Вернись...

      Акира была одна.       Она перестала считать дни. Все, что она понимала, это что вокруг один сплошной красный. Потому что ее кровь, кажется, насквозь пропитала стены и пол. Наверное, так и есть.       Она ненароком услышала, что на ее теле тестируют какой-то чудо препарат, и это благодаря ему раны так быстро затягиваются. Еще хотят узнать предел регенерации, и слабеет ли она со временем. Вот только глаза Джеймса горят совершенно по-другому, безумно, не скрывая садизма. Ему нравится наблюдать за болью Акиры.       Раны затягиваются очень быстро. Вот только режущую боль, причиняемую ими, никто не отменял.       Она днями лежала на полу, прикованная к стене небольшой цепью. Сил не было.       Воспоминания иногда приходили, словно миражи и видения. Иногда они вызывали что-то теплое в груди, а порой щемящее под ложечкой. Воспоминания тоже зачастую окрашены в красный, а Матои уже не может понять, где все-таки ее настоящие воспоминания. Потому что порой они были не о чем, а какие-то неопределенно принадлежали обеим сторонам, все больше путая девушку.       Она до последнего цеплялась за те крохи памяти, что у нее остались. Находясь в полубреде, она толком не знала, подлинны ли эти воспоминания, но они были единственным, что связывало Матои с нормальным миром.       Когда ей сказали, что 3-Е мертв, она с минуту не могла понять услышанное. Слова вновь и вновь прокручивались в голове, а понимание происходящего не приходило. А потом она, наконец, осознала.       Ведомая яростью, она попыталась ударить. Но что могла она, ослабевшая и прикованная, против здорового и неслабого мужчины? Акира еле провела один удар, после чего ее отбросили в сторону, как ненужный мусор.       У Матои ничего, абсолютно ничего, нет в этом мире, за что она могла бы цепляться в безудержном желании счастья. Есть только боль.       Наверное, останься у Акиры хоть какой-нибудь стимул, она боролась бы до конца. Но рядом с ней, черт возьми, нет никого, ради кого можно было бы добиваться этого несбыточного мира. Потому теперь жизнь без войны — слишком далекая сказка. Особенно, если ты на передовой.       Особенно, если ты под пытками.       Дни шли, а Матои переставала помнить, как это, не чувствовать боли каждый день. Потому что ее раны никто не лечил и не обрабатывал, какие-то загноились и заживали так, из-за чего приходилось их разворошить и по возможности удалить гной. Она делала все, что могла, пыталась через боль вправлять конечности и не допускать кривого срастания костей. Получалось не всегда.       Порой ее даже кормили через силу. Еда обычно была холодной и скудной, да и приносили ее от силы раз в день, чтобы Акира не скончалась от голода. Хотя иногда на это забивали.       А еще было холодно. Наверное, ей не стоило бы постоянно находиться на полу, все-таки будучи девушкой, но сейчас это было не самым важным. Ее пальцы дрожали от холода, а, может, от стресса, и она не видела ничего вокруг себя. Только чертов красный.       Матои четко понимала, что не в своем уме. Что вокруг нее не красный, и, вообще, стоит попытаться что-нибудь сделать. Однако тело, донельзя изможденное постоянной регенерацией, так не считало. Акира не видела света.       Она постоянно была одна, и темные мысли лезли в голову. Она старалась не думать и не надеяться, потому что хрупкие надежды слишком больно разбивались о суровые реалии. Вот только в тишине, что царила в одинокой комнатушке, не думать было не возможно. И в этой веренице поломанных мыслей и чувств Матои необратимо сгорала.       На самом деле, порой просто нездорово хотелось оборвать страдания любым способом. Несколько раз она пыталась сама себя задушить, но руки ни разу не смогли закончить начатое. Акира давилась слезами, считая себя слишком слабой. Потому что пальцы разжимались, когда кислорода становилось слишком мало.       Иногда пыталась думать, что ей стоит жить, может, даже увидеть голубое и мирное небо. Вот только это идеалистическое мышление растаптывалось очередной порцией боли. Матои, так отчаянно борющаяся в начале, осталась пустышкой.       Жалеть себя, конечно, бессмысленно. Но что имеет смысл среди красного, который так и не исчезает?       Слезы уже не текли. Потому что плакать перед маньяком бессмысленно, ему откровенно плевать на твою боль. А крики… Они только раззадорят его. Однако сдержать крик не получалось, потому что боль была ужасная.       — Ты можешь кричать, плакать, или рыдать. — безумный тон Джеймса Матои воспринимала с равнодушием. Наверное, успела привыкнуть. Страшнее было от того, что он собирался делать чертовыми плоскогубцами, — И мне все равно. Ты до смерти будешь мучиться в этой комнатушке!       Акира сжала зубы. Было неприятно слушать, но бунтовать она не думала. Бессмысленно. Потому что сделать ничего не сможет. Собственное сиплое дыхание казалось до ужаса громким, а сердце гулко билось в груди.       Чтобы люди не говорили, все боятся боли. Кто-то это отрицает, величая себя бесстрашным и сильным, но втайне каждый содрогается при мысли о тяжелых физических и духовным страданиях. Хочет прожить в комфорте, без мучений. Но такой чести удостаиваются не все.       Матои определенно не вытянула счастливый билет. Ее душераздирающие крики из-за ножевых, мать вашу, ударов, это доказывают.       Говорят, что те, кто совершил ужасные деяния в прошлой жизни, в этой замаливают свои грехи. В таком случае, что же такого ужасного совершила Акира? Она не может вспомнить хоть несколько нормальных дней в своей жизни, без опасений, страха и извечной боевой готовности.       Даже если такое время было, она не помнит. Все, что было до первого пробуждения у Фансес закрыто серой непроглядной пеленой, утаивающей ее жизнь. Прожить столько лет, и в итоге остаться без памяти… Как глупо.       — Выбирай, либо я вырезаю тебе на спине татуировку, либо ей. — довольно протянул Джеймс, показушно играя массивным ножом в руках, да удерживая рядом еще одну девчонку, уже полуживую от страха. — И, пожалуй, ногу сломаю. Правую.       Матои скользит по девушке быстрым взглядом. Не смотрит на внешность, цепляется взглядом за парочку лёгких ран и ищет отличительные нашивки. Она враг, или друг? Своя, чужая? Знает что-нибудь о…       — Быстрее выбирай! — шипит мужчина, Акира бездумно кивает.       Девчонка просит о помиловании, кричит о жизни. Матои пытается ей улыбнуться, но получается как-то жалко. Честно, хочется отдать кому-то часть своей боли. Потому что она уже устала, она терпит это постоянно, и что зазорного в том, чтобы передать кому-либо частичку страданий?       — Отпусти ее.       Собственный голос кажется чужим. Потому что она не этого хотела. Другие слова, другие мысли…       Хруст.       Джеймс говорит, что Матои должна быть благодарна за препарат и жизнь. И девушка хочет свернуть тому шею.       Она живет сейчас лишь из-за того, что на ее теле тестируют что-то неизвестное, это правда. Хотя, лучше б оставили все, как было. Потому что тогда не было этого вездесущего красного.       Матои судорожно хрипит, пытаясь что-то сказать. Сказать в пустоту, чтобы перестать слышать звенящую тишину, гулко капающую на нервы. Ее руки дрожат, когда она пытается привстать.       Акира справедливо посчитала, что нужно было бы вправить вывихнутое плечо. Джеймс приходил с пол часа назад, а она только от ослепляющей боли отошла.       Матои толком не помнит, кто обучал ее полевой медицине, но она безмерно благодарна этому человеку. Одна регенерация не поможет против ран такого плана. А потому, сжав губы в тонкую полоску и приготовившись к знатной боли, она здоровой рукой резко дернула пострадавшее плечо вверх.       Хруст весьма неприятен, как и боль, но так нужно. Конечно, получилось не с первой попытки, ведь самой себе вправлять плечо не слишком удобно. Но все лучше, ведь так плечо встало на место, а значит, скоро регенерация со всем справиться.       Акира выдохнула, закусив губу. Она чувствовала себя беспомощной. Матои не могла отсюда выбраться, даже при всех годах на войне. Потому что она все еще человек. Наверное. Так быстро выздоравливать людям не положено.       Она отчаянно желала спастись. Не всегда, правда, в приступах накатывающей огненной истерики, ей хотелось только прекратить эту боль. Потому что по ощущениям она заживо горела в предсмертном огне, ощущая, что творится с ее телом.       На щеках красные дорожки от слез, но Матои не могла ничего поделать. Она билась в конвульсиях, ей было до ужаса больно в чертовом красном. И лицо Джеймса, застывшее в неизменно-ненатуральной садистской улыбке. Он любил ее пытать.       Отчаяние так и норовило утопить Акиру в непроглядной темноте, но каждый раз она с упорством ухватывалась за тонкую ниточку жизни и вдыхала воздух. Наверное, ей просто страшно было умирать в одиночестве. Может, хотелось нормально пожить. Может, увидеть тот отряд.       Она не сразу поняла, чей голос звучит за дверью. Да, эти дни пыток сильно на ней отразились, забрав крупицы рассудительности. А когда ее снова назвали «Нагисой», Матои подорвалась, впрочем, вновь упав из-за онемевших конечностей. Едва не закричала, успев прикрыть себе рот рукой и плотно сжать зубы.       — Мы вытащим тебя. — твердо звучит из-за той двери, а ее начинает неслабо трясти. Потому что пришли, живые, ей говорили, что не так, их не было…       Все смешивается в одну сплошную кашу, и ей кажется, что все это чисто физически не способна помнить и осознавать. Но нет, картинки вновь и вновь всплывали в памяти, совершенно несвязанные. С той стороны что-то говорили, говорили, но слова упрямо проходили мимо Акиры. Это была истерика. Смех, слезы, кровь, Матои определенно прощалась с нормальностью. Хотелось увидеть их.       За той стеной все говорят, но Акира слышит только знакомый тембр голоса, никак не слова. Она старается понять хоть что-то и силится подойти, однако короткая цепь не позволяет.       Она шепчет, что рада, что все хорошо, но голос выдает ее с головой. Потому что с ней далеко не все хорошо, и ребята это понимают. Они замолкают, ведь сейчас слова не помогут. В горечью осознают, что опоздали, черт возьми, слишком надолго, 3-Е уходят, чтобы вернуться с еще одним ключом, сейчас настолько желанным. Ключ от этой камеры есть совсем у немногих, поэтому, достать его тяжелее. Но они смогут.       Права на ошибку у них нет. Конечно, рискованно, опасно и страшно, но что есть страх перед отвагой? Они успели повидать столько, что, выложи они все это в спокойствии, могут довести кого-нибудь до истерики. А одна из них и вовсе стала той, на ком судьба решила с весельем оторваться. Вот только Шиота этого не заслуживает, как и, в общем-то, все они.       Этот мир слишком не справедлив.       Нагиса просит не уходить, явно рыдая, и никому правда не хочется ее покидать, но надо. Чтобы вновь вернуться, на этот раз, забрав измученную с собой. Хватит с нее страданий от этих Фансес. И заплатят они сполна.