Chained Dreams

Все с самого начала пошло не так. Да, именно что все, и именно, что наперекосяк. Где ж это видано, чтобы неизвестные среди бела дня вламывались в дом к, прямо скажем, зажиточному банкиру (хотя можно подумать, кто-то где-то видел банкиров бедных), воспользовавшись тем, что хозяин с семьей предались богоугодному и общественно поощряемому безумию рождественских распродаж. И ведь именно вломились – красивая, но хлипкая входная дверь была выдавлена мощным плечом кого-то из незваных гостей так, что дерево расщепилось вокруг замка. Вломились, выбив дверь, опрокинув и раскидав мебель в прихожей, наследив везде грязными ботинками разных размеров, и при этом ухитрившись не поднять на ноги весь респектабельный район. Вот так вот – ограбление, днем, никого не боясь, и никто ничего не видел и не слышал. И, кстати, об ограблении – ничего же не пропало! Ошеломленный хозяин дома, несколько раз обойдя все комнаты и на всякий случай проверив все фамильное серебро и сейф за довольно скверной картиной, из ущерба смог назвать только сломанную стойку для зонтиков и не подлежащие восстановлению журналы, лежавшие в той же прихожей. Ничего не пропало. Нет, так дела не делаются. Инспектор и сам не знает, зачем его вдруг понесло посреди ночи в этот дом, на место неправильного преступления, не в свою смену, да и дело уже было, можно сказать, закрыто. Не без давления вышестоящего начальства, которому, само собой, отчаянно не хотелось портить себе статистику под самый конец года, дело переквалифицировали из ограбления со взломом в мелкое хулиганство, а теперь и вовсе собирались закрывать. Мало ли, какие-то подростки порезвились, с кем не бывает. Плюнь и забудь, Лестрейд, можно подумать, других забот у тебя не хватает. Видимо, забот все-таки не хватало, потому что как раз в этот момент он уже отлеплял заботливо приклеенную кем-то из его подчиненных фирменную ленту полицейского департамента. Не слишком-то обеспокоенный вторжением в его жилище владелец еще неделю назад вместе со всем семейством съехал на каникулы в Альпы, и возвращаться не спешил. Оно, возможно, и к лучшему – неизвестно, насколько его порадует версия с подростками-хулиганами, случайно высадившими именно его винтажную входную дверь. Итак, лента. Осторожно отлепить и за собой прилепить обратно. Дверь (точнее, ее бренные останки), прихожая с раскиданными журналами, разбитая вешалка, лестница на второй этаж, дверь в кабинет, запах старых книг, пыльные занавески, настольная лампа на тяжелом дубовом столе, шорох. Стоп. Шорох. Какой шорох? Обернуться он уже не успел. Сильный толчок, что-то щелкнуло – и обалдевший инспектор обнаружил, что сидит на полу (не особо удобном, хотя и явно дорогом), и не может встать, потому что между его левым запястьем и красивой литой каминной решеткой проходит тонкая металлическая цепочка. Прекрасно, наручники. Вот только этого ему и не хватало. Сидит на полу, и обалдело смотрит на заслоняющую и без того тусклую настольную лампу высокую тонкую тень, и выглядит, без сомнения, очень-очень глупо. Восхитительно. Достойное продолжение вечера, ничего не скажешь. – Вас не затруднит объяснить мне, мистер Холмс, что именно вы забыли здесь в такое позднее время? Это, если мне не изменяет память, место преступления, и посторонним здесь делать нечего. А нападение на офицера полиции, между прочим, является серьезным преступлением. Спокойный голос, официальные интонации. И это правильно, и это хорошо. Почему-то кажется очень правильным подчеркнуть, кто есть кто – в конце концов, это он тут офицер полиции, а Холмс – именно так, не Шерлок, ни в коем случае не Шерлок – лицо гражданское, и вмешиваться в расследование никакого права не имеет. Совсем никакого. В конце концов, он что думает – если помог с расследованием одного дела (и никто его об этом не просил, между прочим), так ему теперь все можно? – Если по порядку, то я ищу улики, которые ваши так называемые специалисты, без сомнения, пропустили. И я здесь уже не первый раз, впрочем, мое присутствие не сказалось ни на чем. Что бы там не утверждал ваш драгоценный идиот Андерсен, но я никогда не позволяю себе неделикатного обращения с тем, что нахожу на месте преступления – а ведь вы даже не считаете это преступлением, я знаю, я сегодня выяснял, и это во-вторых, – вот у кого надо учиться хладнокровию. Голос не сбился ни на мгновение, все та же скучающе-презрительная интонация учителя, что-то в сотый раз объясняющего нерадивым ученикам. Он говорит, а тонкие пальцы продолжают перебирать дорогие кожаные переплеты книг на полках и теребить края дорогих гобеленов, украшающих стены. – Что же до последнего обвинения, то я не думаю, что его стоит рассматривать всерьез. Я всего лишь не хочу, чтобы мне мешали работать. Это ненадолго. Прекрасно. Теперь Лестрейд еще и мешал этому нахалу работать. Ситуация становилась все абсурднее. Хотя… А ведь это идея. Не мешать, говорите? Сейчас он узнает, что такое на самом деле мешать. Где там у него может быть уязвимое место? Память услужливо извлекла из своих глубин недавнее воспоминание: сержант Донован, какая-то сама не своя. Странное поведение, прямо скажем – слишком яркий для нее макияж, слишком громкий смех над своими же неуклюжими шутками, и она все время пытается придвинуться поближе к странному чужаку, снова появившемуся в их участке. Чужаку, принесшему новость о том, что они все облажались, а он оказался прав. Странному высокому худому мужчине, который смотрел на строящую ему густо накрашенные глазки Донован холодным, раздраженным взглядом. Смотрел так, как будто своим прикосновением она могла его испачкать. Ты ведь не любишь людей, да? Тебе претит их внимание, уж в этом смысле – так точно. Ну погоди, Ледяная Принцесса, сейчас ты у меня получишь. – О, так расследование продолжается, да? И мне в нем лучше не участвовать, по крайней мере, в работе с уликами, чтобы все не испортить? Ну что ж, буду помогать идеями, это я могу. - В этом нет абсолютно никакой необходимости. – Ну почему же, это будет весьма познавательно, я уверен. Иногда меня посещают чертовски удачные мысли, я даже сам собой горжусь. Вот к примеру: мне почему-то начинает казаться, что если бы цепочка наручников была чуть подлинее, я бы мог протянуть руку и стянуть с тебя пальто. – Что, простите? – ну что же, фокус удался, от книг он отвлекся. Взгляд определенно удивленный, зрачки слегка расширенны, или это просто так кажется из-за недостатка освещения. Самое время развить успех, пока он не опомнился. – Я говорю, пальто нужно снять. Без него будет намного уютнее. Снять пальто, чтобы лучше было видно твое тело. Правда, на нем все еще слишком много одежды, ее тоже было бы неплохо убрать. Вытянуть рубашку из брюк… медленно, осторожно. И еще медленнее растегнуть ее, пуговица за пуговицей, провести кончиками пальцев по белой груди – а она ведь белая, не сомневаюсь, с идеально гладкой нежной кожей, провести кончиками пальцев по соскам, слегка сжать их и только тогда взяться за молнию… – Я не думаю, что ваши… идеи имеют отношение к моему расследованию. Я даже не уверен, что они относятся ко мне, - он кажется удивленным. Ну что ж, уже что-то, лиха беда началом. – Как же не имеют, самое прямое отношение имеют! Мне с самого начала, вот как только ты заявился, весь из себя не такой, самоуверенный, как сто самых высокомерных засранцев, было интересно – какой же ты? И вот сейчас мне кажется, что я знаю ответ – ты высокий, и изящный, и белокожий, и чувствительный, и если все-таки расстегнуть эту молнию, обхватить рукой твой член, бережно взять его, как лежащее на ладони сердце – вот тогда, Шерлок, я и увижу настоящего тебя. Того самого, которого еще никто не видел. Разъяренный Лестрейд уже и сам плохо понимал, что он несет, он просто говорил, и сердце стучало где-то в горле, и кажется, что он совсем не этого хотел, и плыл перед глазами изящный, озаренный слабым сиянием силуэт. Силуэт ангела, силуэт человека, силуэт, сжимающий что-то в горделиво воздетой руке. – Ах, вот оно где. Разумеется. Длинные пальцы обнимают маленький листок бумаги, он трепещет, и его нежная белая поверхность слабо мерцает в тусклом свете настольной лампы… Стоп. О чем это ты думаешь? Ну-ка прекрати сейчас же, игры закончились, это уже расследование, это серьезно. Живо бери себя в руки и начинай работать. – Что? – очень умная реплика. Еще бы голос не срывался, было бы вообще прекрасно. Не думать, натянуть привычную маску начальства, и тогда все будет хорошо. Что именно – не ясно, но хорошо будет. – Где ты это взял? Положи немедленно на место! – Ну, это же очевидно, инспектор. Смотрите сами: у нас есть взлом и ограбление, но ничего не пропало. Так? Нет. Раз ничего не пропало, значит – это не ограбление. Значит, преступники хотели заставить нас думать, что это ограбление. А что же это тогда? Зачем вламываться в дом, если ничего оттуда не брать? И вламываться так очевидно, преступники определенно хотели, чтобы на то, что они сделали, непременно обратили внимание. Итак, если есть взлом, и ничего не пропало, то что из этого следует? То, что что-то появилось. И вот оно, это что-то! Холмс – Шерлок – триумфально взметнул руку с зажатым в ней листком бумаги и повернулся к выходу. – Ты куда? Стой! Шерлок, стой! Ты куда собрался, ты не смеешь утаскивать улики, это место преступления, так нельзя, вернись, Шерлок!! На мгновение мелькнувшая перед глазами тень, взметнувшиеся полы пальто и узкая ладонь, коснувшаяся груди. Вот он был, и вот его уже нет, и только тают в воздухе слова. – Я уношу с собой не только это. Думаю, мы хорошо сработаемся. Быстрая улыбка-усмешка – была ли она на самом деле, или померещилось? Инспектор Лестрейд, грозный начальник своего непростого отдела, восходящая звезда лондонской полиции и просто обычный живой человек, сидел на дорогом паркетном полу чужого пустого дома, разглядывал ключ от наручников, извлеченный из нагрудного кармана пиджака, и улыбался. Все это дело с самого начала было неправильным.