***
– Меня зовут Оксимирон … И я алкоголик. Все эти шуточки в камеру вообще не смешные, но, пока Ресторатор спрашивает у Мирона, с кем он сегодня батлится, Ваня лыбится так, словно, перестав это делать, он тут же подохнет. Он видит ту же картинку, что утром, только с обратной стороны. «Нет, Мирон, ты не алкоголик, – думает он. – Ты моя ебаная родственная душа». Он не знает, как оно принято и что он должен чувствовать, в книжках пишут про пение птиц, про искры в голове и всполохи фейерверка в ушах. Ваня хочет найти все эти книжки и сжечь нахуй, потому что они врут. Потому что его обжигает желанием постыдным, теплотой неебической и мурашками, которые ползут от кончиков пальцев на ногах до самой шеи, а уже там душат, крепко за горло схватив. А еще ему кажется, что его ударили под дых, и он вот-вот блеванет одновременно радугой и кровью. – Порядок? – спрашивает Мирон в камеру, у него потрясающая улыбка, которая собственно и становится виной всему. – У тебя походу руки трясутся, бро. Ване неизвестно, понял ли Мирон, видел ли он что-то сегодня утром, это вроде как должны быть парные видения, если они случаются перед встречей, но хрен его знает. Ваня так мало читал, смотрел и интересовался темой, что он уже не понимает, во что ему верить. – Нормально. Его хуярит по макушке мыслью, что он сейчас разговаривает со своей родственной душой, между ними пара метров, и если сейчас до него дойдет запах Мирона, то он точно отключится. Крип-а-Крип вроде безобидный, но стремный, и Ваня радуется, что это не он его соулмейт. Мирон разносит Крипа мизинцем левой руки – быстро и в клочья, мокрого места после него не оставляет. Ваня мысленно отмечает, что если бы Мирон Крипа не вынес, то это был бы полнейший зашквар, ведь тут задача легче легкого. Но почему-то один хуй гордится. Мужиком, которого вживую видит впервые в жизни. Ага. Он не хочет быть такой ебнутой фанючкой, но видит уже не вспышками, а вполне полноценными сценами, как Мирон перелистывает страницы в тех книжках, которые Ване не зашли, как читает их запоем, а потом долго над ними думает. Рудбой считает, что если все пойдет хорошо, то нужно спросить у Мирона про таблетки, потому что это то, что его беспокоит до одури. Баттл заканчивается. Наконец-то. Ваня сваливает курить, потому что не может больше держаться. Он не помнит, зафиксированы ли в истории случаи того, как человека накрывало такой сильной связью на работе, но он уверен, что его можно внести в Книгу рекордов Гиннеса за выдержку. Потому что… Блять, Ваня никогда не фанючил по Мирону так, как это делают толпы его фанатов, но он слушал его. Он смотрел клипы. Он знает историю с Димой Шокком. У него даже, о боже, кажется, где-то на стене есть цитаты из его треков, и их нужно немедленно удалить нахуй! – Хорошая погодка. Ваню подкидывает и швыряет о стену. Он старается сделать вид, что так надо, но люди не теряют равновесие просто так на ровном месте, на улице сейчас нет ветра, и он не пьян. Какое ж блядство. Он поднимает на Мирона глаза и даже моргнуть не может. Хорошая погодка. Не такая уж и хорошая, на самом деле, для начала сентября дубак тот еще. Что на такое нужно отвечать? «Да, погодка действительно стоящая. Как вы смотрите на то, чтобы выйти на променад?» Почему-то он уверен, что Мирону место где-то в конце девятнадцатого века, где такие вот словесные выверты – это нормальная речь. – Хороший баттл, – все, что удается произнести в ответ. Какого-то хуя Окси вблизи, вживую оказывается охуенно красивым. В этой своей клетчатой рубашке, застегнутой под самым горлом. Хочется подойти и потрогать его. Будет ли это странным? Знает ли Мирон, кто он? Знает ли Мирон – вот он вопрос, на который нужно найти ответ. Окси подходит ближе. Рассматривает его, чуть приоткрыв рот, как разглядывают дети крутую игрушку на витрине перед тем, как ткнуть в нее пальцем и сказать маме «хочу». – На самом деле, так себе. Я надеялся на мясо. Они реально обсуждают баттл сейчас? Мирон опускается на землю, Ваня хочет потянуть его за руку и поднять, потому что у него такие аккуратные джинсы, и сейчас они будут убиты. Его трясет как последнюю суку, но это приятное чувство. Смотреть на Мирона тоже приятно, даже когда он сидит вот так на заднице посреди улицы, подпирая спиною стену. Он докуривает. Мирон продолжает сидеть. Поблизости больше никого нет – все столпились у входа. – Подождешь, пока докурю? – спрашивает Окси. Ваня подождет. Он его ждать будет всю жизнь, если что, так уж судьба решила.***
Когда они встречаются в следующий раз, у Вани потеют ладони, и он ощущает жжение в легких – соскучился. – Можешь помочь мне? Мирон у семнашки выходит из такси, пихает Ване в руки какой-то пакет и наклоняется, чтобы расплатиться с водилой. Потом забирает пакет обратно, подмигивает Ване так аккуратно. Рудбой ему по шее хочет настучать, потому что они не виделись после баттла больше ни разу, а Ваня был уверен, что они, ну, соулмейты, он и сейчас в этом уверен. Разве соулмейты не должны хоть как-то контактировать? Чаще, чем раз в три месяца? – Ты Ваня, да? ДА. БЛЯТЬ. ВАНЯ. Рудбой сдерживает острое желание рявкнуть, а потом развернуться и пафосно уйти. Но потом внутренне выдыхает. В конце концов, соулмейтов не выбирают, если его родственная душа выбрала тактику «вести себя, как долбоеб», то Рудбой не гордый, Рудбой потерпит. Пока что. – Да, он самый, – он надеется, что у него лицо не порвется от неестественно широкой улыбки. – Голос у тебя пиздец просто, – Мирон с него глаз не сводит, завороженно как-то смотрит, будто вдохновение от него черпает. Кажется, вот так вот нарки на дозу смотрят, чуть облизывая потрескавшиеся и пересохшие губы. – Зачитай что-нибудь. – Чего? – охуевает Рудбой. – Рэп какой-нибудь зачитай. Буквально две строчки. – Не-не, Мирон, я не рэпер. Я оператор, помнишь? – Ваня на свой пояс показывает, где болтается сумка со всяким необходимым в работе барахлом. Сумка старая, наполовину порвалась, на ней даже не видно надписей, но Ваня не хочет ее менять, потому что он не уверен, что найдет сумку удобнее. – Не верю, что никогда не читал, – Окси прищуривается, пытливо глядя в его глаза. Ваня рот открывает, чтобы соврать, мол, нет, не читал. Но, сука…***
Ваня разделяет свои видения на три категории: что было, что есть, что будет. Он не представляет, как там у других, но свои категории он научился различать уже очень давно. Когда он впервые увидел мир глазами Мирона (ладно, тогда это были глаза незнакомца, но сейчас уже можно дать имя тому расплывчатому образу из прошлого), дымка вокруг видения была желтоватой, во второй раз – бледно-голубой, а видение перед встречей впервые подсвечивалось красным, как неоном с четырех сторон. Ваня научился вычислять воспоминания своего соулмейта, происходящие с ним моменты в данную минуту и ближайшее будущее. – Это жестоко. Ваня видит Женю так близко впервые. Она без макияжа, в белой футболке, завязанной узлом на животе. Когда она хмурит брови, то у нее на лбу появляется складочка. Сам факт того, что Ваня успевает ее рассмотреть, вводит в замешательство. Это долго. Это больше привычных двух секунд. Женя успевает загрести волосы и откинуть их назад со лба. – Это несправедливо, ты слышишь меня, Мирон? – говорит она и словно смотрит Ване в лицо. Ему хочется выпрыгнуть из видения и убежать, потому что как раз сейчас у него складывается ощущение, что он подглядывает. – Жизнь вообще не очень справедливая штука. – Ты ответственен перед ним. – Нет. Не в 21 веке. Женя злится. Она мотает головой. – Плевать мне на твои современные взгляды. Возить соулмейта с собой в роли бэк-мс просто, чтобы он был с тобой рядом? Ты хоть раз до него дотронулся? Ты поговорил с ним? – Мне кажется или такие разговоры не входят в обязанности моего менеджера? – Считай, я уволилась ради того, чтобы сказать тебе, какое ты говно. Кажется, слова об увольнении Окси пропускает мимо ушей. – Ваня – талантливый бэк-мс, и не брать его по каким-то личным причинам – это не тот подход, с которым я привык работать. – Дай ему хоть намек! Парень страдает. В отличие от тебя. – Не все вываливают свои чувства наружу. Ненавижу, когда моей болью любуются. – Мирон, – Женя подходит ближе. Ваня улавливает фантомный запах ее духов и скрип подошвы кроссовок. – Он твой соулмейт. – Ты уверена? Потому что я – нет. Ты, Порчи, Мамай, вы все твердите это в голос, но так ли это на самом деле? Тебе насрать, разобью ли я себе сердце? – Нет, – она мотает головой и смотрит с сочувствием. – Но не разбивай и его сердце тоже только потому, что ты полон сомнений. Ваню выдергивает из чужого настоящего оповещением из твиттера. Он телефон роняет, пытается осмыслить только что увиденное и услышанное, а потом роняет себя. На пол. Его скручивает от боли.***
Он курит на скамейке у подъезда Мирона. Еще полгода назад он бы сказал, что не представляет, в каком районе Питера живет Окси, но в последние дни судьба его кормит приходами, как будто бы он просил. Он видит, как Мирон выходит из дома почти каждое утро. Все чаще он может погрузиться в себя глубоко и вызвать видение того, как Окси возвращается. Всегда один. Если бы он возвращался не один, то Ваня, наверное, выпрыгнул бы из окна. Он курит, отсчитывая минуты до прихода Окси. Он знает, что осталось немного. У него чешутся вены, потому что кровь в них почти закипает, чувствуя приближение соулмейта. С такой чувствительностью можно зимой без куртки ходить – хоть какой-то плюс от связи. – Привет. Мирон садится на край скамейки, соблюдая дистанцию. Он, несмотря на ветер, в тонкой ветровке без капюшона. Ваня снимает с себя шарф, обматывая шею Окси, секунду колеблется, борясь с желанием затянуть потуже, пока тот хрипеть не начнет. Потом убирает руки. Мирон на все это безобразие смотрит со снисходительной нежностью во взгляде. С той самой ебаной снисходительной нежностью, за которую Ваня его почти уже ненавидит. – Ты знал с первого дня? Курить больше не хочется. У него голова немного кружится, и при мыслях о сигарете возникает противная тошнота. – Нет, – Мирон его шарф на себе поправляет, отворачивается, рассматривая маленький заборчик, выстроенный вдоль дома. Заборчик, за которым на простеньких клумбах высажены многолетние цветы. – Вань, у меня не бывает видений. – Что? Признание Рудбоя полощет по шее ножом. Окси смотрит на него и плечами жмет, будто извиняясь. – Вот так. Не такой как все, епта. Раньше думал – это дар. Не надо ебаться и искать того самого человека. А как тебя увидел… Нахуй. Он сплевывает на асфальт. Ваня тянется и пальцами по его волосам проводит – что называется, «против шерсти». Давно хотел. Он не думает, что ему уже можно, это скорее желание навредить, вызвать на эмоции. Он ждет, что Мирон его по рукам долбанет или рявкнет. Ну, может, хотя бы посмотрит злобно, нет? Его взгляд добрый, нежный, покровительственный, поперек глотки стоит. Он всегда думал, что так только с девчонками бывает – втрескается дурочка в парня старше себя и мудрее, а потом ходит, обтекает, потому что, что бы ни сделала – мелкая, наивная, глупая. На его фоне. А сейчас сам такой. И руку быстро прячет в карман, пока она тепло Мироновских волос не растеряла. – Меня увидел, и что? – Как в прострации. Сегодня смотрю, по складочкам в уголках глаз вижу – мое и ничье больше. А следующим утром кажется, что чужой кто-то, незнакомый мне совсем. Блять, Вань, я думал, у меня крыша поедет. Не злись. Ох, Ваня не злится. Его переебывает сгустком энергии прямо в грудак, откуда-то изнутри поднимается к горлу нестерпимое желание заорать, но он не злится. Когда ты чего-то так сильно ждешь, злость сходит на нет. – Ты бы сдох, если бы у меня лично спросил, да? – Нет. Но как ты себе это представляешь? – Ну, хуй его знает, – Ваня говорит тихо. Очень. Он даже не пытается голос повысить, ему поебать. Пусть Мирон прислушивается, если ему так важно. – Не думаю, что это сложнее, чем позвать почти незнакомого парня к себе на бэки, не зная даже, умеет ли он читать. – Я знал. Мирон улыбается. У них первый серьезный тур впереди, они уже почти год вместе работают, а Ваня все еще находит новые грани Мирона, новые углы, о которые режется, режется, не прекращая. – Знал, – кивает Ваня. Точно. Это ж Окси, он знает все и всегда. – Ага. Просталкерил тебя в тот же день, после баттла. Ну и закрытая же ты личность, Ваня Рудбой. Чуть башкой не поехал, пока нашел что-то посерьезнее ссылок на «Забитых» и моих цитат у тебя на стене. – Сука. Хотел же, блять, удалить. – Ага. Они замолкают. Почти полностью порыжевшие листья на деревьях во дворике начинают громко шелестеть на ветру. На и без того темное небо наползают густые тучи. Ваня их любит больше, чем облака – его всегда привлекает тьма. Наверное, так и был создан образ Охры. Он просто выбирал между тучами и облаками… – А я себя в видении увидел утром перед баттлом. Как на ладони. Подумал, что мой соул – Крип. Мирон начинает ржать. Смеясь, он как-то незаметно к Ване приближается, коленом с ним соприкасается, и Рудбой подскакивает, потому что это уж слишком. – Блять, прости. – Ага, давай всю жизнь извиняться будем. Мне непривычно просто. Ему правда непривычно. Окси хоть и тактильный – своего соулмейта прикосновениями обделяет жестко. Очень жестко. Ваня ебет сам себе мозги каждый раз, когда случайно дотрагивается до него, потому что уверен – ему нельзя. Не разрешали. – Причина в моей башке, – Мирон смотрит снизу вверх, руки прячет в карманы куртки. – Мой врач говорит, что видений нет, потому что я в свое время переборщил с таблетками. Вот так вот. Сбой в системе, и личная жизнь по пизде. Ваня вспоминает приходы, где он у Окси в руках таблетки видел. Потом он загуглил, конечно, про биполярку выпытал у Жени все, что она знала, про стадии сам догадывался, по внутренней чесотке, по снам дурацким, по состоянию поганому. – Я тебя чувствую, – говорит Ваня, осторожничая, слова подбирая, как по линеечке. – Ну… всю эту хуйню. Окси смотрит с любопытством. – И что чувствуешь? – Иногда ебота такая в голове, – Рудбой улыбается, вспоминая, как хуесосил Мирона и его набитую дерьмом башку три дня подряд. – Хочется бегать голым по квартире и орать. Мирон смеется красиво очень. Ваня его губы рассматривает и жалеет, что тут лампочка над дверью подъезда светит так тускло. – Это так, фигня. – Знаю. Бывало и хуже. – Блять, Вань, – в голосе Окси вина и снова та самая нежность, но теперь она будто не покровительственная вовсе, а теплая такая, непривычная. – Иди сюда. Рудбой подходит и садится обратно на лавку – уже намного ближе, между ними полметра, не больше. – Компрометирующе сидим, – улыбается он. Мирон рукой машет. – Похуй. Расскажи еще. Что ты чувствуешь? Сука, ты не представляешь, как я хочу что-то почувствовать. Не просто вот это крепко сидящее «я тебя люблю» в моих ребрах, а больше… Связь… Ваня выдыхает и больше не может вдохнуть. Он на Окси таращится, как будто видит его впервые, у него внутри запутывается в клубок нитка, что их соединяет. – Ну, что ты так смотришь? – Мирон проводит пальцами по его щеке. – Как будто не веришь. – Верю. Ваня глаза закрывает, тянется к Окси телом, душой, губами, пальцами. Он весь, как желе, растекается по скамейке, по чужим рукам, по плечам и коже на шее. Мирон в губы дышит влажно, целует мокро, ведет, языком вылизывая неожиданно дико чувствительный Ванин рот. – Ох, Рудбой, – шепчет он, отрываясь. – Жить нам с тобой долго и счастливо. Пока меня биполярочка не утащит. – Хочу, чтобы ты почувствовал, – Ваня опускает ладонь на его грудь, крупно вздрагивает, ощущая под пальцами биение чужого сердца. Ему хорошо до такой степени, что он не уверен, помнит ли, где находится. – Все. Как я. – Я чувствую. – Нет, не так. Хочу, чтобы ты видел и ощущал все. Без пробелов. Они говорят о связи уже у Окси в квартире до середины ночи. Мирон пытает его, заставляя рассказывать снова и снова все видения. Кое-какие события он не помнит и сам, над какими-то дико ржет, а, услышав в кратком пересказе свой разговор с Женей, хмурится озадаченно. – Она права. Я заставляю тебя страдать. Небо густо-темное, у Мирона дома с продуктами полный пиздец. Со светом, впрочем, тоже – один дохлый светильник в прихожей и лампа в ванной. Романтика, хули. Они только что прерывались на серию долгих, глубоких, наполненных чувствами поцелуев, поэтому Ваня берет его руку, опускает на свою ширинку и прижимает крепко. – Да, ты прав, – говорит Рудбой, потому что его ведет, и он не собирается нахуй вообще останавливаться. – Я очень страдаю.***
Это не происходит резко, как вспышка – нет. Мирон свою вспышку проебал, теперь они учатся устанавливать связь медленно, по шагам. Сначала меняют курс препаратов полностью. Для этого Окси приходится смотаться в Лондон, потому что, как оказалось, отечественной медицине он не доверяет. Потом Ваня рассказывает ему о своих ощущениях – о каждом из них. О своей реакции на каждое прикосновение. Он рассказывает, какие чувства вызывает у Вани его голос, когда он слушает его треки. Он рассказывает о том, какие вещи с ним творит расстояние. О том, что научился концентрироваться и видеть Мирона в настоящем – пока очень блекло, расплывчато, но уже по своей воле. Мирон от этого приходит в дикий восторг и продумывает кучу каких-то экспериментов, которые ни к чему не приводят, но веселят их обоих. Порчи встречает своего соулмейта весной 2016. Он звонит и орет в трубку о том, как это невероятно охуенно, он переходит с английского на русский мат, после чего отключается так резко, что Ваня не успевает спросить имя девушки, парня или кого бы там ни было. Тем же вечером он стоит у зеркала и рассматривает себя. Он пытается найти изменения. Новые татуировки и цвет волос – не в счет. Он ищет что-то в глазах, что-то, благодаря чему сможет найти ответ на вопрос: что не так с Мироном? Стоит ли им вообще искать ответы, когда они и так прекрасно чувствуют себя рядом друг с другом. Он ведет по своему животу ладонью, обводит пальцем некоторые узоры, прихватывает подушечками резинку трусов и, набрав воздуха, приспускает их. Телефон вопит на всю квартиру. Ваня хватает его и, не взглянув на экран, принимает вызов. Он знает, что это Мирон. Он всегда это знает. – Мирон? На том конце провода дышат густо, часто. Хриплые вдохи перемешиваются с чуть свистящими выдохами, а потом Окси слишком спокойно для подобной ситуации говорит: – Отойди от зеркала. Ваня чувствует, как бледно-голубого цвета счастье наполняет его легкие, его вены, его гулко стучащее сердце – его всего.