Всё казалось не живу, а так… черновик пишу, еще успею набело. © х/ф «Москва слезам не верит»
— Чуя, прекрати! Накахара возмущенно фыркнул, не понимая раздражения своей наставницы. Сегодня Коё Озаки была сама не своя. — Что происходит? Где твои манеры? — холодно продолжала Коё. — Как ты смеешь поворачиваться ко мне спиной? Чуя настороженно переглянулся с Мори, но лицо босса было полностью непроницаемым. Поистине, наверное, только ледяным равнодушием можно укрыться от разъяренной Озаки. Как щитом. — Если тебя сделали членом Исполнительного комитета, это не значит, что тебя не могут вышвырнуть отсюда! Накахара едва сдерживался, чтобы не нагрубить в ответ. Он ни в чем не виноват! За что его отчитывают? Почему Коё обращается к нему, как к ребенку?! — «Перспективный и ответственный эспер!» Подумать только! — возмущалась Озаки. — Да ты не стоишь даже и мизинца своего бывшего напарника! — Коё, достаточно, — раздался спокойный голос Огая. Женщина замерла, с недоверием и гневом глядя на Мори. Накахара нутром чувствовал, что между боссом и наставницей произошло что-то, что подорвало их доверие друг к другу. И, видимо, что-то очень серьезное — иначе Озаки бы так не бесилась. Прилюдно показывать эмоции вообще не в ее правилах, а тут такое… Нет, Чуя знал, что Коё и Огай спят друг с другом, но, опять же, этим все и ограничивалось. Так в чем же дело? И почему он, Чуя, должен отдуваться, если Мори где-то облажался? — Это не его вина, — снова заговорил глава Портовой Мафии. — Тогда чья? — Я не обязан быть сиделкой для этого мелкого паршивца! — взвился Накахара, непременно желая вставить свое слово в перепалку Озаки и Мори. — Но на Акутагаву совершено уже второе нападение, — процедила Коё, не глядя ни на ученика, ни на босса. — Значит, все это делается целенаправленно. Бешеный Пес — слишком ценная фигура, чтобы вот так вот им разбрасываться. — Тогда сама иди и смотри за ним! — разозлился Накахара. Чую до ужаса бесило происходящее. Почему он должен становиться мячиком, который перебрасывают между собой Мори и Озаки? И нападения на Акутагаву его никак не касались. Если он накосячил на своем предыдущем крупном задании — это его личные проблемы. Пусть он сам их и разгребает. У Мафии сейчас нет лишних людей. На его удивление, Мори (как будто он умел читать мысли) повторил слова Накахары вслух: — Я предупреждал, что защищать его некому. Акутагава проигнорировал меня. Я не желаю больше обсуждать эту ситуацию. В глазах Коё заполыхала такая обжигающая ярость, что Накахара счел за лучшее попятиться. Что, черт возьми, между ними произошло? Дело явно не в щенке Акутагаве… Озаки стремительно поднялась. — Тогда ищи себе новую Правую Руку. Чуя был уверен, что это все иносказание, фигура речи, и лишь в последний момент понял, что наставница призвала Золотого демона и теперь собирается напасть на абсолютно не готового к этому Мори. Секунды Накахаре хватило, чтобы предотвратить неизбежное, и Коё, отброшенная силой гравитационной волны, кажется, поубавила свой пыл. — Чуя, иди, — холодно приказал Огай, — нам с Озаки-сан нужно поговорить наедине. Накахаре было очень любопытно, о чем же они будут говорить, и что послужило причиной такого необычного поведения Коё, но ослушаться босса он не смел. Однако что-то внутри похолодело, когда Чуя услышал, что Мори произнес всего одно короткое слово: — Элиза. Не оставалось сомнений в том, что два эспера будут испытывать на прочность способности друг друга. Накахара не знал, кто победит в открытом противостоянии: Коё или Огай? Сердцем молодой человек поддерживал Озаки, несмотря на ее внезапную и непонятную ненависть к Мори, но разум подсказывал, что даже Золотому демону не выстоять против Элизы. Как бы дело не дошло до смертоубийства… — Чуя, иди, — ядовито повторила Коё, — я совсем не хочу причинять боль и тебе. Мори усмехнулся слишком громко, чтобы это было просто совпадением.***
Акутагава сидел в одних брюках на больничной койке и терпеливо ждал, пока врач закончит обрабатывать раны на спине. При очередном прикосновении ваты со спиртом к поврежденной коже Рюноске закусил губу — больно. — Надо шить, — задумчиво сказал доктор сам себе и отошел, чтобы приготовить нужные инструменты. — Как долго это будет заживать? Врач изучающе оглядел Акутагаву. — Если брать во внимание Вашу способность, думаю, раза в два быстрее, чем у обычного человека. — Прекрасно. Спина, грудь и руки горели от многочисленных ранений разной степени тяжести, но Рюноске беспокоило совсем другое. Воздух холодил обнаженную кожу, и молодой человек едва сдерживался, чтобы не схватить какую-нибудь тряпку и не прикрыться. Без плаща Акутагава чувствовал себя слабым и беззащитным, и это угнетало его. Он терпеть не мог ощущать беспомощность. — У Вас могут возникнуть проблемы со сном, — сказал доктор, когда процедура была закончена. — Нельзя спать на спине и на животе, а на боку — тоже проблематично из-за повреждений. Первые два-три дня будут тяжелыми. Акутагава лишь хмыкнул в ответ, выхватывая из кучи одежды свою рубашку. — Я бы посоветовал носить более свободные вещи. Ни в коем случае ничего обтягивающего. — Понятно. Что ни говори, но медицинское обслуживание в портовой Мафии было на высшем уровне. И не только из-за того, что ее босс — бывший врач, но и из-за общей стратегии организации. Да и как может быть по-другому, если каждый день в медицинской помощи нуждаются десятки сотрудников? Работа в Мафии — грязное и опасное дело, даже если ты всего лишь девочка-бухгалтер. А уж если ты Цепной Пес… Этот врач нравился Акутагаве, хотя эспер и не помнил его имени. Он никогда не заискивал, как Цутому, лишь молча выполнял необходимую работу и четко инструктировал. «Нельзя делать так, потому что будут вот такие последствия. Хотите — соблюдайте мои рекомендации, хотите — нет. Но, если будут ухудшения, я, возможно, уже не смогу Вам помочь». Подобные наставления сбивали спесь со многих мафиози, в том числе и с Рюноске. И сейчас, сидя на больничной койке, рассеянно болтая ногами, Акутагава чувствовал, как внутри поднимается странная тревога. Сегодня он едва смог уйти от преследования — позорно бежал, словно не он устрашающий Цепной Пес Портовой Мафии. Но нападающих было слишком много, и Рюноске благоразумно предпочел своей гордости свою жизнь. Все-таки эспер отдавал себе отчет, что с таким большим отрядом даже ему в одиночку не справиться. Будь они хотя бы вдвоем с Хигучи, можно было бы разделиться, обмануть погоню, быстро разработать какой-нибудь хитрый план и один за одним уничтожить всю сотню, посланную, чтобы убить его. Но теперь… Натягивая рубашку, Акутагава чувствовал неведомый доселе страх: что если однажды мощи Расёмона не хватит для того, чтобы выйти победителем? — Да и… нужно сдать анализы, — остановил Рюноске врач. — Ваши приступы кашля… — Они не лечатся. — Вероятно, нет. Но могут в будущем помешать вашей работе. Акутагава хмуро глянул на доктора и продолжил одеваться. Он и сам не раз попадал в ситуации, когда приступы кашля серьезно затрудняли ему жизнь. И Рюноске думал не только о тех ужасах, что случились с ним дома, но и о кашле с кровью, например, при сильном переутомлении, при чрезмерном использовании Расёмона. Болезнь никогда не интересовала Акутагаву по-настоящему: он не тратил ни сил, ни средств, чтобы понять ее природу и начать действовать. Наверное, потому что где-то в глубине души всегда знал — Бешеному Псу долго не прожить. — Если Вы позволите, господин Акутагава, я бы выписал Вам лекарство. — Вы только что сказали, что для этого Вам нужна моя кровь? — угрюмо отозвался Рюноске, поправляя платок на шее. — Но Вы, конечно, ее давать не будете, — доктор выжидательно разглядывал своего пациента. Акутагава стоял к нему в полоборота, очень бледный, осунувшийся, уставший. — Нет. — Понимаю. Акутагава резко обернулся. — Что вы понимаете? — Просто иносказание, — отмахнулся врач. — Вы сами знаете: я не вправе ничего требовать. Рюноске закончил одеваться и поспешил к выходу. — На Вашем месте я бы все-таки взял немного успокоительного и снотворного. Рюноске очень хотелось ответить что-нибудь в стиле: «Вы не на моем месте», но это было бы ребячеством. К тому же, молодой эспер понимал, что без сильнодействующих препаратов ему не уснуть. Тем более, если начнется приступ — что более вероятно к ночи — Акутагава окажется в жалком положении. Никто не поможет ему. Рюноске стоял, замерев, держась за ручку двери. И врач проницательно решил все за него. Акутагава вспоминал этого доктора, чье имя не удосужился до сих пор запомнить, когда ночью начался приступ. Все, что до этого испытывал Рюноске, теперь казалось ему бредом и легкой щекоткой. У него не было сил держаться на ногах — он пытался встать, но падал, задевая раны и вскрикивая от боли. Акутагава не мог подняться, и ему приходилось лежать на животе, чтобы не захлебнуться. Он чувствовал, как горит каждый сантиметр кожи, а когда начинался кашель — и все внутренности. Способность никак не могла ему помочь, и Рюноске уже начал прощаться с жизнью. Он тщетно уговаривал себя не паниковать, ведь подобные мысли приходили ему на ум каждый раз, когда случались приступы. Но болело все тело сразу, и как избавиться от раздирающего чувства внутри и ноющих, открывшихся ран, Акутагава не знал. Может быть, как в прежние времена, позвонить Хигучи? Уж она-то что-нибудь придумает. Но мысль о том, чтобы просить помощи — у нее, такой беззащитной и слабой сейчас — была безумной. Да Рюноске скорее удавится, чем позовет кого-то на помощь. Он должен пройти через это сам, а если не получится… Что ж, может быть, именно сегодня его час настал? «Я же обещал, что мы сходим в парк», — успел подумать Акутагава, прежде чем провалился в темноту.***
Раны заживали плохо. Доктор цокал языком и выдавал свое фирменное: — Надо шить. — Что, опять? — брезгливо поморщился Акутагава. — Я предупреждал, что первые дни будут ужасными. — Когда я смогу самостоятельно передвигаться без надзора врачей? Доктор не давал конкретных сроков. Все сводилось к тому, что, при желании, Рюноске может хоть сейчас бегать без одежды по офису Портовой Мафии, весело гремя плохо сросшимися костями. Акутагава лишь угрюмо поджимал губы, слушая шуточки доктора, и больше всего на свете хотел быть здоровым и полным сил. Отвратительно, когда ты не можешь распоряжаться собственной жизнью. И хорошо еще, если она попадает в руки кого-нибудь вроде… — Как Ваше имя? — спросил Акутагава. — Макото Коичи. — Если когда-нибудь дело дойдет до резни, Вас я убью последним, Макото-сан. Доктор лишь усмехнулся. — Не раньше, чем я обработаю Ваши раны. Должен же кто-то убрать кровь. «Да», — подумал Рюноске, напоследок пожимая Макото руку. Только вот раньше у него был другой человек, стирающий кровь с лица и рук.***
Пару ночей Акутагава и правда не мог нормально спать. Из-за отсутствия отдыха он чувствовал себя разбитым и неспособным делать даже самые привычные вещи, например, открывать холодильник или ходить в туалет. Беспомощность пугала и раздражала, и Рюноске обрадовался, когда апатия начала проходить. В тот же день он позвонил Хигучи, и они назначили встречу. Условились найти друг друга все в том же месте — на лавочке, самой первой у входа. Теперь, казалось Акутагаве, все должно пройти нормально. Но он немного замешкался, заново перебинтовывая руки, а одному это было очень неудобно делать, и теперь опаздывал на пару минут. Однако, как ни странно, ему удалось наверстать упущенное время по дороге. И, наконец, Рюноске увидел ее в конце переулка. Хигучи стояла в пальто, которое он не так давно подарил ей, и робко улыбалась. Акутагава покачал головой: даже когда они работали вместе, и он ненароком делал что-то, что Ичиё могла принять на свой счет (например, случайно касался ее руки, когда передавал папку с документами), девушка всегда сохраняла строгое выражение лица. Ну, или улыбалась так, чтобы он не видел. Теперь же Хигучи ведет себя открыто, совершенно не считаясь с его реакциями. Она больше не стремится угодить ему, выжидающе заглянуть в глаза или выкинуть еще какую-нибудь, достойную влюбленной дурочки, причуду. Как же много изменилось за эти полгода… — Ты… странно выглядишь сегодня? Все хорошо? Хигучи, подойдя, взволновано посмотрела на Акутагаву, и он едва сдержался, чтобы не рассказать ей про преследующие его приступы. Вряд ли она сможет полностью понять. Но как же хотелось, чтобы Ичиё знала про то, как он борется с болью, как он переступает через себя и выходит победителем. Она бы оценила. Однако рассказать ей — значит расписаться в собственной слабости, показать, что он ни на что не годен. Так бахвалиться любил Дазай, а Акутагава — не Дазай. — Просто немного устал. Ответ банальный, но этого, кажется, было достаточно. Молодые люди двинулись вперед по аллее к набережной, оба решив забыть про неловкое начало. Хигучи быстро осмелела и принялась рассказывать что-то забавное про Эйку. Рюноске после инцидента с деньгами потерял всякое уважение к маленькой сестре Ичиё, но все равно старался внимательно слушать. Или делать вид. Хигучи совсем не следила за дорогой, поэтому Акутагава молча взял эту миссию на себя. В конце концов, Ичиё наверняка плохо помнит город, если помнит вообще. Зимнее солнце не грело, но светило ярко, и хотя снег подтаял, открыв твердую, темную землю, в воздухе не чувствовался скорый приход весны. Подумать только: еще немного, и зима закончится. Неужели прошло так много времени? Акутагаве казалось, что еще вчера его не интересовало ничего, кроме Расёмона и Дазая, но вот он здесь — гуляет по парку со своим бывшим телохранителем и слушает, как она весело что-то щебечет. Но Рюноске вовсе не чувствовал, что что-то не так. Наоборот: все казалось до невозможного правильным, словно он прошел весь свой сложный жизненный путь, только чтобы оказаться здесь и сейчас в этом парке именно с этой девушкой. Акутагава не врал себе, когда думал, что не рассматривает Хигучи, как женщину — это действительно было так. Нет, Рюноске не был слепым, и ему нравились красивые девушки (и Ичиё, по его скромному мнению, вовсе не была дурнушкой), но он то ли не знал, как к ним подступиться, то ли не считал их приоритетом для себя. Однако эспер никогда не трудился задумываться над природой человеческих отношений глубже — он любил то, что ясно, понятно и заранее обоснованно. Например, Гин любит его, потому что она его сестра, даже если сейчас между ними не такие теплые отношения, как раньше. Поэтому и Рюноске любил сестру тоже и всегда был уверен в ответном чувстве — и даже не раз неосознанно проверял его на прочность своей грубостью, равнодушием, невниманием. Влюбленность Хигучи Акутагава тоже принимал как должное, несмотря на то, что проявления этой влюбленности больше раздражали его, чем тешили самолюбие. А сейчас Ичиё идет рядом и даже не подозревает, что всего полгода назад спешила к своему «семпаю» с платком в руке, чтобы вытереть кровь. «Нежно-нежно» — как, подозревал Рюноске, думала про себя его помощница. Акутагава чувствовал ее «нежность и заботу», но это его бесило. Ровно до тех пор, пока Хигучи не отняли у него. Вот тогда-то Акутагава впервые осознал: он не ценит многое из того, что имеет, и потому страдает и заставляет страдать окружающих его людей. Цепной Пес лишь ловит химер, призраков, которые несет в себе взгляд бывшего учителя. Но жизнь — настоящая, полная — заключается вовсе не в полумертвом взгляде Дазая Осаму. А, например, в легкой улыбке Хигучи или внимательном выражении лица Гин. — О! — воскликнула неожиданно Хигучи. — Лимонад! Я помню… — Что ты помнишь? — резко спросил ее Акутагава. Неужели она вспомнила что-то про него? Почему-то впервые эта мысль, вопреки всему, вызвала тревогу. — Помню, как покупала его Эйке в первый раз. И как она отреагировала. Рюноске не понимал одержимости Ичиё младшей сестрой. Маленькая мерзавка практически обокрала родную сестру, но не получила за это никакого наказания. Более того, Хигучи-старшая даже не стала ничего предпринимать. Просто простила. У Бешеного Пса Портовой Мафии такое не укладывалось в голове. Уж он-то точно не умел прощать чужие ошибки. Хигучи, которая была его телохранителем, очень хорошо это знала. А эта Хигучи лишь снова улыбнулась и поспешила к маленькому магазинчику. Рюноске не последовал за ней, а остался стоять в тени вишневого дерева. Эспер видел, как она берет бутылку с пенящейся желтой жидкостью и платит продавцу. С каких пор Акутагава так внимательно наблюдает за ее движениями? Ичиё вернулась и протянула ему бутылку. — Откроешь? — А сама? — угрюмо отозвался Рюноске. — Я уже пробовала, у меня не получается — пробка слишком тугая. Акутагава вздохнул — так, словно его заставили, как минимум, взвалить на свои плечи тяжесть всего мира — и без особых усилий открыл крышку. Хигучи благодарно улыбнулась ему и сделала глоток. Она сегодня слишком много улыбалась. К чему бы это? — М-м-м, вкусно! Попробуешь? — предложила Ичиё. Рюноске взял бутылку из ее рук, стараясь не дотрагиваться пальцами до ее пальцев, и осторожно поднес ко рту. В голове некстати мелькнула мысль, что только что из этой же бутылки пила Хигучи, и Акутагава едва не покраснел. Да что с ним происходит сегодня?! Испытывая странный трепет, Рюноске прикоснулся к прозрачному стеклу, которого только что касались губы Ичиё, и почувствовал, как шипящая жидкость полилась в рот. Акутагава не сильно любил лимонад, и сейчас практически не почувствовал вкуса. Мысли были заняты совсем другим. — Ну как? — спросила Хигучи. Рюноске коснулся языком горлышка бутылки, перекатывая во рту остатки вкуса. Похоже на мыло… — Неплохо, — пробубнил он, протягивая лимонад обратно Ичиё. Сердце пропустило несколько ударов, пока Акутагава смотрел, как Хигучи делает вслед за ним еще один глоток. Интересно, она в курсе, что он только что проделывал с этим стеклянным горлышком? И вдруг, впервые за очень долгое время, Рюноске ощутил, как скручивается теплый узел внизу живота. Акутагава нервно сглотнул и отвернулся, только чтобы не видеть своими расширившимися от удивления глазами, как Ичиё пьет лимонад. Черт возьми! Она просто пьет лимонад! Что за черт с ним происходит? Дыхание участилось, и молодому человеку пришлось закусить губу, чтобы привести себя в норму. Понемногу жаркое чувство внутри потухло, и Акутагава снова смог прямо и чуть отстраненно смотреть на свою бывшую подчиненную. — Ты все еще хочешь на набережную? — спросил Рюноске. — Сегодня холодно. — А ты хочешь все отменить? — недоверчиво повернулась к нему Хигучи. — Нет, я не имел это в виду, просто… — Ты замерз? «О, боги! Может, Хигучи и потеряла память, но дурацкие инстинкты заботы все еще при ней!» — возмущенно подумал эспер. С Расёмоном Акутагаве ничего не страшно, но не хотелось сейчас долго и нудно объяснять это Ичиё. — Нет, со мной все хорошо. Продолжая разговаривать, молодые люди направились в сторону набережной. У воды ветер и впрямь дул особенно сильно, но ни Акутагава, ни Хигучи не жаловались. Рюноске вспоминал свою прошлую жизнь, трущобы, потерю родителей и Гин. Почему-то слова давались легко, а истории, которые он никогда никому не рассказывал — даже Дазаю — сами собой просились на язык. Акутагаве хотелось поделиться с Хигучи как можно большим количеством своих воспоминаний, словно она была единственной, кто достойна их выслушать и принять. Девушка внимательно слушала, сочувствовала и давала Рюноске выговориться. Чем-то она напоминала ему в плане тактичности Гин — сестра тоже всегда стремилась «щадить его чувства». От долгой ходьбы у Акутагавы начала болеть спина и чесаться руки под свежими бинтами, но он не знал, как сказать об этом Хигучи. Если он предложит закончить прогулку, она, наверное, обидится. Но про ранения Рюноске ни за что бы не заикнулся. К его удивлению, Ичиё сама нашла выход. — Может, пора заканчивать с прогулками? — сказала она. — Действительно холодает. Ну вот — все так, как и должно быть. Сейчас они попрощаются и разойдутся и увидятся, может быть, через неделю или две. И время снова будет тянуться бесконечно долго. — Приглашаю в гости, — вдруг услышал Акутагава голос Хигучи, который поднялся почему-то на целую октаву. — Пойдем, — сразу принял предложение Рюноске, соглашаясь только потому, что следующего «приглашения» может и не быть. Кто знает, как обернется судьба? Может, завтра Акутагаву убьют, а он так и не успеет… — Надо зайти в магазин. Чай закончился. — Как скажешь.