Сильнее него

      Казалось бы, если ты взрослый, то не составит большого труда уделать в кулачном бою школьника. Но это вовсе не о победе. Это о борьбе. Нельзя сказать, что он избивает его.       Тони - трудный подросток. Но любой человек, работающий в отделах борьбы с подростковой преступностью или комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав, с пеной у рта будет кричать, что бить таких ребят не выход, что можно всё решить добрым словом, хорошим делом и другим мирным дерьмом.       А если такой ребёнок сам для себя не видит другого выхода?       Это сложно объяснять, поэтому они об этом ни с кем не говорят. Даже друг с другом. Это просто происходит. Когда это начинается, они не могут это контролировать. И дом Ганнера на окраине города стал их надёжным, хоть и местами хрупким, сообщником.       Никто не слышал криков, никто не слышал, как ломалась мебель. Никто не слышал плача. - Это, скорее, вой, - усмехается Ганнер.       А у Тони уже нет сил ни на что. У него кровь везде - на лице, на руках, на полу, на футболке. Это не только его кровь. - Эй, пойдём в душ? Пойдём. Снимем одежду. Потом приберёмся тут. Давай, малыш.       Тони подчиняется, покорно встаёт на ноги, мужчина берёт его под руку и ведёт за собой. Он такой нежный, а Падилла такой тряпка.       Ганнер снимает с него футболку, бросает её прямо на пол, расстёгивает его джинсы, а Тони спихивает их с ног вместе с ботинками. Ганнер снимает с него трусы. Потом раздевается сам. Они вместе заходят в кабинку, он включает тёплую воду. И прижимает его к себе, вода стекает по их телам. - Твоих слёз тут не увижу даже я.       Тони бы точно ударил его ещё раз. Или стенку. Но сил уже не было. И слёзы все, ему кажется, он уже выплакал. Ганнер промывает ему волосы, трёт ему плечи и спину. И он, типа, отрубается. Не в прямом смысле. Но он не помнит, как оказался на кровати, под одеялом. И в который раз он думает, что надо что-то менять. Нельзя это вот так оставлять. Это неправильно, так не должно продолжаться. Рано или поздно это в прямом смысле убьёт его. - Ты говоришь это каждый чёртов раз. И каждый чёртов раз мы приходим к этому. Ты не подумай, мне нравится лежать с тобой. И клёво, что твои волосы просто мокрые, а не в твоём ебучем геле. Сколько ты его на себя выливаешь? Бутылку? - Завали. - Как скажешь. Тебе бы поспать. Ты же не прогуляешь школу?       С одной стороны, Ганнеру Тони нравится таким, лишённым сил. Он гладит парня до тех пор, пока он не засыпает, а сам идёт прибираться.       Ну и бардак они тут устроили! Деревянный столик теперь стоит на трёх ножках, на спинке стула капли крови, диванные подушки сброшены на пол. Кровь. И его, и Тони. Не, в первый раз это было жутко, будто место преступления. О да, на местах преступлений пиздецки стрёмно, убегал он с таких пару раз.       А здесь было жутко вдвойне, потому что это был его собственный дом. И он сам вытирает кровь, сам еле как приставляет к столу отломанную ножку, собирает упавшие с него журналы, возвращает подушки на диван. Делает всё тихо, чтобы не разбудить Тони, своего парня. Своего избитого парня. Несовершеннолетнего избитого парня. Боже, как же кошмарно это звучит. А выглядит ещё хуже. Особенно с утра, когда картина предстаёт в новом свете, все эти раны и синяки. - Да не больно мне, - отмахивается он, - где мои ботинки?       В ванной, где они раздевались. Там же и кеды Ганнера. И ремни от их брюк. - Точно? У меня есть таблетки. Держи пластыри, или все уже привыкли к твоему героическому виду?       Тони не отвечает на некоторые вопросы, Тони не реагирует на то, что может заставить его проявлять человеческие эмоции. Тони странный, но к нему нужно привыкнуть. Он хороший. Глупо и мерзко, конечно, сравнивать его с собакой, но что-то общее, самая малость, была, самое лучшее качество - верность. Он очень верный. А ещё...       Когда гнев разгорается в нём, есть небольшой шанс так подойти к нему, чтобы схватить за шею, не грубо, как собак хватают за холку, чтобы контролировать, приласкать, усмирить. Хотя бы на какое-то время отсрочить неизбежное. И уже тогда бывает слишком поздно, потому что это что-то необъяснимое, невидимое человеческому глазу, когда тяжёлое дыхание становится быстрым, внутри него что-то ломается, и руки Ганнера, обнимавшего его, отталкиваются. Тони смотрит на него так, будто именно он виновник всех бед в его жизни, но его только просят: - Успокойся. - Нахуй!       Даже если он собирается ударить стену, Ганнер пытается перехватить его кулак - это его дом, он не позволит разрушать его из-за вполне себе решаемых проблем. И потом, если не успевает увернуться, получает сам. Можно сказать, что он только отбивается, он - потерпевший. Если бы всё было так просто... Он с удовольствием бьёт в ответ. Зря отец его так назвал - к оружию он не имеет никакого отношения, а вот драки, драки он любит, но никогда их не начинает. Однако совсем не против, когда их начинает кто-то другой, а ещё ему пиздецки нравится подливать масло в огонь. - Тебя сестра драться учила?       И плевать, насколько сильный удар он получит. Главное, что он это сказал. Если на утро его лицо и тело будут сиять всеми оттенками синего, то он не будет против, он же работает на заправке, там никому нет дела до того, где он получил это. Коллегам он всегда может врать, что устраивает драки в барах. И они будут кричать, восхваляя его: - Красава, настоящий мужик!       На работе у него собственный мир, взрослый, но разговоры там, как в школе - кто кому присунул, кто что пил, кто какую тачку хочет. Но если бы в школе, где учится Тони, Либерти Хай, были только такие разговоры, он бы, наверное, не был таким. Ну, нарывающимся на драку: говоришь с ним нормально, задаёшь вопросы, которые обычно один любящий человек задаёт другому, а он либо их игнорирует, либо отвечает на отъебись. А на совершенно справедливый и уместный вопрос: - В чём твои проблемы?!       Отвечает: - Тебя это не должно ебать.       Возможно, виновато его воспитание, окружение, которое не научило его проявлять эмоции. Конечно, можно обвинять кого угодно, они же тут всё равно не пытаются решать проблемы.       Ганнер впечатывает Тони в стенку, бьёт его в живот, хоть это было не необходимо. Парень сгибается и, будучи больше не прижатым к стене, опускается на пол, обнимает себя. Ганнер ложится с ним рядом, обнимает его, гладит его руки, плечи, короткий ёжик волос на виске, который не задет литрами геля для укладки. - Принести лёд? Синяк на лице будет.       В морозилке лёд всегда есть. А в холодильнике - пиво. Он снимает с Тони куртку и аккуратно кладёт её на стул, сам садится на диван, Тони устраивает голову на его коленях. Вздрагивает, когда мешочек со льдом опускается на повреждённую половину лица. И они сидят, каждый думает о своём, не мешая другому. - Тебе надо что-то с этим делать. - Что? - Не знаю, я ж не специалист. Контролировать гнев как-нибудь. - Ты его контролируешь. И мне этого достаточно.       Ганнер хочет его поцеловать, но та часть лица, что ближе к нему, закрыта. Он берёт Тони за руку и крепко её сжимает. - Нет, нам надо что-то с этим делать.