Выпускной экзамен по географии — последний для ли Алхимии Таурэ и её товарищей — назначили на крайне неудачный день. Воздух в раскалённых лучах Соле плавился, как молодой янтарь; ни облачка не было видно на сверкающе-голубом небе, и ни один листик на деревьях в школьном дворе не был потревожен ветром. В классах даже при открытых окнах стояла липкая, вяжущая духота, от которой у всех экзаменуемых болели головы и слезились глаза. Мокрая от пота и нещадно липнущая к телам школьная форма тоже удобства не добавляла. Тем не менее, все они — двадцать два юных лэ и ли — героически сидели на своих местах и скребли самопишущими перьями по бумаге, сочиняя ответы на свои вопросы.
Строчки Алхимии были ровными и уверенными. Она писала с улыбкой на лице, а поднимая голову, то и дело натыкалась на удивлённые и завистливые взгляды одноклассников. «Что за тема тебе попалась, что ты так веселишься? — молчаливо спрашивали они. — И как у тебя ещё мозг не слипся от этой жары?..»
Алхимия, считывая по лицам эти вопросы, только усмехалась про себя. Откуда им было знать, что именно по своему вопросу она недавно изучила всю доступную информацию, причём вовсе не из-за экзамена?.. Всё дело было в Хмари. Точнее, в недавно вышедшем приключенческом романе гэ Кадма Лессара, где этой Хмари было отведено центральное место. А ещё точнее — в голосе янтаря, который о ней раньше никогда и не слышал. Что само по себе было невероятно.
«Это очень странно, что я раньше о ней не слышал, — заявил он несколько дней назад, когда Ала только начала чтение. — И мне от этого… хм, немного тревожно. Так что давай, дорогая, исследуй этот вопрос. Неужели тебе самой не интересно?»
Але было интересно. Поэтому она параллельно с чтением романа изучала литературу по ансперрийским туманам — главным образом тех, что встречались на территории Шуара. В этих книгах обнаружилась масса интересных вещей, но про Хмарь с большой буквы там не было ни слова. Только с маленькой — как просторечное название любого густого тумана. Но голос янтаря не позволял Але сдаваться: «Ищи, — говорил он, — и рано или поздно найдёшь что-нибудь полезное. Я всегда так делал».
Её так и подмывало спросить, кто же такой «я», но голос янтаря только загадочно отмалчивался.
А когда она одним пальцем левой руки вытянула билет и прочитала на нём: «Ансперрийские туманы. Классификация и территориальные особенности» — расхохотался, отвечая внутреннему смеху хозяйки, и заявил, что тут будет только мешаться.
Потому Ала и улыбалась, заполняя листы подробной, точной информацией. Ги Йолминен будет довольна. Пусть ли Таурэ на уроках географии частенько отвлекалась на посторонние книжки и разговоры с друзьями, экзамен легко это покроет, и из школы её выпустят с аттестатом, в котором нет ни одного «удовлетворительно», и с положительной характеристикой. Потому что Высшая Милость ей сегодня явно благоволит.
Ала дописала последний пункт своего ответа и, разминая кисть, посмотрела в окно. Всё как прежде: густая зелень листьев, россыпи белых цветов на деревьях, обрывки голубого неба… Ничего похожего на любимую ярко-жёлтую рубашку Рудо, хотя он и обещал сегодня её встретить.
— И что настолько интересное вы увидели в окне, ли Таурэ? — со вздохом поинтересовалась учительница. — Интереснее вашего билета? Может, вы настолько уверены в своём ответе? Ну, так подходите, отвечайте…
Ала послушно собрала свои листки и подошла к учительскому столу. Янтарь на шее под голубой форменной блузкой был тёплый, почти горячий. Готовый подсказывать в случае крайней необходимости.
— Ансперрийские туманы, — объявила она. — Классификация и территориальные особенности.
Ги Йолминен кивнула и с утомлённым видом потёрла висок.
— Начнём с того, что туман — это атмосферное явление, представляющее собой скопление мельчайших частиц водяного пара в воздухе, вызываемое разницей температур между ним и той поверхностью, с которой испаряется вода. Также туманами называют плотные газовые облака испарений с болот, древесных стволов (например, в Соласских янтарных лесах) или старых захоронений — как на Рыбьем Капище в окрестностях Марториума…
Ала отвечала долго и увлечённо. Рассказала и про обычные водяные туманы, и про вредоносные — вроде тех же испарений с Рыбьего Капища. В своё время бастующие рыбаки закопали там почти пятьсот возов рыбы
сталевки, и её останки до сих пор выделяют ядовитые пары. Целительные свойства некоторых туманов Алхимия тоже не забыла: например, в уже упомянутых янтарных лесах находится множество здравниц, где лечат болезни дыхания и крови; а местечко Клесва, что к югу от Оссарии, по праву славится своим вином, в которое добавляют конденсат из «ягодного» тумана…
Ги Йолминен слушала, одобрительно кивая; одноклассники, измученные жарой и напряжённой умственной работой, опустили перья и тоже внимали.
— А ещё есть малоизученное явление, — продолжала Алхимия, — под названием Хмарь. Её упоминания встречаются в записках фольклористов и путешественников, исследующих самые глухие уголки Шуара: это будто бы некий туман, который сводит людей с ума и может вообще съесть заживо, не оставив ни косточки. Но никаких объяснений возникновению таких легенд я так и не нашла…
— Довольно, — прервала её учительница, когда она уже раскрыла рот для вопроса. — Моя благодарность, ли Таурэ. Прекрасный ответ, я ставлю вам «отлично», но времени на шуарский фольклор у меня нет. Видите же, что все остальные очень ждут своей очереди…
С этими словами она устремила в класс такой грозный взгляд, что Ала опять хмыкнула, не сдержав веселья. Реакция остальных была смешанная: кто был более-менее в себе уверен, тоже веселились, а остальные опустили глаза и снова принялись строчить.
Ги Йолминен поставила оценку в экзаменационном листе и кивком головы велела Але уйти. Та немедленно повиновалась.
«Превосходная работа, милая, — заметил голос янтаря, когда она уже спускалась по лестнице. — Жаль только, ничего по Хмари выяснить не удалось… Впрочем, твою учительницу можно понять. Школьные педагоги, к сожалению, не научные работники, и профессиональное любопытство им не свойственно. Меня в своё время это очень злило. Да и день, откровенно говоря, паршивый. Я в такую жару тоже работать не мог. Хорошо, что она случалась редко…»
«Я и не надеялась, — внутренне усмехаясь, отозвалась Алхимия. — А про Хмарь ещё поищем, не бойся. Только роман сначала дочитаем».
Голос янтаря ничего против не имел. Ала сбежала по широкой главной лестнице, но уже на выходе резко остановилась, крутанулась на каблуках и поспешила по направлению к женской уборной. Там всегда было сумрачно и прохладно: полы, стены и потолки покрывали серые и белые керамические плиты, маленькие окна закрывали ветки деревьев, а лампочка была отключена из соображений экономии.
У раковины стояла, брызгая водой на лицо, какая-то незнакомая ли — по виду пяти- или шестиклассница. Спина под блузкой у неё была насквозь мокрая, да и белая летняя юбка уже превратилась в серую. Ала пожалела её про себя, хотя пришла сюда не за этим.
Она прошла к кабинкам, заперлась в одной из них и, повесив сумку на ручку двери, принялась раздеваться. Рубашку и лиф и впрямь можно было выжимать, на юбке сзади остались безобразные серо-коричневые разводы (наверняка от уличной скамейки, на которую она присела по пути в школу), а носки… о носках можно было бы и умолчать, если бы они не были обязательной частью внешнего вида школьницы. По идее — белые, чистенькие, без единой дырочки или пятнышка, на практике — серые, пахнущие так, будто их носила не молоденькая ли, а портовый грузчик.
«Если бы я устанавливала школьную форму, — размышляла Алхимия, снимая всё это и заталкивая в сумку, — то уж точно позаботилась бы о босоножках и открытых блузках. И ткани… Эти юбки явно не созданы для такой жары, да, явно не созданы».
В той же сумке у неё лежало летнее платье — длинное, лёгкое, с открытыми плечами, бледно-оранжевое в мелкую клетку. Ала натянула его, поглубже спрятала бельё, обулась и наконец вышла в раскалённый пыльный воздух, смешанный с острым запахом морской соли. Охранник не обратил на неё внимания — привык, что в жару ли заходят в школу в форме, а выходят одетые как попало.
Путь от школы до дома лежал через морскую набережную — место обычно людное, шумное, заполненное и прохлаждающимися гэ и ги всех возрастов, и спешащими на работу и с неё, и уличными музыкантами, обеспечивающими набережную фонарным светом, и продавцами мороженого и холодных напитков под разноцветными зонтиками. Сейчас жара разогнала по домам и конторам всех, кроме последних. Ала оглянулась по сторонам и решительно направилась к одной из тележек — голубой, в разноцветных цветах и ягодах.
— Привет, — сказала она. Дремавший до этого продавец — совсем молодой парнишка, немногим старше её — вздрогнул, даже подскочил на месте, с трудом продирая мутные со сна глаза.
— Здравствуйте, ги, — пробормотал он. — Вы извините, что я так. Сами понимаете, покупателей нет, да ещё такое пекло… Чего желаете? Есть малина с молоком, имбирь и зелёное яблоко, гранат с ягодами Дарру, розовый персик с морской сланкой, апельсин с орехами, ромашка с лимонным соком… Медовой розы с чёрным виноградом, к сожалению, нет.
— Очень жаль, — вздохнула Ала. Холодный отвар лепестков медовой розы с соком чёрного винограда был её любимый напиток. — А белая слива есть?
— Есть! — оживился продавец, доставая бумажный стакан и подставляя его под нужный кран. — Может, ягод добавить? Или мёда? Нет? Ну, как хотите…
Густой бледно-розовый сок белой сливы с шипением наполнил стакан; парень бросил в него пару кубиков льда и с самой радостной улыбкой подал Алхимии.
— Я благодарю, — сказала та, отдавая ему несколько монеток в десять гутт. — Желать удачной торговли, как я понимаю, в такой день как-то неловко, но всё-таки…
— Не берите в голову, ги, — жизнерадостно отозвался продавец. На том и разошлись — он продолжил спать, а она зашагала в сторону дома, потягивая холодный кисловатый сок и мысленно беседуя с голосом янтаря.
«Я бы на его месте не стал добавлять в напитки лёд в такую жару, — заметил янтарь, когда Ала немного отошла и сделала три или четыре глотка. — Лёд растает, получится сплошная вода… С привкусом белой сливы».
«Не успеет, — возразила она, — я этот стакан быстрее выпью, чем хоть один кубик успеет растаять. Да и в бутылях у него охладитель есть, если не настоящий химэ, то хотя бы суррогат».
Голос янтаря проворчал, что в его время никто и не думал подделывать уникальный минерал химэ с его охлаждающими свойствами, но Алхимия даже не стала закатывать глаза: знала, что он говорит так исключительно для порядка. Вот только вопрос,
когда же было его время, мучил её уже давно. Едва ли не с самого начала их общения. Сколько она его ни спрашивала — всё было бесполезно, голос янтаря только уклонялся от ответа или сводил всё в шутку, заявляя, что он застал ещё гэ Марра, великого математика, Премудрого Себастьяна-Имона Баха, а то и саму Оснельду, одну из одиннадцати Первых Мудрецов.
Однако сегодня он сказал нечто новое.
«Вечером узнаешь, — пообещал он. — И про моё время, и про меня, и про всё остальное. Только, прошу тебя, дочитай сегодня роман. Я же тоже хочу узнать, чем всё закончится…»
«Только и всего? Признайся, что-то скрываешь?»
«Так и есть».
И замолчал. Так Ала и шла весь остаток пути в одиночестве, только от обиды — глупой, в общем-то, хотя янтарь и играл на её любопытстве — громче обычного щёлкала каблуками.
Дом, в котором жила её семья, когда-то принадлежал местному богачу, гэ Виттару Авианзе — он владел всеми лучшими стройками в Марториуме, да и из других городов нередко поступали заказы к его прекрасно обученным бригадам. Гэ Авианзе оставил после себя множество домов и денег — а наследников не оставил, поэтому всё его богатство перешло стране. А его громадный особняк из розового кирпича поделили на четыре квартиры, одну из которых впоследствии купил гэ Мальвол Таурэ, отец Алхимии. Это был, по общему признанию, очень красивый дом. Кирпичи из редкой янтарно-розовой глины, аккуратная серая черепица и светлое дерево карнизов и крыльца делали его таким лёгким на вид, таким радостным, что многие жильцы специально выбирались во двор почаще, чтобы ещё раз увидеть своё жилище.
Але тоже нравился её дом, но сейчас она слишком спешила. Ей хотелось скорее попасть в ванную, растереться до красных царапин, вымыть волосы, а потом — к себе в комнату: сидеть на подоконнике, есть ореховые пирожные и дочитывать «Путешествие сквозь земли Хмари». Она легко взбежала по лестнице на четвёртый этаж, открыла квартиру своим ключом… и замерла на пороге. Из гостиной отчётливо доносилось несколько женских голосов.
Опять мама кого-то привела.
Ала постояла ещё минуту, прислушиваясь. Слов было не разобрать — звукоизоляция в доме градостроителя была отменная. Мамин голос, как всегда педагогически спокойный, она вычленила сразу; ещё одна ги говорила всё время на каком-то надрыве, будто собиралась заплакать. Больше никого слышно не было, но Алу не покидало ощущение присутствия третьего. Вернее, третьей.
Она скинула туфли, поставила их на обувную полку, мельком оглядела её — всё верно. Там стояли отцовские парадно-выходные ботинки, мамины летние ботинки на остром каблучке и Алины спортивные тапочки, а ещё — плоские туфли и маленькие зелёные босоножки. Две гостьи, ясно. Путь в комнату лежит через гостиную, значит, общения не миновать. А Ала и не в самом дурном настроении, можно и поболтать. И она, бросив сумку в передней, тихонько приоткрыла дверь гостиной.
— О! А вот и Алхимия!
Их было не трое. Их было четверо. Во-первых, мама. Во-вторых, её подруга с дочерью. А в-третьих…
— Рудо? Ты что здесь делаешь?
Рудо де Лакк сидел в кресле, вытянув ноги далеко вперёд. Босые, между прочим, ноги. И его мать с сестрой тоже сидели босиком, как принято летом в приличных домах. Он спокойно пил медовую розу, после каждого глотка таская со стола пирожные и конфеты, и явно боролся со смехом. Ги де Лакк — высокая, полноватая, с густыми и золотистыми, как у сына, волосами, в розовом платье — тоже пила медовую розу, а вот ли Мелия ничего не пила, не ела и явно скучала.
— В гости зашёл вместе с матушкой и сестрицей, — пожал плечами Рудо. — Да и тебя повидать хотел… А ты что, не рада?
— Рада, — пробормотала Ала. — Только я думала, что ты за мной в школу придёшь.
— Увы, не сложилось… — Рудо вздохнул и развёл руками, но тут же улыбнулся.
Ги де Лакк по привычке болезненно сморщилась, а Мелия закатила глаза. Алхимию же ничего не смутило: к подпиленным в ровные треугольники зубам друга она привыкла, да и целоваться они не мешали. По его словам, это была самая горячая мода, но последовать ей решались немногие — слишком радикально и даже опасно для здоровья. А Рудо мечтал о таких зубах ещё с детства.
— Ала, ты, может быть, сядешь? — предложила мама. — Как прошёл экзамен?
— Отлично! Всё, теперь десять дней свободы, потом аттестаты и бал, а потом можно и документы в Шуар отправлять…
Они с Рудо перемигнулись незаметно для матерей. Ни та, ни другая ещё не знали, что лэ де Лакк не останется в родном городе учиться на управляющего отцовской конторой, а уедет вместе с ней, чтобы стать авиаинженером. Это была его мечта, мечта поважнее модных зубов.
— Я очень рада за тебя, Ала, — вдруг произнесла ги де Лакк. — Ты ведь все экзамены сдала на отлично, верно?
— Верно.
— А вот у Рудо одно «удовлетворительно», — наябедничала Мелия. — По ансперрийской грамматике, представляете?
Рудо украдкой показал сестре кулак, матери для порядка повздыхали, и разговор вернулся в прежнее русло. Обсудили и экзамены, и учителей, и планы на будущее, и книги, и чьи-то странные привычки, а Алхимия ждала только одного — когда уже можно будет незаметно увести Рудо к себе. Раз уж он здесь, надо провести время с пользой.
Это удалось только через полчаса, когда она успела выпить три чашки медовой розы, съесть восемь пирожных и заскучать не хуже Мелии. Зато когда матушки полностью увлеклись своей беседой и забыли про детей, а сестрица Рудо уткнулась в какой-то вестник, Ала подхватила его за руку и, почти силой втащив в комнату, прижалась губами к его лицу.
Рудо ответил на поцелуй, одновременно смыкая руки за её спиной и безуспешно пытаясь нащупать крючки лифа. Не найдя, он просто запустил одну руку в вырез платья и с нажимом погладил кожу спины — скользкую и прохладную от только что испарившегося пота. Ала нашла верхнюю пуговку на его рубашке, расстегнула привычным движением и тоже запустила руку ему за спину.
— Я скучал, — шепнул он ей на ухо. — Четыре дня я тебя не видел и не слышал, Ала… Неужели экзамены тебе важнее меня?
— Примерно одинаково, — тоже шёпотом ответила она. — Не сердись, скоро мы будем вместе по меньшей мере на четыре оборота…
— До этого ещё далеко. — Рудо отстранился от нового поцелуя, вместо этого с явным усилием приподняв Алу над полом. — А ты, видно, хорошенько налегала на пирожные, пока готовилась к экзамену… Это не плохо, нет! Наоборот, раньше совсем как кукла была.
Ала зарычала, притворно обидевшись, и снова впилась в его губы, при этом пятясь назад, к кровати. Рудо сразу понял, чего от него хотят, и сел первым, усадив подругу на колени.
— И за что я только тебя люблю, а?
— Сама удивляюсь, — усмехнулась Ала, водя пальцами по его подбородку, уже заросшему светлой щетиной. Рудо хотел отрастить бороду, но каждые четыре дня стабильно передумывал и брился.
— Наверное, за то, что я умный, любознательный и красивый?
— Вот и ответ на твой вопрос!
Они снова поцеловались, а потом Рудо мягко прижал Алу руками к кровати и наклонился сверху почти нос к носу.
— На самом деле не важно, за что я тебя люблю, — прошептал он. — Просто люблю.
— И я тебя люблю… Ложись рядом? Ещё час у нас точно есть, не меньше.
Пока Рудо укладывался на узкой кровати, не рассчитанной на двоих, Ала незаметно сняла цепочку с янтарём и спрятала в миску, стоявшую на тумбочке. Незачем было голосу — взрослому гэ, судя по всему — наблюдать за ними во время свидания. Много раз она проделывала это: и дома, и в гостях, и на диком уединённом пляже, куда они с Рудо частенько ездили после уроков. Янтарь всё понимал и не обижался.
Много нежных слов было сказано в этот час, пока матери болтали в гостиной, много было и поцелуев, и ласковых прикосновений, и щекотки, и смеха, и стонов, и всё — шёпотом, чтобы никому и в голову не пришло заглянуть в комнату и поинтересоваться, что происходит.
— Мастера маскировки, — заметил Рудо, когда они, вымотанные, уже не могли пошевелиться и просто лежали в обнимку. И его, и Алина шея были покрыты тёмно-багровыми пятнами, рубашка, брюки и платье измялись так, будто уже несколько дней пролежали скомканные.
— Да всё равно все уже знают…
Это была правда: о любви старшего сына воздушно-транспортного короля и профессорской дочери знала как минимум вся школа Премудрой Оснельды. А возможно, что и весь город. Вот только в местных вестниках не было принято обсуждать личную жизнь известных горожан. В Оссарии или Соласе — пожалуйста, а вот на юге и севере это считалось дурным тоном. Ни Рудо, ни Алу это не волновало: любовь ведь не что-то плохое, чтобы её скрывать.
Ала расправила измявшуюся юбку и потянулась, как кошка, а потом легко вскочила на ноги и направилась к одёжному шкафу. Стянув с полки мягкое домашнее платье, она в несколько движений избавилась от платья уличного — и тут же ощутила на спине горячие ладони Рудо.
— Красота моя, — прошептал он ей на ухо, — ты уже который оборот меня дразнишь… Показываешь себя всю и не даёшь даже дотронуться.
Он потянулся было руками вперёд, но тут же получил несильный, но резкий удар.
— Ты что, об Стену стукнулся? Матушки за стенкой!.. Ничего, вот уедем в Шуар, будем жить вместе — и первым же делом возьмём друг друга на самом паршивом матрасе, если придётся.
— Ловлю тебя на слове, — отозвался Рудо и убрал руки. Алхимия натянула платье, пригладила растрепавшиеся волосы и взобралась на подоконник, попутно вытащив янтарь из фарфорового плена.
— А ведь я пришла с экзамена, — щурясь от яркого света, произнесла она. — Мог бы и спросить, как всё прошло. Матушкам-то всю правду не расскажешь.
— Зачем? — удивился Рудо. — Я ведь знаю, что всё блестяще.
— Да! Но вот спроси, какой вопрос мне попался?
— Какой?
— Ансперрийские туманы! — гордо произнесла Алхимия, приподнимаясь на одном локте для пущей торжественности. — Классификация и территориальные особенности.
— Что?! — Рудо тоже резко сел, едва не спихнув подругу с кровати. — Ну, я не удивлён, что ты вышла с блеском… Ты, кстати, ещё не дочитала «Путешествие»?
— Нет, — вздохнула Ала. — Сегодня собиралась дочитать. У меня мурашки по коже, когда я об этом думаю!.. Но ты мне важнее.
Рудо засмеялся, снова поцеловал её и тут же вздрогнул, заслышав голос ги Таурэ:
— Ала! Рудо! Попрощайтесь с гостями.
Они вдвоём выбежали в переднюю. Ги де Лакк целовала в щёку ги Таурэ, Мелия возилась с ремешками босоножек. Рудо как-то неуверенно взглянул на мать. Та нахмурилась и покачала головой, беззвучно произнеся: «Отец», — и Рудо, сокрушённо вздохнув, полез на нижнюю полку шкафа за ботинками — точнее, спортивными тапочками, точно такими же, как у Алы, только гораздо больше по размеру.
Ала тоже удостоилась лёгких поцелуев в щёку от матери и сестры друга, поцеловала в губы его самого, и все трое удалились вниз по лестнице.
— Я вижу, у вас с Рудо всё хорошо, — улыбнулась ги Таурэ, поглядев на шею дочери.
— О да, — произнесла та, думая о своём.
— И, кстати, не забудь про примерку. Завтра тётя Лаума привезёт твоё платье.
Платье, о котором говорила мать, предназначалось для выпускного бала Алхимии, который был уже совсем близко. Она сама выбирала и покрой, и ткань, но получалось в итоге гораздо более пышно и блестяще — по настоянию мамы. В молодости она была балериной, но родив Алу, получила какую-то сложную травму, больше не позволявшую танцевать, но даже не подумала злиться или огорчаться. Не того склада была Олетта. Выйдя из больницы, она проштудировала кое-какие учебники, понаблюдала за чужой работой… и устроилась обратно в свой же театр — балетмейстером.
Ги Таурэ была мала ростом, гибка и грациозна и предпочитала теперь скромные светлые платья и широкие брюки с «глухими» блузами, а утраченную театральную пышность возмещала на дочери, одевая её в яркие платья — разумеется, только по особым случаям.
— Мы завтра собирались купаться, — возразила Алхимия. Мама взяла её за руку.
— Поезжайте, конечно, — сказала она. — Тётя приедет с утра, а потом можешь делать всё, что захочешь. Только умоляю, дорогая, следи хорошо за собой… Не то все твои планы разобьются об Стену.
Ала поняла, что она имеет в виду, и заверила, что ни в какие неприятности точно не попадёт. Мама была права: с бурными приключениями следовало повременить. Но нарушать обещания, данного Рудо, она не собиралась.
Впереди было лето — долгое и радостное, как в детстве, полное надежд, любви и любопытных перемен. Алхимии хотелось танцевать, думая обо всём, что ей предстоит, но она сдержала себя. Прошла на кухню, взяла из буфета свежую булочку с ягодами, налила медовой розы в чашку и вернулась к себе. Лето летом, а сейчас она будет читать про зиму. Про жуткую, туманную зиму, которая настолько опасна, что нужно быть смельчаком, чтобы проводить её в глухих деревнях без связи и звуковой энергии.
Алхимия читала, сидя на подоконнике. Янтарь, тёплый от лучей Соле и умственного напряжения, поблескивал у неё на груди. Они давно приучились читать вместе, не отвлекая друг друга на обсуждение фрагментов, и все их чувства выражались только в дрожи, мурашках по телу или вспышках тепла в особо жуткие моменты — например, когда очередного скитальца по Хмари нашли со съеденными руками и ничего не помнящим. Это была жуткая картина, писал гэ Лессар: кисти у парня, правда, оказались на месте, но стали скрюченными и сморщенными, чёрными, как от копоти, и с белым налётом льда сверху. Несчастный кричал и плакал от боли, хотя эти изуродованные конечности не реагировали ни на тепло, ни на свет; а когда юный Ансельм попытался взять его за руку, та просто раскрошилась в его пальцах, оставив обычную культю, как если бы кисть просто отрезали.
На него тогда наорали: нельзя, мол, трогать хмаревых беглецов, теперь она и тебя пожрёт…
— Какой ужас, — вслух прошептала Ала, перелистывая этот эпизод. Янтарь отдался мягким, успокаивающим теплом.
Ужас и отвращение не останавливали её: во-первых, в будущей работе наверняка и не такие гадости будут попадаться, а во-вторых, мастерство гэ Лессара завораживало так, что отвлёк читательницу только звук пожарной сирены с улицы. Впрочем, она смотрела в окно всего секунды три, а потом снова с головой нырнула в книжный туман.
И вот как-то вечером дочь хозяина трактира-гостиницы, где остановились Леандр и Ансельм, хорошенькая ли шестнадцати оборотов от роду, вышла, чтобы отнести мусор на свалку — и не вернулась. Её отсутствие заметили только утром; по словам местных, Хмарь в тот день была особенно яростная. Отговаривали лэ Ансельма идти искать подругу, пугали смертью и увечьями, угрожали связать и не отпускать — всё было тщетно. После полудня Ансельм надел все тёплые вещи, что у него были, вскинул походный мешок на плечи, глотнул «красного пойла» — и исчез, растворился в густом тумане.
Последняя сцена была такая: Леандр сидит у камина, хлещет это «красное пойло», сжимая в кулаке бусы из чёрных зёрен и собачьих зубов, оставленные Ансельмом, шепчет: «Найдись, друг, найдись…» — и проливает скупую мужскую слезу.
Минут десять после этого Ала сидела неподвижно, разглядывая стену напротив. Никаких мыслей в её голове не было, да и голос янтаря молчал — только сердце бешено колотилось, едва не сотрясая камень.
«Ай да Кадм… — вдруг услышала Алхимия. — Ай да путешествие сквозь туман… У меня нет слов».
«У меня тоже, — подтвердила она. — Я считаю, нужно немного подождать. Тогда мысли и появятся».
Голос янтаря одобрил эту идею. И весь остаток дня Ала ходила задумчивая, не снимая янтаря даже в ванной. Редкие мысли посещали её разум, но они были бессвязны, как болезненный бред, и касались в основном ужасов, которые Хмарь сделала с персонажами. Перед её мысленным взором всё время стояла страшная чёрно-белая рука, рассыпающаяся в прах от малейшего прикосновения. Вечером позвонил Рудо — она отвечала ему вяло и рассеянно, лишь отправив дочитывать роман. Он сразу всё понял и даже не обиделся.
Гэ Таурэ вернулся только к ужину и не сразу заметил, в каком состоянии его дочь. Бодрым голосом спросил про экзамен — отчиталась, поцеловал в макушку — не отстранилась.
— Умница девочка, — умильным голосом произнёс отец. — Всегда знал, что у тебя всё получится, моя же дочка… Олетта, дорогая, что у нас сегодня на ужин? Наверняка что-то особенное!
На ужин был свежий салат из зелени, яиц и кальмаров с пряным соусом, открытый деревенский пирог с ветчиной, томатами, луковыми кольцами и сыром, а на десерт — кретты: маленькие круглые булочки с вареньем и разноцветными леденцами внутри. Кроме того, отец решил по торжественному случаю открыть бутылку соласского розового вина. Ала всегда его любила.
Ужинали на балконе; совсем рядом вечерний ветер шевелил листья деревьев, пели птицы, сладко пахло магнолиями, розами, которые выращивала во дворе соседка, и тянуло солёным морским воздухом. На Марториум опускались сумерки, и мама вынесла свечи. Родители беседовали негромко, но весело, папа всё пытался утащить у мамы кусочек из тарелки, а та лишь хихикала и легонько хлопала его по рукам. Обсуждали, естественно, Алин экзамен, вспомнили и свои школы, мама даже спела… А дочь сидела с затуманенными глазами, и их голоса были для неё далёкими-далёкими. Она пила вино, ела пирог и кретты и разговаривала с янтарём.
«Когда ты уже расскажешь то, что скрывал? — напомнила она ему. — Обещал вечером, и вот…»
«Вот будешь ложиться спать, тогда и поговорим», — и ни слова больше.
Наконец, ужин закончился. Ала ещё посидела немного с родителями, рассказала им о «Путешествии» — мама ужаснулась, а папа обещал прочитать — и, сославшись на усталость, убежала спать. Ей не терпелось узнать тайну янтаря, которую он так долго хранил.
«Слушай меня внимательно», — начал он и рассказал ей вот такую историю.
Про химика и биолога
Довольно давно, когда даже твоих родителей ещё на свете не было, жили в Шуаре два студента: один химик, другой биолог. Молодые, сильные, не знающие ни горя, ни отчаяния, они были верны друг другу в дружбе и неутомимы в научных изысканиях. И, как и положено всем умным молодым людям, эти двое мечтали перевернуть мир.
Им было тесно в рамках университетской науки. Они не хотели перебирать гербарии, переливать реактивы из колбы в колбу и фиксировать каждый шаг на десятке листов. Но они делали это, теша себя надеждой, что когда учёба закончится — их записи будут максимально краткими и точными. И вот, наконец, получив дипломы и накопив немного денег, друзья отправились в путешествие по стране.
Дальние и ближние края очаровали их. Они вдохновенно рисовали местные растения и животных, каких не видывал ни один справочник, записывали рецепты целительных составов от деревенских лекарей и лекарок, подглядывали в записи учёных чиновников и красавиц, выискивая необычные яды, и совершенно позабыли о том, что в студенчестве считали это бесполезной рутиной. Жажда знаний заводила друзей в самые неожиданные места. Приходилось и работать в шахтах и доках, и убегать от полиции, и драться с дикими зверями, и рыться на свалках, и спать с глупыми и злыми женщинами…
Женщины умные, добрые и прекрасные, впрочем, тоже были. Но ни одна из них не стоила того, чтобы ради неё осесть в одном месте.
А переезжали друзья часто. Из города в город, из того города в глухую деревню, из глухой деревни — в столицу… Единственным их врагом была Соле, которая, как им казалось, всегда двигалась по небу не так, как надо. Когда нужен был свет, она пряталась за тучи или быстро закатывалась за горизонт, а когда не нужен — висела прямо над головой и палила, как тысяча печей. И друзья проклинали её, втайне мечтая поймать и двигать так, как им вздумается. Иначе же можно было охрипнуть, зажигая плохонькие лампы там, где они были!.. А где не было — разориться на свечках.
Время шло, друзья не молодели, и вот как-то раз перед дождём химик почувствовал ломоту в коленях, а на следующий день биолог заметил у себя седой волосок. Переживал он по этому поводу две недели, а потом решил: они с другом будут работать над секретом бессмертия. Работали не покладая рук два или три оборота, ворошили древнюю пыль и слушали самых передовых учёных, всё время собирали-разбирали различные приборы, смешивали составы, экспериментировали на животных… Всё медленно, но верно шло к успеху, но случившееся несчастье порушило все их планы.
Холодным осенним днём химик почувствовал боль во всём теле и пошёл к доктору — хоть его товарищ и знал наизусть человеческое тело, ставить диагноз он не решился. А вернувшись в их нынешнее жильё — холодную мансарду с крысами в стенах, — сел на табурет, скрючился, обхватил голову руками и сказал:
— Я скоро умру. Мне осталось не больше пол-оборота, и лекарство нам в такие сроки не разработать… Как же жалко будет умирать! Я ведь ещё молодой и столько мог бы сделать…
Биолог обнял товарища и ответил:
— Не унывай, друг, не всё ещё потеряно! Помнишь, мы читали о перемещении сознания в янтарь? Тогда все смеялись над этим, говорили: реникса* антинаучная… Но ведь в любой рениксе есть крупица здравого смысла! Терять нам нечего, давай попробуем и мы.
Подавленный химик согласился и с новым энтузиазмом начал работу. Однако силы его таяли, и вскоре он мог только полулежать в постели, строча какую-то настоящую рениксу им на прокорм, а какое-то время спустя просто лёг, проспал двадцать часов и не смог даже приподнять голову. Ему удалось сохранить здравый разум, да и голос подчинялся хозяину до конца жизни. Он узнал о болезни в конце Старухи**, а умер первого дня следующей Кобылицы***.
Друзьям не удалось победить смерть телесную, но смерть разума согнулась под натиском их ума и трудолюбия.
Биолог недолго плакал над телом друга. Они смогли наладить контакт через янтарь и дальше вместе работали над секретом бессмертия. Это продолжалось ровно до первого дня Осьминога, когда вся Ансперрия празднует Рождество Премудрого Баха. Биолог тогда решил, что ему стоит немного отдохнуть, и отправился на праздничное гуляние, взяв янтарного друга с собой — он немного опасался, что хозяйка дома, в котором они поселились, решит полюбопытствовать.
Янтарь висел у него на шее. И надо же было такому случиться, что шнурок за что-то зацепился, лопнул — и оказался… не на мостовой. В чьём-то кармане. Так и началось долгое путешествие химика, которого в прошлом звали Ансельм Моленар.
А как же звали его друга? Это же очевидно! Он таки добился замедленного старения, потом ещё много работал, наверное, даже пытался искать свой камушек — а когда совсем сдался, решил хотя бы увековечить их приключения в приключенческих рассказах для любознательной молодёжи…
«Ты! Это ты!»
От резкого мысленного крика хозяйки янтарь даже сам вздрогнул. Он лишь слегка удивился такой реакции — всегда подозревал, что молодая, умная ги не сможет остаться хладнокровной. Но она смогла: по крайней мере, не закричала на всю квартиру.
«Это ты тот самый студент Ансельм, о котором все детские книжки-головоломки! Такие даже у дедушки с бабушкой в детстве были… Убиться мне об стену!»
«Да, это я, — спокойно отозвался голос янтаря. — Вот только ничего из того, что там пишут, со мною не было… А вот Кадм Лессар почти правдив. И талантлив, этого не отнимешь».
«Гэ Лессар! — продолжала бушевать Алхимия. — Гэ Лессар… Гэ Лессар, которому я поклонялась, как древние богу! Я уже давно догадалась, просто не могла поверить, но кто бы мог подумать… Это что же получается? Я теперь знаю самую страшную его тайну!»
«Кто знает, может, у него ещё каких-нибудь засахаренных голов накопилось за всё это время?»
«Дурак!» — Ала вскочила с кровати, звонким хлопком по письменному столу зажгла лампы и стала лихорадочно рыться в его ящиках. Руки у неё дрожали, щёки пылали от возбуждения. Через пару минут на столе оказалось несколько листов бумаги, самопишущее перо, пара карандашей, ластик и зелёный конверт — в таких обычно благодарные читатели отправляли письма любимым авторам.
«Я вообще-то помочь ему хочу, — заметила она. — Сообщить о тебе. Он с ума сходит от чувства вины, это же очевидно! Во всех его книгах было что-то странное, горькое — теперь я поняла…»
Алхимия посидела немного, разминая кисти, чтобы унять дрожь, а потом глубоко вздохнула, покусала карандаш и приготовилась писать черновик.
«Он любит красивые слова, — подсказал янтарь, который теперь стоило называть по имени: Ансельм. — Так что постарайся завернуть как-нибудь интересно… Хорошая ты, ли Ала. Умная и благородная. Я в этом столько раз убеждался! Должен тебе сказать: сейчас я самый счастливый одушевлённый янтарь за всю историю Ансперрии».
Ли Ала снова покраснела, погладила ладонью тёплый камешек.
«Я помогу тебе написать письмо», — заверил Ансельм.
«Я благодарю», — отозвалась Алхимия и начала писать.
Дорогой гэ Лессар!
Моё имя Алхимия Таурэ, я из Марториума. И я пишу вам, чтобы сообщить вашу страшную тайну…
«Можно сочинить красивую историю, — подал голос Ансельм. — Ну, то есть правду рассказать. Кадму понравится… Ну, во времена нашей молодости понравилось бы. Он до самой моей смерти хранил письма от подруг, которые ему больше всего нравились. И даже перечитывал их иногда».
Много раз Ала писала и стирала, стирала и писала, советовалась с Ансельмом, пыталась придумать что-то самостоятельно… В итоге получилось недлинное, на один лист, письмо, которое она сама перечитала с удовольствием от хорошо проделанной работы.
Дорогой гэ Лессар!
Меня зовут Алхимия Таурэ, я из Марториума. И я пишу вам, чтобы сообщить вашу страшную тайну. Уверяю вас: мои вести вас порадуют, причём, как я думаю, очень сильно. Поэтому прочитайте нижеизложенную историю до конца, я прошу.
Итак, всё началось, когда мне исполнилось двенадцать оборотов — в мой день рождения. Я тогда получила множество подарков, в том числе и маленький бумажный свёрток от одной ли, которая очень хотела со мной дружить. (Её уже нет с нами, но это здесь не имеет значения). В свёртке оказался небольшой, округлый, но неровный кусок тёмного янтаря. «Продавец говорил, что у него есть душа», — сказала мне эта ли. Я посмеялась, но камень показался мне красивым, и я нацепила его на серебряную цепочку и повесила на шею.
Как же я удивилась, когда янтарь со мной заговорил! Сначала это были безличные конструкции, будто бы это внутренний голос рассуждает о моих горестях и радостях и даже задаёт мне вопросы. Но через пол-оборота он начал употреблять местоимение «я», говорил, что всегда делал так-то и так-то, что попадал в схожую ситуацию — ничего конкретного. Мы вместе читали книги, слушали учителей в школе и гуляли по городу, разговаривая почти непрерывно. Даже когда янтаря не было у меня на шее, я будто слышала его спокойный, чуть насмешливый голос.
А когда вы издали «Девочку с шестью глазами» и «Аспиранта», и я получила их в подарок на пятнадцатый день рождения, эти книги стали его главным интересом. Да и моим тоже.
Самое интересное началось совсем недавно, после выхода в свет «Путешествия сквозь земли Хмари». Янтарь сильнее прежнего заинтересовался романом, заставил меня изучить всё по вопросам ансперрийских туманов, проштудировать все записи фольклористов и путешественников по глубокому Шуару… Мы ни на шаг не приблизились к разгадке этой тайны, зато янтарь открыл свою. Угостил меня невероятной историей о двух друзьях, которые больше всего на свете стремились к знаниям — настолько, что регулярно попадали в неприятности, ища что-то особенное. Только болезнь и смерть одного из них оборвали весёлую жизнь, но его сознание осталось жить в янтаре, который второй друг потерял в толпе на площади во время Рождества Баха… А самое главное — он назвал мне своё имя! Его зовут Ансельм Моленар. И больше всего он мечтает увидеть вас.
Если вы мне верите, ответьте на это письмо. Вы хотите увидеть своего друга? Если да, то я буду в Шуаре в начале этой Жабы****. Ансельм будет со мной.
Остаюсь ваша,
Алхимия Таурэ
15 д. 600 Д. М. э.
Постскриптум: Ансельм велел мне добавить ещё кое-что. Пишу под его диктовку.
Кадм, дружище, как же я рад тебя найти! Пожалуй, не был так рад с тех пор, как нам удалось перегнать в янтарь моё позорное стихотворение о трёх всадниках. До сих пор холодею, вспоминая его. А теплею я от воспоминаний об Оссарских курганах, где мы искали кости лисиц-серебрянок, о ядрёном супе ги Иостенс из белого Тиррона, о редчайшей шестерёнке, найденной на свалке близ Флагрума, о нашем первом самогонном аппарате… Я надеюсь, ты поверил ли Алхимии. Она умна, не глупее нас с тобой, и чиста, как стёкла установки, которую ты сделал для меня. Скорей бы она приехала в Шуар! Думаю, нам с тобой будет о чём поговорить.
Твой друг Ансельм Моленар
«Отправить смогу только утром, — вздохнула Алхимия. — Через окно не буду прыгать и на почту не побегу. Всё равно выемка только в восемь».
«И не надо, — поспешил ответить Ансельм. — Утром пораньше встанешь, сбегаешь на почту и на примерку успеешь… А теперь спокойной ночи, милая. Ты устала, да и я тоже».
«Ты прав», — отметила Ала и, широко зевнув, снова нырнула в постель.
Заснула она быстро и вскоре увидела сон. Яркий, отчётливый и даже менее бестолковый, чем обычно. Вот убогая чердачная комнатушка, на столе в центре — полноценная лабораторная установка: сложная, красивая система колб, трубок, реторт, горелок и охладителей. Кипит-бурлит в самом большом сосуде тёмная янтарная жидкость, мужская рука в перчатке что-то подвинчивает, опускает горелку пониже, регулирует угол наклона сосуда с жидким янтарём…
«Смерти нет, — произносит хриплый, больной голос. — Нет смерти для человеческого разума, и огонь его будет гореть вечно, как искра в янтаре, что напоминает нам о живом существе, которым он когда-то был…»
Кто-то другой смеётся. Звенят склянки, стекло перекатывается также в каких-то невидимых ящиках. Та же рука, что поправляла установку, теперь отливает немного янтарной жидкости в пробирку, разбавляет чем-то прозрачным, взбалтывает и набирает в шприц. Лампа слишком тусклая, чтобы проверять дозу — хозяин рук негромко, но пронзительно свистит. Свет становится ярче. Доза разбавленного янтаря — в порядке. Мужчина осторожно вводит её в вену чужой руки — багрово-синюю и вздувшуюся на восковой бледности кожи.
Сейчас должно произойти нечто крайне важное — опасный эксперимент, который может стоить жизни мужчине, рассуждавшему о бессмертии…
Это точно Ансельм и Кадм, подумала Ала. Их последние минуты вместе — точнее, то, что запомнил умирающий. Он всё не может отойти от своего признания…
С этими мыслями она и проснулась. Ещё не рассвело, но небо уже стало прозрачно-синим, и утренние птицы заверещали в кронах деревьев; часы показывали пять утра. Алхимия встала с кровати, надела льняную юбку и ярко-жёлтую рубашку, спрятала письмо в карман, а янтарь повесила сверху — пусть видит дорогу. Взяла в руки тапочки и босая спустилась по лестнице во двор. Никого, понятное дело, не было в такую рань. Только старый дворник уныло возил метлой по рыжеватым камням мостовой. Обувшись на скамеечке возле крыльца, Ала махнула ему рукой и стремглав побежала к почте.
Лето действительно удивительное, думала она. Мало того что начинается новая эпоха в жизни, так она ещё и сулит знакомство с любимым автором!.. Несомненно, среди нынешних выпускниц школ Ала Таурэ — самая счастливая.
