Папа-одиночка

Юрий с нежностью качает на руках четырехлетнего малыша, который только-только проснулся, а уже пора гулять… С отцом. Плисецкий поморщился, видя знакомый силуэт, чуть сощурил глаза, стараясь рассмотреть выражение лица. Почему-то становится обидно, что на него Виктор так никогда не смотрел. Не смотрел с любовью и лаской, с надеждой в лучистых, сине-голубых, как июльское небо глазах. Юра кривится на лёгкий взмах рукой. — И тебе не скоро сдохнуть, у вас два часа, — бережно передает Колю на руки Никифорову, не забывая погладить по золотым волосам. Мальчик чудо, как хорош, точная копия папочки, только глаза синие — отцовские -, так часто холодные в столь юном возрасте, что Юрий порой незаметно напрягается, пересекаясь с Николаем взглядами, когда тот чем-то недоволен. — Не прогуляешься сегодня с нами… Юрочка? — Виктор смотрит на сына, понимая, что ни за что бы не позвал с собой Плисецкого, если бы не Коля, который так привык к «мамкиной сиське», хоть Юра его и не балует и вообще он растет самостоятельным, что к Никифорову не слишком-то тянется, относится отрешённо, смущая ледяным, слишком взрослым взглядом. — С чего бы это? — Плисецкий приподнял бровь, усмехнувшись, уперев руки в бока, снова стройные, демонстрируя узкую талию, будто и не было тяжелой беременности и мучительных родов — Юра слишком любил себя, чтобы запустить своё тело только из-за того, что теперь папа. — Просто соскучился, как по воспитаннику, ничего более, — на слове «воспитанник» Юрий фыркает и вместе с ним неожиданно смеется Коля, просто потому что видит его улыбку, не понимая ещё болезненной подоплёки. — Чушь не пори, — с взрослением сына стал заменять матерные слова на культурные эквиваленты, потому что нянечки в детском саду однажды пожаловались, что Коленька послал нахуй девочку, назвавшую его неправильным. — Он просто не идёт к тебе, поэтому тебе нужен я, чтобы Николай был более спокойным. — Хорошо. Ты как всегда прав, — Виктор презрительно улыбается, отдает Колю Юре, тот его легко подхватывает на сгиб локтя, словно бы и нет в нем пятнадцати килограмм. — Идём. Вообще не знаю, зачем тебе это надо, платил бы просто алименты… — Плисецкий, конечно, догадывается, учитывая мелькающие в новостной ленте фотографии «доброго отца, отвоевавшего сына у ублюдка-папочки». Юрий считал, что только дебил не заметит, что сын не слишком-то счастлив с отцом. — Он всё-таки мой сын… — Он твой пиар, а не сын, — Юра кривится, опуская Колю на землю, беря его за руку. — Всё-таки признал, что не нагулянный? Удивительно, — Николай поднял головку, смышленно смотрит. — Давай не при нем, — Виктор закуривает, за что получает под дых и у него, уже согнувшегося, Юрий отбирает сигарету, выкидывая. — Давай не при нем? — передразнивает. Плисецкий и сам курит, но не рядом с ребенком, ибо прекрасно знает: пассивное курение вреднее.

*** *** ***

Пять лет назад, когда Юре было шестнадцать, на его день рождения Виктор изнасиловал Плисецкого, напившись до зелёных чертей. Он игнорировал то, что порвал мальчишку, что тот скулит — уже даже не плачет и не кричит, — не пытается вырваться, только всхлипывает, кусая окровавленные костяшки, стараясь кое-как сжать бедра, ещё пытаясь слабо оттолкнуть, воняющего перегаром, неадекватного мужчину, у которого с алкоголем последние мозги отшибло. Юре тогда было больно и страшно, он не слышал, как оттаскивали Никифорова, как Кацуки орал на него, бил по щекам, не жалея, как потом кричала Лилия, обещая посадить придурка на восемь лет и ещё десяток сверху за изнасилование. Плисецкий просто поднялся, шатаясь, еле ступая от адской боли в пояснице и меж ног, едва хватаясь за стены, молча прошел мимо них, закрываясь в ванной, сползая по стене, разводя ноги, всхлипывая и воя, зажимая рот руками, пока из него на чистый кафель вытекала смесь его же крови и чужой спермы. Ублюдок. Почти полгода он не выходил из дома вообще, шугался каждого звука, выкинул в окно телефон и все курил-курил-курил, пока не понял, что у него характерно растет живот, а вместе с ним и жизнь внутри него. — Нет… — до этого он не замечал, что прибавил в весе, несмотря на упрямую голодовку. — Не может быть… Не с одного раза… Когда он пришел к Виктору, делать что-либо было уже поздно, большой животик, дико смотрящийся у него, хрупкого, андрогинного, до конца не сформированного подростка, едва скрывает объемная футболка и олимпийска, но походка выдает все. Тяжелая, чуть переваливающаяся, слишком грузная для такого стройного тела. — Наблядовал. Пошел вон, шлюха малолетняя, — Никифоров захлопнул перед ним дверь, а тот стоял со слезами на глазах, понимая, что теперь он совершенно один, благо с деньгами, но совершенно один, беременный, брошенный нахуй никому не нужный омега. Коля — недоношенный, из-за стресса у Юрия были преждевременные роды и мальчика выхаживали в инкубаторе с веса в килограмм сто до двух с половиной. Молока у Плисецкого было, на удивление, много и это немного облегчило ситуацию. Когда в соцсетях начали мелькать посты «Ангелов Юрия», воспевающих кумира, который в одиночку растил ребенка, в младенчестве настолько похожего на Виктора, что вопросов «кто же отец» не возникало, Никифоров очнулся, согласился платить алименты, признал отцовство и стал просить Колю на прогулки по субботам. Вот уже два года каждую неделю он как штык в девять утра около дома Юрия, потому что в двенадцать уже начинаются дела, которые слишком важны, чтобы их откладывать. В его списке дел Николай лишь один из пунктов, напротив которого он ставит галочку. Это нечто вроде: «в магазин сходил, с сыном Плисецкого погулял, на блядках побывал».

*** *** ***

Так продолжалось до восьми лет. Когда Коле было восемь, перед самым выходом он сказал Юре. — Пап, я не хочу с ним гулять. Он только и делает, что фотографируется со мной, звонит, рассказывает, что гуляет, что ты, — он замялся. — Что такое, мальчик мой? — Юрий присел перед ним, взяв за руки. — Говори, я не буду ругаться. — Что ты нагулял, а на него повесил и, что он меня полностью содержит, а ты деньги на себя спускаешь… — Плисецкий помрачнел, чуть сильнее сжимая тонкие кисти, с аккуратными пальчиками. — Вот как… Светик мой, мы пойдем гулять одни с тобой, хорошо? — Одни? — Коля восторженно протянул. — Одни. Я люблю тебя, сынок.