Palace

Синий костюм Британского правительства как всегда безупречно выглажен, воротник рубашки остер и белоснежен, пуговицы идеально сидят в петлицах, а расположение галстука словно выверено по линейке. Аристократические пальцы держат в руке хрустальный бокал с янтарным виски и льдом, а взгляд устремляется на раскаленные угли камина; глаза точно закрыты поволокой, затуманены, и нет в них ничего живого или мертвого, теплого или холодного - сплошное бесстрастие. Сейчас он ведет диалог с самим собой, забывая о плавном течении времени, секундах, минутах, хрупких песчинках. Обращения к себе - большая редкость в его наполненной дипломатическими и коммерческими отношениями жизни. Коммуникации с людьми, лавирование бесед, поражение соперника логическими выводами, великий дар убеждать - все это неотъемлемая часть его бытия, но кто поговорит с ним? Разговор с самим собой выходит лживый, криводушный, фальшивый. Даже себе он говорит то, что сам хочет слышать, - порок любого политика. Но в считанные секунды его разум погружается во тьму, веки с тяжестью падают, закрывая устремленный взгляд в даль, бокал с виски выскальзывает из длинных музыкальных пальцев и с характерным звоном разбивается о паркет. Майкрофт попал в свой дворец разума. Просто отворил парадную дверь, которая оказалась не заперта, и встретился со своим жизненным творением. Здесь так светло. Чисто. Роскошно. Его взгляд пробегается по всему залу, подмечая любую, даже малозначимую деталь, а ноги самостоятельно, мерно и безвольно несут его по коридорам дворца; пальцы прикасаются к золотым рамам картин эпохи Ренессанса, пока красные дорогие ковры заглушают удары туфель о бело-мраморные полы. Холмс не успевает рассмотреть рыцарские доспехи пятнадцатого века, не успевает осмотреть интерьер каждых анфилад, какими бы медленными и размеренными не были его шаги. Дугообразные арки и проходы не могли не удивлять экстравагантностью и изящностью переходных эффектов, в украшении оконных рам были видны характерные черты кисти великих греческих мастеров, но за окнами грелась лишь темнота. Любое прикосновение подушечек пальцев к роскошным изваяниям скульптур сводит с ума и так уже обезумевший разум, а взгляд распознает все больше моментов из жизни, связанных с теми или иными предметами, пока ноги не приводят его к самому сердцу дворца. Холмс переступает порог, и его ослепляет яркий свет венецианских люстр, оглушает гробовое молчание чертогов. Прошло несколько минут. Холмс осмеливается открыть глаза и узреть сердце его преисподней. И он видит. Видит все. В считанные секунды его больное сознание разрывается на части, затуманенный рассудок сокрушается под великим гнетом осознания истины, гений теряет свою чистоту. Майкрофт обессиленно падает на колени, и в этот момент каждое окно в его дворце с треском разбивается на множество осколков, разрушительной волной впиваясь в его чувствительную кожу шеи, впуская в чертоги разума смертоносную тьму и удушливый дым. Он заволакивает его изящный силуэт, превращает в сгусток энергии, насыщает грешными, порочными истинами, впитывается и синтезируется с каждым атомом в теле политика, терпким вином разливается по его языку, гортани, пробирается в разум и заставляет очнуться. Холмс открывает глаза, неподвижно оставаясь сидеть в кресле и покорно смотреть на дотлевающие угли в камине. Осознание оседает на нем мелкими пылинками тяжелых мыслей, впитывается в его голубую аристократическую кровь и насыщает легкие, мозг гения. Абсолютный вакуум вокруг сердца всасывает и поглощает единственный глухой удар, издаваемый несуществующим органом, а после рассеивается и дает сделать полноценный вздох. Он осознал свое неравнодушие.