чтобы увидеть убийственный взгляд ледяных глаз такого близкого человека, ставшего чужим в одночасье. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять чужие мысли. Не трогай, уйди, исчезни, убери свои чертовы руки, отстань, испарись, умри. Будь рядом, пожалуйста. И никогда не покидай. -Пожалуйста, Виктор. Юри почти шепчет, умоляет. И слезы застилают глаза. Виктор качает головой, отрицательно. -Почему? -Так надо. Нет, не надо. Можно начать заново, начать вместе, начать с чистого листа и добиться того, чего хотели. Сотворить будущее, о котором мечтали, осуществить планы, которые так старательно строили по частям, как мозаичную картину. Жить той жизнью, которую сами для себя выбрали. Не надо. -Тебе пора домой, Юри. Семья ждет тебя. А меня ждет Маккачин и номер в гостинице. Виктор говорит сухо, и почти без эмоций. Тишина висит плотным полотном – хоть на куски нарезай. Слишком сильно и невыносимо давит и говорить слишком сложно, мешает комок, застрявший в горле. Юри хочет кричать и кричит, задыхается, срывается с места и бежит в здание, но Виктор мешает, машинально перехватывая за запястье. Звонкий удар наотмашь. Юри готов поклясться, что даже в темноте видит горящую алую от пощечины щеку Виктора. -Тебе легче стало от того, что ты меня ударил? -Нет. Юри сжимает кулаки, хмурит брови. Щурится, дабы не заплакать вновь. Виктор напротив чужой. Отражение того Виктора, которого он знал. Вместе с которым катал показательные несколько дней назад. Виктор другой. Виктор спокоен и Виктор не улыбается своей бесячей раздражающей улыбкой. Виктор не шутит свои идиотские шутки, которых так вдруг стало не хватать именно сейчас. Виктор серьезен. И эта серьезность вовсе не по нраву Юри. Виктор напротив – всего лишь жалкое подобие. Подделка. Виктор отступает, делая шаг назад. -Если ударишь еще раз, я буду вынужден ответить. Юри фыркает куда-то неоднозначно в сторону, и отворачивается, скрещивает руки на груди, и даже не смотрит в сторону своего некогда тренера. Да и тренера ли? Шумно вдыхает и выдыхает,и идет в сторону катка уже спокойно. Виктор, стоящий до этого где-то сзади, вдруг внезапно материализуется посреди дороги напротив. -Нет, - его голос звучит уверенно и твердо и взгляд говорит сам за себя. – Я не пущу тебя на каток, и я готов выполнить любое твое желание, взамен на то, что ты не пойдешь туда сейчас. Он делает акцент на этом «сейчас» и Юри, тон в тон, пытаясь подражать, вдруг оборачивается всем корпусом, смотрит отчаянно и болезненно, и с вызовом резко на выдохе произносит: -Не уходи. Виктор устало трет виски, как от сильной головной боли. Морщится. Отводит взгляд. -Я не могу. Японец срывается с места, резко направляясь в сторону дома. Виктор бежит за ним и что-то кричит, кажется, в надежде остановить. Юри прибавляет шаг и едва ли срывается на бег, когда глаза вновь застилает прозрачный туман и в носу странно чешется и по щекам катится что-то теплое и мокрое. Виктор догоняет, Виктор хватает за запястье и Юрив агонии шепчет: -Тогда возьми меня за руку. Так, как всегда брал. До дома они идут молча. Юри хочет закричать и послать Виктора на три буквы хоть прямо сейчас. И не верит, что в последний раз находится с ним настолько близко. Непозволительно близко. Юри обнимает Виктора у источников. Юри солеными губами целует, пытается целовать чужие губы, гладит по груди и спине, руками зарывается в волосы, носом трется о холодную щеку напротив.Сплетает пальцы. И не встречает ни грамма взаимности. -Виктор, поцелуй меня. Пожалуйста. Прошу. Виктор соглашается нехотя, и, наверное, из благородства и немного из чистого нежелания скандалить и выяснять. Виктору проще сделать, чем отказать в грубой форме. Виктору проще отказаться совсем, чем изменить что-то в себе. «Я давно об этом думал. Я понял, что не хочу отношений, Юри.» Юри искренне не понимает, почему Виктор так уперся в это «я не хочу отношений.» Виктор не слушает, не хочет слушать, не слышит бесконечные милионные доводы японца о том, что все могло быть иначе. На каждое "давай начнем сначала" у него свое четкое "нет". Виктор говорит, что любит. Виктору не плевать. Но Виктор хочет расстаться просто «потому что» и это, если честно, убивает. Убивает абсурдность сложившейся ситуации, потому что у Виктора нет ни одной резонной причины на свое «я не хочу», потому что, видимо, всегда проще вот так без объяснений упереться. Виктор целует. Почти невесомо, осторожно, будто в их первый поцелуй, и неспеша спускается губами ниже, к шее. Юри вздрагивает и тихо стонет на это действие, и Виктор резко отстраняется. -Только не шея. Иначе мы не расстанемся. Юри помнит, как Виктор любил целовать его в шею. Как дрожал и трепетал от легких касаний губ и щекочущего языка на чувствительной коже. Юри помнит, как в порыве страсти Виктор кусал, сильно, больно, до ярко-алых пылающих засосов на бледно-молочной коже, и как он сам, Юри, просил еще, сильнее, фактически умоляя не останавливаться. Юри помнит, как Виктор хватал его за шею и подбородок, и как было сложно дышать, и как возбуждали эти властные действия. Юри помнит этот бешеный животный блеск льдистых глаз и как задыхаясь от удовольствия, окутывающего волнами все тело, просил смотреть ему в глаза. Смотреть только на него. И как Виктор сильной ладонью затыкал ему, Юри, рот, заглушая оикровенные крики. Юри помнит все. Юри помнит каким до безумия нежным был Виктор. Виктор, не делающий ничего без полнейшего соглашения Юри. Виктор, который всегда спрашивал пожелания Юри. «Тебе стоит просто сказать и я сделаю все ради тебя, Юри. Все, что в моих силах. Тебе стоит только пожелать.» Не уходи. Юри помнит, как боялся в их первую ночь, как вздрагивал от легкого объятия Виктора, без малейших подтекстов, дабы японец не был таким скованным. Юри помнит как Виктор миллионы раз повторял, что не заставляет и не вынуждает. Как говорил, что все равно любит и будет любить. Юри помнит слова Виктора следующим утром. «Ты был скован вечером, но глядя в твои глаза утром я понял, что тебе хорошо и комфортно. Твое искреннее согласие это лучшее, что я мог получить от тебя в ту ночь.» И какой безграничной нежностью и любовью накрывало их двоих. Юри отлично знает, что его шея – слабое место Виктора Никифорова. Юри также знает, что у Виктора Никифорова чудесное самообладание. Юри будет долго кричать и метаться как в лихорадочном бреду. Просить остаться и пытаться остановить. Будет бить больно, хватать за руки, за одежду, царапать короткими ногтями, задыхаться собственными рыданиями. Рвать на себе волосы. Причинять себе вред физический, как если бы он был тем самым человеком, которого ненавидит больше всего на свете. Юри будет плевать на то, что дома семья все слышит и Юри будет плевать на дальнейшие расспросы. Юри будет сидеть на холодной земле у дома, согнувшись в три погибели от слез и боли - не моральной, физической, - Виктор лишь тихо скажет: -Прости за все. Когда Юри поднимет голову, Виктора Никифорова рядом уже не будет. Юри еще долго будет разносить свою комнату и себя заодно. И после, порывшись в домашней аптечке, под просьбы сестры и матери, лишь бы без глупостей, устроит себе передозировку. Виктор узнает. Виктор будет писать и предложит начать все с начала. Виктор предложит встретиться, дабы убедиться, что с Юри все в порядке. Виктор будет говорить, что ему не безразлична судьба Юри и что он не желает, чтобы тот настолько страдал. Виктор будет извиняться. Виктору не будет жаль. За любовь, которая прошла. За чувства, которых больше нет. «Я не единственный в мире. Будут лучше. Ты будешь счастлив. За тебя сейчас говорят эмоции, но пройдет время и тебе станет легче. Все будет хорошо. Я не врал. Ты действительно был лучшим. Больше я не напишу. Спасибо за все. Прощай, Юри.» Юри будет ненавидеть лед. И Юко с Такеши, и Пхичита, и прочих друзей, прыгающий вокруг с завидной постоянностью. Он будет ненавидеть глупые разговоры, которые, по мнению окружающих, смогут отвлечь его. Он будет ненавидеть никчемные попытки вытащить его на каток, где он забудется хотя бы на время. Он будет ненавидеть порог родного дома, на котором некогда потерял того, которого любил больше жизни. Любил с самого сознательного возраста. Любил того, кого разлюбить невозможно. Ты просишь нереального, Виктор. Разве можно такое забыть? Он будет учиться жить по-новому и заново, оставив прошлое в прошлом. Возвращаться в привычный для него мир, в реальность. Возвращаться в катание. С лишь малой надеждой на то, что Виктор Никифоров увидит. И что он, Юри Кацуки, сможет причинить Виктору такую же боль, которую Виктор причинил ему. Виктор не увидит. Чуть позже Виктор напишет, что поддерживал диалог лишь из-за страха того, что японец, на эмоциях и по глупости натворит необратимого. Чуть позже Виктор скажет, что ему и вовсе плевать. А потом, неожиданно для всех, Юри займет первое место на Гран-При. И вспомнит, как Виктор обещал поцеловать чертово золото. Юри будет улыбаться журналистам и краснеть от совсем уж личных вопросов. Юри будет шутить и вести себя открыто и непринужденно, Юри будет общаться с людьми и посещать огромные корпоративы. Юри будет известен по всему миру, ровно так же, как известен Виктор Никифоров. Юри будет счастлив в катании, со льдом, ибо как на льду все зовется любовью и Юри будет жить. Жить дальше, несмотря ни на что. Юри будет бояться пересечься с Виктором однажды, совершенно случайно. Юри будет бояться чувств, которые он старательно прятал на протяжении долгого времени глубоко внутрь. Виктор врал, говоря, что станет легче. Не стало. Потому что эту боль время не лечит и эта боль не делась никуда, что ни сотвори. Со временем Юри научится жить с ней и привыкнет к ней. Но больнее от этого не станет. Юри будет трясти и кидать в холодный пот, издалека заметив на трибунах знакомый силуэт. И в этот момент Юри даже позволит себе не на секунду, - на долю секунды, - предаться мимолетной ностальгии об обещании смотреть только на него. Юри будет вспоминать об этом с улыбкой и легкой примесью горечи с грустью. Юри будет ждать и надеться, что Виктор Никифоров вернется, рано или поздно. И не подумайте, ни в коем случае, что Юри Кацуки так просто возьмет и простит его. -Вы мой герой, мистер Кацуки. Фанатка восхищенно улыбается и протягивает букет, улыбка солнечная и добрая, и в ней Юри может узнать себя и свое давнее восхищение Виктором. Почувствовать то, чего не чувствовал уже давно. Юри улыбнется снисходительно, возможно, чуть лукаво. Склонит голову на бок. -Вероятно, кумир, верно? Девчонка отрицательно мотает головой и вдруг порывисто обнимает. -Я тоже скучаю по нему и по его… - она стушуется на мгновение, выдержав короткую паузу, но лишь для того, чтобы продолжить. –По в а ш е м у катанию. Никто никогда не узнает, что где-то там, в номере, оставаясь наедине с собой, Юри Кацуки фактически все еще существует, а не живет. И что после отката, где-то там, в номере, его снова накроет. Юри будет слишком горд, чтобы признаться себе в том, что скучает тоже, и порой это слишком невыносимо. И что Виктор Никифоров одна из немногих причин, от которой по-прежнему и даже год спустя накрывает раз за разом. «Виктор Никифоров» навсегда останется для Юри чем-то вроде названия неизлечимой болезни. Ведь Юри был лучшим в жизни Виктора и, вероятно поэтому, его бросили, ведь с лучшими всегда так поступают, верно? Юри сможет описать свое отношение к нему в одном предложении коротко и лаконично: был счастлив целый год. Ведь у него по прежнему есть друзья и катание, есть золото за Гран-При, есть цели, хоть и слегка потрепанные временем, разбитые, но аккуратно склеенные по кусочкам и целый гребанный мир и небо над головой. Потому что он, Юри Кацуки, почти влюбил в себя самого Виктора Никифорова, легенду мирового катания. Почти стал частью его жизни. И почти сделал своим. Но в любви нет полутонов.