С кровавым сердцем и бурей внутри

      Когда статуэтка от мимолетного контакта с кончиками пальцев покрывается льдом и промерзает до самой сердцевины, Эдмунду кажется, что мир раскололся с глухим треском. А еще, после второго, куда более длительного удержания чернильницы в бледных ладонях, она превращается в бесформенный кусок льда прямо у него на глазах, не в какой-нибудь Нарнии, а самой обычной Англии, приходит горькое осознание — это катастрофа. Тотальная и непоправимая. Он боится подходить к единственному зеркалу в комнате, страх сжимает в тиски, укрывает легкой дрожью, словно шелковым платком и призывно тянет его в сторону. Ну же, взгляни в отражение! Только для того, чтобы невольно порезаться о полу-нежную улыбку на тонких бескровных губах Белой Колдуньи. Она живет внутри него, теперь навсегда. Прячется под кожей, струится снегом в крови и оседает мимолетным инеем на волосах и ресницах — красивая и смертельно опасная, как истинная зима. Как теперь сам Эдмунд Пэвенси, Справедливый король Нарнии, Снежный колдун. Юноша кривится как-то устало, стирает большим пальцем противную удовлетворенность с лица бывшей повелительницы и мечтает поскорее забыться сном. И не важно, что он встал только пару часов назад. Это все кажется слишком нереалистичным, слишком глупым и наигранным. Даже для того, кто однажды прошел в другой мир через платяной шкаф, забитый теплыми шубами и пахнущий еловыми ветками. Слепая обреченность и осознание собственной никчемности горчат на языке и гложут молодого человека изнутри. Короны на его голове нет, осталась в королевстве, но она подозрительно осязаема…и непосильно тяжела. Игрушечный меч в руках Эдмунда больше похож на палку — не слушается, так и норовит выскользнуть из внезапно ослабших рук, когда Питер с громким победоносным кличем наносит финальный удар, и трескается до самого эфеса. Эдмунду противно от самого себя, от того, что держать зиму в себе сложно и почти нереально, но он не может сказать. Даже солнышку-Люси. Его второй визит в Нарнию принес только неприятности — пробудившийся подарок ведьмы грузом лежит на медленно замерзающем сердце. Пэвенси хочется чего-нибудь горячего, а еще, черт подери, рахат-лукума, того самого, из обманчиво хрупких рук женщины с отталкивающей, ледяной красотой. Юноша трепещет и, не задумываясь, старательно вырисовывает на стекле указательным пальцем красивые, незамысловатые узоры с резкими краями. Иней расползается под его руками так стремительно, что он не всегда успевает заметить и спрятать иррациональную мощь под замок. Да и, сказать по правде, какая-то часть души и не хочет этого вовсе. Все естество Эдмунда, даже самое темное и снежное, тянет обратно, в Нарнию. Когда Питер и Сьюзен уезжают в Америку, бросая их вдвоем с Люси на произвол злодейки-судьбы, которая, как думает сам парень, еще хитрее Белой Колдуньи, он не выдерживает. Срывается так, что все их временное пристанище превращается в скромную копию ледяного замка, а Лондон тонет в аномальном снегопаде. Младшая сестра все понимает и принимает, а по сему, к величайшей благодарности Эдмунда, покорно молчит и скромно улыбается родственникам перед отъездом. Для нее, как и для брата, — это величайший знак. Они еще вернутся. И, кое-кто из них двоих, может быть, навсегда. Люси горько — Эдмунд читает это в рваных движениях и частых мимолетных прикосновениях, но она проявляет поразительную стойкость. Даже ночами плачет почти неслышно. Он, правда, искренне любит ее, поэтому однажды ночью, когда небольшая картина в деревянной рамке внезапно оживает первым снегом, не говорит Люси не слова. Он на прощание гладит ее по огненно-рыжим волосам, чуть вьющимся на концах, едва касается устами лба и, запахнувшись в самое теплое одеяло, что у них есть, уходит. Безмолвно, с кровавым сердцем и бушующей внутри бурей.       Нарния и в правду встречает Эдмунда обильными сугробами и красавицами-снежинками. Он снова оказывается в лесу, у того самого покосившегося от времени фонаря и громко смеется, задирая голову к тяжелому, свинцово-серому небу. Он как будто вернулся на пару лет назад: кажется, вот-вот на лесной дороге покажется массивная карета и знакомая фигура с пронизывающим взглядом змеи. Но Пэвенси не видит ее ни спустя минуту, ни спустя час тяжкого ожидания. Нет, он не в прошлом; Колдунья свергнута, Нарния свободна, а на троне сидит один небезызвестный мальчишка — любитель сказок. Хотя, должно быть, уже и не мальчишка вовсе… Мужчина с бездонным взглядом, который время от времени пугает Эдмунда не хуже собственной зимы внутри. Или пугал… Почему-то Каспиана он вспоминает с неправильной теплотой и странным покалыванием в кончиках мозолистых пальцев. Наверняка, Аслан уже знает, что он здесь, а, значит, и новый правитель тоже должен. «Хотя, — усмехается Эдмунд почти дружелюбно, — это вряд ли».       Эдмунду хочется взять в руки свой любимый меч, но вместо этого он по памяти бредет к одинокому замку ведьмы, точнее, к его руинам. Ладони помнят тяжелую рукоять, отзываются фантомным удовольствием, но юноша слишком хорошо понимает — зима сожрет драгоценный подарок местного Бога, которым он так дорожит. Он больше не сможет сжимать его так, как прежде, и от этого почти физически больно. Запоздало молодой человек вспоминает, что сейчас далеко не самое время холодов, однако, вопреки кое-каким тренировкам в Англии, остановить буйство стихии не в силах. Снег будто насмехается над своим новым господином, но услужливо заметает за ним неглубокие следы. Мятежный перебежчик.       …Гости появляются в его восстановленном замке тогда, когда их совсем не ждали. Люси смотрит на него с немым укором в красивых глазах, ее губы подрагивают, но она не произносит ни слова. Даже не пытается подойти и обнять. Выходит молча, тихо затворяя за собой массивную дверь и отрезает ему всякий путь к бегству. Принц, нет, король Каспиан остается с ним в пустующем тронном зале один на один. Эдмунду интересно, каким же он его видит? Сравнивает ли с легендарной Белой Колдуньей? Боится ли или страшно зол? Пэвенси уверен в своих силах, как никогда, но сражаться не хочет. Он слишком устал. Не со старым другом, не с названным братом, не с тем, кто заставляет его сердце гонять по венам кровь, не давая ей окончательно вымерзнуть. Эдмунд боится смерти. Но лучше умереть, чем так… Наверное, невысказанное желание и оставшиеся тревоги отражаются на дне черных зрачков и отзеркаливают на такую же темную, неотличимую радужку, судя по тому, как болезненно дергается Каспиан и судорожно прячет меч в ножны. Робкая улыбка касается чужих губ, когда король видит на лице Эдмунда признаки узнавания. Тень облегчения накрывает его, когда обескровленные губы размыкаются и сухо приветствуют, а сам их обладатель обреченно поднимается с импровизированного трона с высокой спинкой. На Эдмунде ярко-синий камзол, расшитый серебряными нитями, обычные хлопковые штаны, удобные для битв, кожаные сапоги и совершенно не примечательный дорожный плащ, однако у Каспиана замирает сердце. Как когда-то давно, при одном только взгляде на удивительно юного, но серьезного и рассудительного короля древности. Юноша всегда кажется ему поразительно красивым; причем настолько, что нечто в груди сладко ноет. Каспиан позволяет подойти ближе и улыбается с едва заметным облегчением, когда видит, как под напором чувств светлеют карие глаза, и различает на носу и щеках неизменные забавные веснушки.       — Мы искали тебя, Эдмунд, — вполне себе ровно замечает Каспиан, уже без всякого гнева, который он с трудом смог оставить на пороге чужого неприветливого замка. В его бархатистом голосе скользит лишь глубокая печаль, бесконечная нежность и что-то еще… Что-то такое, что творится в душе и самого юноши. То, что он боится называть вслух. — Люси сильно переживала с тех пор, как ты исчез из дома, — и это становится большой ошибкой, потому что Эдмунд внезапно хмурится и отступает на пол шага в тень. — Я переживал. Боялся, что больше никогда не увижу тебя, а с приходом зимы и вовсе потерял всякую надежду. Но… кто бы мог подумать, верно? — лукаво, так, как умеет только он, улыбается король и с некой опаской протягивает руку. Эдмунд смотрит внимательно, почти не мигая, порой несмело косясь на ладонь и мысленно что-то решая.       — Должно быть, многие подумали, что оставшиеся соратники Белой Колдуньи нашли способ, как ее возродить, — смеется молодой человек глухо, прикрывая рот рукой, будто в любой момент может закашляться. Каспиан видит, как ему больно, чувствует и разделяет, но без согласия ничем не может помочь. — Нарния наверняка уже готова к новой войне, которой не будет, — снова мягко, почти ненавязчиво поддевает древний король и смотрит на удивление снисходительно и плутовато. Да, именно так, Эдмунд не коварен, как его предшественница, но хитер и игрив, уж Каспиан знает.       — Так это правда… Люси сказала правду… — задумчиво протягивает визави и внезапно со всего размаху опускается перед Эдмундом на колени, а затем и вовсе подпирает ножку трона спиной. Смеется глухо, но радостно, так, как не положено аристократам, а уж тем более королям. Колдун зарывается рукой в богатую каштановую шевелюру далеко не сразу, осторожно, явно боясь, и, поначалу, лишь кончиками ледяных пальцев.       — Эй, Эд, а покажи снег, а? — с какой-то совершенно детской наивностью просит Каспиан и с удовольствием подставляется под ненавязчивые ласки, льнет к мальчишеских ногам, как большой пушистый кот, а Эдмунд, оторопев на пару мгновений, все же мягко смеется. Он выпускает зиму наружу медленно, по чуть-чуть — но восторг в глазах юного короля его завораживает. Впервые за долгое время Пэвенси улыбается легко и открыто.       — Я тоже по тебе скучал.