Венец Евриномы

В декабре рынок похож на цветную мозаику. Он переполнен, крепко надушен специй пряным ароматом, говорит на своём варварском диалекте — смеси языков и акцентов. И я всем сердцем отдалась декабрю, ведь это так просто — затеряться в драпировках индийских тканей, в толпе туристов, примешивая свой голос к гулу остальных. — Вот этот вещь два штука и десять таких, — в моём голосе звучал жуткий акцент, но я могу говорить и как коренной житель. На конспирации настаивал Джейсон, а я не спорила, второй год продолжая играть роль американской туристки. Весьма посредственно. Старая торговка улыбнулась, обнажив ряд желтоватых от курения трубки зубов, и поинтересовалась: — Не хотите ли взять манго? Теперь пошёл сезон их созревания. — Хороший погода, синий море, вас не понимать, спасибо, — ответила я, укладывая в пакеты фрукты. Манго я покупала в соседнем ряду, там дешевле… И вместо того, чтобы вернуться домой короткой дорогой, я побрела вдоль береговой линии, где пенные губы Океана нежно касались моих ступней. Я всегда останавливалась на призывный его монолог, который и без того слышала в себе каждый божий день. Охрипшие от зова волны. Повернувшись к Океану лицом, я не смогла удержаться и ступила в воду: передо мной только прекрасное, где неба синь растворила линию горизонта. Впереди меня красота, по обе руки совершенство и позади ничего нет… знаю, когда-нибудь я стану частью всего этого великолепия. Песчинкой в пустыне безграничного. Придёт тот день, когда войду я в воду и побреду вперёд, не оглядываясь. Океан попробует меня языками своих волн, а потом уронит, проглотит, растворит, как кусочек сахара в своей бездонной чашке. Я буду принадлежать Ему, я стану Им. — Мария, Мари-и-и-я, — послышался из-за спины, с берега, знакомый голос, и только он смог выдернуть меня из оцепенения. Джейсон спешно, не снимая кроссовок, бросился в воду, торопясь ко мне. И, пожалуй, его можно понять: волны держали меня за талию, они даже касались груди, Океан завлекал меня в свой танец. Но всегда, когда приходил Джейсон, я переставала слышать его музыку. Мокрые, требовательные пальцы отпускали. … Я обернулась. Посмотрела через плечо. Лицо Джейсона озаряла та самая улыбка, которая увлекла меня за собой два года назад и держала до сих пор. В ней миллион вольт, которые, пожалуй, могут убить, если такой разряд попадёт в воду. А вот взгляд Джейсона всегда оставался настороженным. Он не понимал моих действий, а потому автоматически оценивал ситуацию, так, как он привык. А я… я тоже старалась. Привыкнуть. — Что-то случилось, Мари, — он осторожно подошёл ко мне и, перехватив один пакет, вплёл свои пальцы в мои. В его голосе не прозвучало вопроса. Только утверждение. И осознание того, что он всё знает лучше меня. Это правда. Между нами повисла пауза, расправила плечи тишина. Такая вязкая и густая, что кажется, её можно ощутить телесно. — Что с тобой? — теперь Джейсон задал именно вопрос, и голос прозвучал намного мягче. Я молчала и рассматривала человека, о котором, к сожалению, и сказать ничего не могла. Джейсон Борн… так, по крайней мере, его называла я. Хотя в иных документах он записан Фомой Киняевым или Диего Фернандесом. Да и я рядом с ним давно перестала быть Марией Кройтц. Джул Баррет — вот моё новое имя. Одно из многих. Джейсон всё ещё смотрел на меня, когда стальной замок его пальцев ослабел, а он шагнул вперёд, сократив расстояние до минимума, заключил меня в кольцо объятий. Пакеты с покупками моментально оказались в воде, и Океан тут же принял наши скромные дары. Джейсон крепко прижался щекой к моей щеке, так, что мне стало больно и невозможно смотреть; лишь краем глаза заметила несколько зелёных яблок, покачивавшихся на поверхности воды рядом с нами. Губы Джейсона солоноватые на вкус, возможно, от длительной ежеутренней пробежки, а может быть, он всегда был частью Океана, но не признавался мне в этом. Я озвучила вопрос, на который он лишь ожидаемо предложил вернуться домой. — Я приготовил кофе и яичницу с беконом. — Хорошо. … По берегу до нашего бунгало почти километр, и всё время, пока мы шли, Джейсон молчал. Он не был обижен, а размышлял, и это обстоятельство выдавала глубокая морщинка, разделившая пополам его переносицу. И снова он дал мне время на внутренние диалоги. На размышления и вопросы, которые так и останутся без ответа. Я смотрела на его профиль, на тяжёлый волевой подбородок и улыбалась в который раз, вспоминая, как впервые увидела его. За миллионы километров и триллионы секунд отсюда. Кажется, в прошлой жизни. Тогда я приводила в порядок какие-то документы. Американское посольство, скучное многочасовое ожидание своей очереди и… этот парень, в поношенном рваном свитере и с красным рюкзаком через плечо. Что-то в его образе сразу привлекло и прокричало во весь голос: «Брось! Такие парни никогда не обращали на тебя внимания, Мария». Но его взгляд, на долю секунды нарушивший рамки простого и ознакомительного, которым награждают вскользь, улыбка, едва коснувшаяся уголков губ, и сверкнувший на руке браслет дорогих часов сказали о многом, оставив, однако, больше вопросов, чем ответов. Я постаралась выкинуть его образ из головы сразу же. Просто потому, что от таких парней в моей жизни не случалось ничего, кроме неприятностей. И у меня получилось. Минут на десять. Ровно до того момента, когда он окликнул меня, подкравшись к моей машине: — Заработаешь десять тысяч, если доставишь меня в Париж. — Нашёл дуру, — фраза была сказана на немецком больше для себя… — Предлагаю на полном серьёзе. Вот тебе десять, держи. Получишь ещё столько же, когда прибудем на место, — ответил он на моём родном языке без малейшего акцента. Я сомневалась всего несколько секунд. И дело уже совершенно точно было не в банкнотах, шуршащих в моих руках. Причина в том, что влипаю я быстро и запросто, пристаю, как муха к клейкой ленте. Мне не нужно ещё десять тысяч, голос решил за меня: — За рулём буду я. И только на периферии сознания полыхнуло: возможно, его разыскивает полиция. Но такие вспышки я всегда гасила профессионально. … По пути к дому нас привычно провожали завистливые взгляды туристок, отдыхавших в пляжных шезлонгах. Мокрая футболка моего спутника прилипла, обозначив рельеф сильного, натренированного тела. — Джейсон, — шёпотом позвала я. Он моментально обернулся, и напряжённое лицо на миг озарила улыбка. — Что? — Что?.. … Едва захлопнув дверь домика, он стянул мокрую майку, ухватив её между лопатками. Так делают только мужчины. И пока я возилась со своим липнущим к ногам сарафаном, он незаметно обошёл сзади и клеймил макушку горячим поцелуем. Шершавые подушечки сильных пальцев пробежались по рёбрам, вызвав целый табун мурашек. — Я помогу тебе это снять. Его лоб упирался в мой затылок, когда бесполезная мокрая тряпка уже валялась на полу, а руки Джейсона повторяли полукружия грудей, останавливаясь под ними, оценивая их тяжесть. — Люблю, — прошептал он на французском, предпочитая обозначать моменты нежности на языке Бальзака. Ведь он был уверен, что я не понимаю на нём ни-чер-та. Но мне трудно удержаться от ответного жеста. И хочется сделать ему что-то приятное. Вариантов не так много. Извернувшись, я встала перед ним на колени, а он, приняв правила игры, совершенно не сопротивлялся. Мне нравилось, что с Джейсоном не нужно предпринимать дополнительных действий, и когда мои пальцы оказались под резинкой его белья, он с шипением втянул воздух сквозь сжатые зубы, пытаясь найти несуществующую опору. Я чуть приподнялась и, удерживая его за ягодицы, попробовала на вкус. Хорошо знакомый, приятный, всегда заставлявший жмуриться от удовольствия и радости обладания. Тёплые гребни его пальцев пропустили пряди моих волос. Он и здесь всё хотел держать под контролем, но всё же не позволял себе командовать, управляя моими движениями. Впрочем, моя власть над ним не долговечна. Ему интереснее брать самому, а потому через мгновенье я оказалась под ним, кожей ощутив прогретые утренним солнцем деревянные доски пола. — Мовет-выть-в-квовать, — прошепелявила я сквозь поцелуй, понимая, что тело вновь покроется синяками и ссадинами. Но тут же осознала, что вопрос был задан чисто риторический. Джейсон уже мерно двигался во мне. Несколько медленных глубоких толчков, и вдруг он замер, чуть приподнявшись на руках. Он смотрел несколько мгновений, а потом бережно убрал разметавшиеся пряди волос с моего лба, покрыл лицо нежными печатями поцелуев, едва касаясь губами, возвращаясь к своему французскому: — L’esprit cherche et c’est le couer qui trove. (Разум ищет, и только сердце находит — фр., Ж. Санд). И я совершенно не против подобного расклада, хотя никогда не разделяла взглядов Жоржа Санда… но в этот момент Джейсон начал двигаться вновь. И чувства, и материя вновь казались мне абсурдом, затянувшимся полуденным сном. Ведь такие парни как Джейсон Борн никогда не обращали на меня внимания. … Позже, когда он раскладывал по тарелкам остывшую яичницу, нарезал на дольки уцелевшие яблоки, вынимая из них серединки одним точным движением, а по кухне разносился такой восхитительный аромат свежесваренного кофе, мне казалось, что можно сойти с ума только от совершенства момента. За окном небо целовал Океан, а в моей руке снова задерживались пальцы дорогого сердцу человека. Блуждая по ладони, они повторяли линию жизни — дороги, которую, надеюсь, мы пройдём вместе. — Ты какая-то странная в последнее время. Неделю. — Почему? — вздрогнула я. Неожиданный вопрос ножом вспорол солнечное покрывало овладевшей мной неги. — Подолгу остаёшься одна, гуляешь тоже в одиночестве, ты совсем перестала задавать вопросы. Это на тебя не похоже. — А? Что? — Вот и сейчас, рассеянная, ты совсем не хочешь меня слушать. — Всё потому, что я люблю тебя. И это кажется мне ответом на любой из вопросов, — голос мой дрожал, но Джейсон сделал вид, что не замечает этого. Закончив было сервировать стол, он замер, крепко сжав в кулаке вилку. И я поняла, что говорить о чувствах не следовало. Во всяком случае сейчас. Он всегда болезненно реагировал на словесные определения, противопоставляя собственные аргументы, казавшиеся ему важными. — У тебя не будет ни дома, ни друзей, ни детей. Всё, что ждёт нас впереди, — бесконечная, безымянная дорога, полная опасностей. И ты прекрасно понимаешь, что когда-нибудь наступит тот день, когда мы погибнем. И хорошо, если нас убьют одновременно, ведь если умру я, некому будет защитить тебя. Эта мысль сводит меня с ума. — Мы действительно давно не выбирались погулять. Так, чтобы вдвоём, — я всегда избегала подобных разговоров. Неловко. — Может быть, сходим в кино? — У тебя даже нет и не будет возможности связаться с родными, — продолжал настаивать Джейсон, но добавил: — Хорошо, пойдём. Что ты хочешь посмотреть? И это может быть любой, даже самый скучный фильм. Просто мне нужно побыть наедине с собой в течение хотя бы полутора часов, когда одна рука Джейсона уютно устроится на моей талии, а вторая будет занята порцией попкорна. Он действительно благодарный зритель, а я могу в очередной раз попытаться решить задачу, упрямо не сходящуюся с ответом. Да, я никогда не думала о том, что судьба сыграет со мной подобную шутку и спутником моим станет тот, кто… кто может отнять у другого человека самое ценное — жизнь. Но когда я смотрела на Джейсона, упорно не видела в нём хладнокровного убийцу. Скорее он похож был на парня, живущего по-соседству: Джейсон смотрел футбол по телевизору, он читал книги, он из тех, кто оборачивался на детский плач и помогал, если кто-то просил. И всё это он делал самой обворожительной улыбкой на свете. … Остаток дня мы провели совершенно бестолково — я за очередной книгой, Джейсон, расположившись в кресле напротив, тоже делал вид, что читает. Но если отвлечься от скучищи, оказавшейся в моих руках, то можно заметить, как взгляд его фокусировался в воображаемой точке где-то там, за окном. И бесполезным делом было спрашивать его, всё ли в порядке. Скорее всего, он просто промолчал бы в ответ или соврал бы, что всё хорошо. По напряженной его позе я поняла, что у него снова болит голова, а это значит, что впереди нас ждала очередная бессонная ночь, наполненная его кошмарами. … Так и получилось, и я снова трясла его за плечи, пытаясь выдернуть из цепких лап страшных сновидений. Открыв глаза, Джейсон часто и поверхностно дышал, а я привычно старалась освободиться от его рефлекторного захвата. Его пальцы сдавливали мне шею, а в глазах застыла ужасающая пустота непонимания. Он не узнал меня, как, впрочем, каждый раз, но уже через несколько мгновений — знаю — взгляд его просветлеет, и он будет гладить меня по волосам, обнимать, извиняться. — На этот раз ты можешь рассказать хоть что-то? — задала я волнующий вопрос, едва только ослабела его хватка. Джейсон отрицательно покачал головой и зябко повёл плечами. И я отчётливо осознала, что он не рассказал бы мне ничего, даже если бы помнил. Всё, чем я располагала, — блокнот, куда торопливым почерком записывала всё, что бормотал во сне Джейсон: имена, которые никогда и ничего не скажут о людях, носящих или носивших их, — таких тысячи. Джон Смит, Пол Браун, Кэйт Джонс — все они нарочито безликие. Но некоторые слова срывались с губ Джейсона чаще остальных. И они пугали меня, лишали сна. «Кровь», «Господи» и «нет» — эти выкрики не вселяли оптимизма. Но когда я показывала Джейсону покрытые вязью букв листы, он равнодушно смотрел, повторяя, что не понимает, о чём я толкую. И между нами повторялся диалог, слова в котором не менялись. Раз за разом мы говорили об одном и том же. — Зачем ты вообще записываешь это? — спрашивал он бесцветным тоном. — Я хочу помочь тебе вспомнить, — терпеливо предлагала я. — А что, если об этом не стоит вспоминать? — Возможно, только воспоминания помогут тебе избавиться от ночных кошмаров. — Принеся кошмары дневные?! — почти кричал он в ответ. — Я не знаю. В любом случае человек должен обрести себя, знать, кто он есть на самом деле. Я люблю тебя, Джейсон Борн, кем бы ты ни оказался. Так будет всегда. Какая бы из сторон твоей личности мне ни открылась. — Смысл имеет только нынешний день и то, что в нём ты со мной рядом. — Так будет всегда. — Ты сама знаешь, что… — начал терять терпение он. — Тс-с-с, — оборвала я. — Тебе лучше прилечь и попытаться снова заснуть. Завтра наступит новый день. И мои руки привычно легли на его голову, поглаживая по затылку, прижимая к груди, убаюкивая. Джейсон подчинился, откинулся на подушку, и через каких-нибудь пару минут дыхание его успокоилось, выровнялось. Я тоже сделала смелую попытку уснуть. Но, конечно, провальную. Тогда я выбралась из кровати, оставив Джейсона во влажных простынях в одиночестве, и побрела в ванную, чтобы сделать там то, что делала на протяжении последней недели. И стоило только запереть за собой дверь, в трясущихся руках оказался очередной тест. Пустые волнения. Я знаю, что результат окажется положительным. Две чёртовых полоски, означавшие, что теория Джейсона о моём благоразумии пошла крахом. Я выбралась из дома, тихо ступая по скрипучим доскам террасы. Смятый тест покоился в кулаке. Нужно было выбросить подальше от дома. Джейсон ничего не должен узнать. Во всяком случае пока я не придумаю, как рассказать ему об этом. Побережье встретило меня алым рассветом. Будто пощёчина на небосвода щеке, полученная за сокрытие ночных тайн, и её, горящую, тут же погасил прохладным дыханием ветер. Завернувшись в платок, я присела на корягу, до блеска выеденную голодными волнами, — дерево, обглоданное до кости, выкинутое безжалостно на берег. Как и я… И в который раз задалась вопросом. Ну почему оказалась рядом с Джейсоном, ведь он был противоположностью тому идеалу, к которому я стремилась? Закрыв глаза, я почувствовала, как ветер длинными, нежными пальцами коснулся лица, подул, остужая раздражённые от слёз веки. И откуда-то из тёмных глубин подсознания привычно всплыли знакомые картинки. … — Тебе стоит выбросить из головы все мысли о том, чтобы учиться в Америке. Шутка ли, бросить собственную бабушку, которая растила тебя, которая посвятила тебе десятилетия своей жизни. — Я мечтаю о доме. О месте, где можно пустить корни. — Ты можешь выучиться в кулинарном и остаться здесь. — Я хочу посвятить себя математике. Хочу жить в небольшом университетском кампусе, и чтобы из окна моей комнаты виднелся кусочек поля для бейсбола, а там обязательно кто-то играл. — Глупая мечта, странная. Особенно если учесть… — …что родной дочери было совершенно наплевать на свою мать и дочь? Бабушка справится. Она хочет, чтобы я была счастлива. — Бабушка не смогла воспитать твою мать, а теперь упускает и тебя. Посмотри на себя, Мария: дружки-хиппи, «косяк» в сумке. Какого цвета твои натуральные волосы? Думаешь, ты сможешь жить хорошо? Так, как планируешь? — И меня учит человек, имеющий условный срок за хранение наркотиков? — С тобой говорит человек, который не хочет повторения собственных ошибок. — Именно поэтому я хочу покинуть Швейцарию. Конечно, я позволила себе хлопнуть дверью, уходя из дома мачехи. Естественно, я напилась в тот вечер и наутро нашла себя в постели непонятно с кем. Раньше такое случалось частенько. До тех самых пор, пока в жизни не появился Джейсон. И Бог свидетель, наши пути могли разойтись, я отчаянно хотела этого, узнав о его промысле, но он затянул петлю на хрупкой шее моей свободы и праве выбора, сказав одну-единственную фразу: «Есть ли хотя бы маленькая вероятность, что ты останешься со мной?» И я осталась. Просто потому, что раньше никто и никогда не просил меня о таком, предлагая в крайнем случае половину кровати на ночь. Джейсон хотел большего. Но не имел возможности этого дать. … — Мария, — тихо раздалось над ухом, и тёплые ладони Джейсона легли поверх платка. Вздрогнув, я открыла глаза. Кровавые полосы вспороли небо, а над самым горизонтом из взволнованной воды поднялось заспанное, алое, затянутое дымкой облаков солнца лицо. Джейсон замер, стоя передо мной на коленях, его руки скользнули на мои запястья, покоящиеся на коленях. Большой палец его руки повторил круг обручального кольца, напоминая, что Джейсон Борн женат на Джул Баррет, во всяком случае такая запись имеется в книге одной из многочисленных церквей Лас-Вегаса. Но от воспоминания об этом стало теплее, а мутная тревога отступила на несколько шагов назад, в ночь, туда, где ей самое место. — Почему ты не спишь? — нежный шёпот пробрался в среднее ухо, растревожив муравейник мурашек, расползшихся вдоль позвоночника. Он сел рядом, устроив мою талию в уютном кольце своей руки. И кажется, самое время сказать о моих страхах, мечтах, поделиться догадками, вставить, как бы между прочим, что тест на беременность дал положительный результат, но ветер вдруг затих, рассвет разгорелся ещё ярче, а Джейсон, прикрыв глаза, положил голову на моё плечо и, кажется, погрузился в тревожную дремоту. И теперь самое время было вспомнить слова небезызвестной книжной героини: «Я не буду думать об этом сейчас… всё потом».