айсберги в атлантике

Джагхед упускает момент, когда сахарная поволока Бетти Купер убивается на его пальцах непонятными снежными хлопьями. В его ультрамарине постоянно отражается Н у р а, слишком холодная, чужая, собранная из норвежских битых стекол. Она ссыпает их за ребра, склеивает, режет ладони в кровь и бинтует дешевой клейкой лентой. Ему хочется согреть эту самую Нуру, когда она появляется в дверях Pop's в шерстяном сером пальто нараспашку и скрученным шарфом в руке. Садится позади него, заказывая карамельный латте - замершие пальцы отогреются, а вот сердце нет, хоть литры кипятка внутрь Сатре заливай. Господи, Джагхед, не цепляйся за сломленных анорексичек, внутри Нуры мертвый мир и плоть в костлявых тисках. У нее кармин истерся на бледных губах, и розы белые почти завяли, лишь вогнанные шипы до скуляще-щемящего остались. — Можно я буду где-нибудь рядом? - шепчет, напрочь продрогшая не январским ветром, а недобитой любовью, что тромбами собирается в венах. Нура ощущает удушье, еще немного и примет полное поражение без попыток сопротивления. Джагхед хмурит брови и берет ее ладони в свои, когда латте остывает совсем и опускаются сумерки за окном. Стёкла Нуры слишком острые, но так идеально подходят к его пазлу, что искаженная заледенелая боль не оставляет ожогов на коже. — Хорошо, девочка—атлантика. Только спрячь айсберги, не хочу повторять историю. Титаник дважды не тонет ведь, а время - неплохое лекарство. Ее стылые пальцы чуть дольше задерживаются на меховом воротнике его куртки, перетекают на затылок и созвездия родинок на шее. Нура чувствует, что у Джагхеда стекла чуть меньше, чем у нее. Но оно свежее, хрустит под касаниями к его ключицам и остается серебристой крошкой на подушечках. — Я постараюсь, - полуправдой в его руинный мир. Джагхед для норвежски морозной Нуры - глоток весны, комом поперек горла стоит. Нура не знает делать ли вдох.