фикция

У Элизабет мысли путаются — вьют венки из терний костей. Они холодные, жадные и падают в нору Алисы; Мидфорд пытается вспомнить вкус лимонного пирога. В поезде подадут только его. Ей нужно будет сделать вид, что странная сладость — одна из самых фантастических деликатесов, которое Лиззи когда-либо пробовала в своей славной жизни. Томас нервно смотрит на часы; он не знает, что будет дальше и будет ли вообще, Элизабет видит это, словно ясный день — Хадсон боится. Сейчас семь утра, осенний туман беспощадно обвивает лодыжки, а на руках Лиззи белые перчатки, они стоят фунт. — Ты взяла свою шляпку? — рассеянный вопрос Тома заставляет выбираться из странных нитей запутанных мыслей. Элизабет удивлённо моргает, наблюдая за проезжающей впереди лошадью — они переходят дорогу. — Шляпку? — Хадсон берёт Лиззи за руку, переплетает их пальцы. Он немного дёрганно тянет на себя, начинает переходить дорогу, в другой руке Хадсон держит небольшой чемодан. — Какую ещё шляпку? — Элизабет сжимает свой, чувствуя, как малый вес саквояжа легко растягивает кости руки. Том хочет понести и его заодно, но Лиззи отказывается, потому что твёрдо уверена в том, что неправильную лёгкость чемодана Хадсон заметит сразу же. Он пуст. — Ту, лавандового цвета, она очень милая; особенно, когда задирается из-за ветра, — Том смотрит по-сторонам, умело петляя между людьми около вокзала. — Как мой костюм — не помялся? У тебя сегодня чудесный парфюм, Лиззи, честное слово, — добавляет он. Элизабет сжимает его руку сильнее, стараясь успокоить, медленно проводит большим пальцем по тыльной стороне ладони — свои перчатки Хадсон забыл. — Ты знал, что я обожаю лимонный пирог? — говорит Лиззи. Они быстро переходят широкую улицу и оказываются на площади у вокзала. — А я люблю “Лондонский Особый”*, — Хадсон сжимает руку Лиззи сильнее, а Мидфорд легко улыбается — Томас славный / милый. — Я придумаю, где найти в Париже горох, — Элизабет ловко петляет между людьми с Томом напару; огибает тучную женщину с дюжиной саквояжей и клеток в руках, какого-то джентльмена с длинными седыми волосами, бродягу. — Ты умеешь варить супы? — в голосе Томаса слышится легкая усмешка. — Конечно! — Лиззи вздергивает маленький носик, насупившись; но уже через секунду снова улыбается и заправляет левой рукой локон за ухо — она держит ей пальцы Тома, и он нечаянно касается волос, заставляя улыбку Элизабет исчезнуть. — Я, как истинная леди, умею много всякого, чего мне нужно уметь, — говорит Мидфорд уже с наигранной безмятежностью. — Много всякого? — усмехается Том. Он аккуратно тянет Лиззи в сторону кассы, они встают в очередь. Вокзал полнится людьми. Элизабет вспоминает, что они с Томом даже не целовались. Не то, чтобы это сильно её оскорбляло, или же — заставляло рыдать, но они с Томом даже не целовались. Мидфорд прекрасно знает, почему Хадсон не может во всеуслышание просить её руки, ведь у мужчины плохая репутация, тёмное прошлое и не слишком приятный отец. А у неё — долг перед Англией, который обязует иметь в семье только чистую кровь. У Томаса же она с примесью жидкой платины, а ещё разливается во все стороны, искусственным запахом благовоний / роз и индийских специй заманивая маленьких жертв всё ближе. Лиззи — живой пример этой самой “Жертвы”, потому как повелась на страстность и горячий огонь, стараясь забыть холод прикосновений чёрных перчаток. Сиэль носил только их. А Хадсон же предпочитает отказаться от этого элемента гардероба — все в пользу иллюзии мнимой близости. Опускаться рядом чуть ближе положенного, смотреть на нежные пальцы Лиззи и проповедовать гедонизм*. Время садиться в поезд. — Ты идёшь, Лиззи? — Том смотрит на Мидфорд с какой-то растерянностью; они стоят в самом центре перрона. Вокруг снуют люди, стрелка часов движется к восьми. Элизабет только улыбается, понимая, что слово “Конечно” выдавить из себя не может. — Давай скорее. Поезд скоро отправится, милая, — невольно улыбается в ответ Том и, не дожидаясь Лиззи, спешит пройти вперёд, частично теряясь в толпе. Лиззи очень многое в своей жизни возлагает на волю Случая, Судьбу и какой-то необратимый в своем величии Рок. У неё не раз и не два бывали такие случаи, когда Элизабет совершала какое-либо действие, опираясь исключительно на мимолётный порыв. Она не раз спасала чашки от их безжалостного прикосновения с мраморным полом, новые платья от дырочек из-за не вовремя подвернувшихся дверных ручек и свои победы в фехтовании. Элизабет словно бы пронизывала со светлыми искрами Божественного электричества, застывала на месте и позволяла кому-то сверху дёргать за алые нити, помогая. Озарение пришло и сейчас. На этот раз оно являло собой гордое слово “Посмотри”. Взгляд взметнулся наверх, где-то над стеклянным куполом вокзала гнездились серые птицы, словно пушистая платина. Пёрышки лимонных страстей Сломанная ключица горлицы Невозможные тюльпаны обоев Мой первый - драгоценный металл. Сизые, простудилась — это поползни. Объясняет ей какой-то мужчина. Элизабет внезапно вспоминает, что ни с кем не попрощалась.