M'assassinent

…Я не мог отличить игру от реальности. Микеле всегда был прекрасным актёром, но в этот раз он просто превосходил сам себя. Он выглядел таким обессиленным, что, казалось, вот-вот должен был сделать последний возможный вдох. Словно сегодня он и вправду умирал. Я почти дошёл до его кровати, слыша, как «Констанс» считала ему в ухо такты, сколько он ещё мог полежать. Я взглянул в его глаза – веки чуть дрожали, он прикладывал усилия, чтобы не закрыть их прямо сейчас. А потом он подошёл ближе. Его руки – словно лёд – обожгли меня холодом сквозь одежду, и тут мне действительно стало страшно. Куда он пошёл так быстро? Мне захотелось крикнуть «стой», подержать его ещё чуть-чуть, дать хотя бы минуту отдыха. Заиграла мелодия нашей песни. «On se reverra» – и я снова ощутил прикосновение его ледяных рук. Его голос звучал божественно, но вдохи были слишком тяжёлыми. Я больше не сомневался: ему действительно было плохо. И не просто «плохо» – казалось, он и правда еле-еле держался на ногах. Когда он – в своей роли – переносился в бесконечность, готовясь вот-вот остаться по ту сторону занавеса, я молил о том, чтобы всё было хорошо с ним-реальным. Зал аплодировал, занавес опускался, а он с трудом шагал вперёд. Я быстро подошёл к нему, спрашивая: – Тебе плохо? Он поднял на меня тусклый взгляд. Даже сейчас, когда он еле шёл, его глаза всё так же заразительно блестели. – Немного… – наконец, произнёс он. «Всё действительно серьёзно» – тут же подумал я. Если Микеле признал, что ему «немного» плохо, это могло значить только то, что он почти на последнем дыхании. – Может, тебе не стоит выходить на поклон? – осторожно спросил я. – Нет, всё нормально, я выйду. Его губы еле-еле шептали, зато в глазах горел почти гневный огонь возмущения – он никогда не позволил бы себе не выйти. Даже находясь одной ногой… Я на секунду задумался, но был резко вырван из своих мыслей: Микеле чуть было не повалился с ног. Его спасло только то, что я был рядом и удержал его. Больше ждать было нельзя. – Ребята, вызывайте «скорую», Микеле плохо, – громко сказал я парням, стоящим чуть дальше. – Не надо «скорую». Всё нормально, – проговорил он, всё ещё держась за меня. – Заткнись, пожалуйста, – я не должен был ему поддаваться. Нельзя было слушать его, это могло плохо закончиться. – Я должен выйти на поклон, – он умоляюще на меня посмотрел, отпуская руку и показывая, что самостоятельно держится на ногах. – Какой поклон, Микеле? Ты хочешь умереть у всех на глазах? – Обещаю, этого не произойдёт. А потом можешь даже свою «скорую» вызывать… Я злился на него и на себя, но в этот миг у меня не было сил противиться. Я знал, насколько важно ему было выйти и довести выступление до конца. Он, скорее, умер бы, не имея этой возможности. – Ребята, пора, – услышал я, кивая Микеле и одним взглядом пытаясь сказать – только не переусердствуй. Я посматривал на него на протяжении всего поклона. Только бы выдержал, только бы рассчитал силы… Мне казалось, что всё длилось слишком долго. Слишком долгие такты музыки, слишком медленные шаги артистов, бесконечные минуты. Нет, не нужно было позволять ему выходить. Опять плакал, тушь потекла, разве так можно?.. Мало того, что он чуть не падал, так он ещё и всю свою душу разрывал невыносимой отдачей. И его несмотря ни на что отточенные движения, и совсем чуть-чуть дрожащий голос, и сверх меры накрашенные глаза… Так мог только Микеле – улыбаться сквозь слёзы, а потом ещё и прыгать, чтобы свалиться с ног сразу после закрытия занавеса. Я смотрел на него, такого бессильного внешне, но такого сильного внутри, и мне хотелось помочь. Взять его на руки, утащить в гримёрку и не отпускать, пока не заснёт. Давай, Микеле, осталось чуть-чуть. Занавес опустился, и он больше не мог идти самостоятельно. Как, каким образом он рассчитал всё – до последней секунды, до последней улыбки и движения рукой?.. – Несём, раз-два. – Да я сам… – Сам, сам… Его подхватили на руки и понесли. Я шёл за ними, не переставая ругать себя за то, что позволил ему выйти. Хотя это не имело большого смысла – даже если бы выходить ему запретила вся труппа, наш Микеле никого не послушал бы. Тем не менее, моё сердце невыносимо сжималось от одного взгляда на него, почти бездыханного. Как мы могли упустить такое? Как могли не заметить? Нет, я знал, что у него были кое-какие проблемы со здоровьем, но он никогда не говорил, что всё было так серьёзно. Я, Со, Маэва, Мелисса, Диан – переодевшись, мы все поехали в больницу вместе с ним. Никто из нас не мог бросить его в этот момент. Каждый волновался, каждый чувствовал себя виноватым в случившемся. Опускавшаяся ночь скользила по стенам приёмного покоя, где мы сидели в ожидании новостей. Мы даже почти не разговаривали. Просто сжимали руки, молясь за него. Прошёл, наверное, почти час, когда к нам вышел уставший доктор. – Ну, как он? – мы вскочили, обступая его. – Он в порядке. Непроизвольная улыбка облегчения озарила моё лицо. – Хорошо, что вы обратились к нам именно сейчас. Ещё чуть-чуть – и могло быть поздно. Ему нужно лечение. Какое-то время он не сможет выступать, но вскоре восстановится. И всё будет как раньше. Речь доктора была мерной, он говорил, говорил, говорил, но я почти не слышал его. «Будет как раньше» – этих слов для меня оказалось достаточно. Я вновь начал вслушиваться, когда Со спросил: – Он может поехать домой уже сегодня? – Может, да, сейчас мы сделали все необходимые процедуры, причин для госпитализации нет, – доктор замялся. – Только… вы ведь сказали, он один живёт? Мы кивнули все разом. – Кто-то должен остаться у него сегодня ночью. Вдруг ему снова станет плохо? Не стоит оставлять его одного. – Хорошо, мы останемся, – сказали мы в один голос. – Нет-нет, не все. Или вы его окончательно утомить хотите? – доктор улыбнулся. – Кто-то один. Решите и приходите за ним. Я буду ждать в палате. Долго решать не пришлось. Все взоры сразу же почему-то устремились на меня. И я не стал спорить. Вести машину было непросто. Погода этой ночью не особенно радовала, к тому же… рядом со мной сидел Микеле, и поэтому я чувствовал двойную ответственность. Ночная дорога располагала к размышлениям. Он был в полусне и выглядел таким уставшим и беспомощным, что хотелось укрыть его тёплым пледом, которого как назло в моём автомобиле не нашлось. Держа руки на руле, я думал о сегодняшнем дне. Он, этот талантливый безумец, был нашим коллегой и другом, но… разве за «просто друзей» волнуются настолько сильно? Нет. Он стал для нас всех кем-то большим. Не я, не Со, не девочки, он. Микеле поселился в наших сердцах. Без него мы никогда бы не стали такими, какими были. Мне пришлось вырвать его из полусна, чтобы мы вместе поднялись в его квартиру. – Фло? Ты поехал со мной? – тихо спросил он, выходя из машины. – Да. Я останусь у тебя сегодня. – Оставайся, – как-то обречённо пробормотал Микеле, пытаясь улыбнуться. Наверное, ему вкололи что-то, и для него всё было как в тумане. – Не улыбайся, Мик, не трать силы, – почти строго сказал я, беря его под руку и поддерживая. Он и так слишком много улыбался сегодня. В его квартире было темно, но включать свет мне не хотелось. Мне казалось, это навредило бы ему. Ему нужно было просто хорошо отдохнуть. Уснуть, чтобы обязательно проснуться завтра. Я включил только тусклый светильник в прихожей, и этого оказалось достаточно. Я помог Микеле разуться и снять куртку. Мои глаза уже привыкли к полумраку, и я, не выпуская его руки, прошёл вместе с ним в спальню, помог снять пропахшую больницей рубашку и брюки. А затем он опустился на кровать, и я наконец-то накрыл его тёплым одеялом. Почти сразу он задышал ровно, погружаясь в сон. Я осторожно прошёл по комнате, приходя в себя. Ненадолго подошёл к окну, следя за ночью – тихой, скрытой от чужих глаз. Во мне собирались разные мысли – все те, которые обязательно приходили к человеку во время бессонницы. Мне хотелось ходить по комнате кругами, но я подумал о том, что случайным шумом мог потревожить сон Микеле, и присел на кровать с ним рядом. Он лежал на боку. Его лицо выглядело совсем худым, а кожа была почти прозрачной. Смотря на него, я снова погрузился в мысли. Прошло, наверное, полчаса, когда его сон вдруг перестал быть спокойным. Его начала бить мелкая дрожь. Я осторожно коснулся его плеча – оно оказалось холодным как лёд. – Фло, это ты? – он проснулся от этого лёгкого прикосновения. – Я. – Мне холодно, Фло, – прошептал он, приоткрыв глаза. – Принести ещё одно одеяло? – я почувствовал, что начинаю паниковать, и готов был вот-вот позвонить доктору. – Нет. Оно не поможет. А вот ты – да, – он поёжился, снова пытаясь улыбнуться. – В смысле? – Ты теплее, – Микеле всё-таки выдавил обессиленную улыбку, закрывая глаза. Казалось, он начал засыпать. Я вновь коснулся его – он был таким же холодным, и дрожь не ушла. Посомневавшись немного, я решил послушаться его. Не снимая футболку и джинсы, я осторожно лёг с ним рядом. Полежав так чуть-чуть и привыкнув, я придвинулся к нему, обняв его за спину. Мне показалось странным, что он не проснулся и даже не дрогнул от этих моих прикосновений. Он был таким холодным, что, казалось, я сам должен был покрыться мурашками. Но нет. Я почувствовал, что почти сразу его перестала бить дрожь. А через пару минут его кожа под моими пальцами медленно начала теплеть. Прошло минут пятнадцать, когда я почти привык лежать – вот так – с ним рядом. Чуть сдвинув свою руку, я почувствовал тихие такты его сердцебиения. Прямо под моей ладонью. Почему-то это вызвало у меня улыбку. Наверное, потому что это вселяло в меня уверенность, что он жив. Мне стало так спокойно, что в какой-то момент я просто не смог бороться с подступающим сном. Уже почти светало, когда я проснулся. Он всё также лежал рядом, а я всё также чувствовал его сердцебиение. И я мог с уверенностью сказать – это было лучшее, что мне доводилось чувствовать. Встречая новый день и смотря на Микеле – живого, готового к новым выступлениям, – я подумал о том, что больше никогда не позволю такому случиться. Даже если для этого мне придётся каждую следующую ночь не выпускать его из объятий. ***