***
I can't feel my senses I just feel the cold All colours seem to fade away I can't reach my soul I would stop running If I knew there was a chance It tears me apart to sacrifice it all But I'm forced to let go
POV Вирт Она живет здесь, сколько я себя помню. Изредка появляется отражением в зеркале, стоя позади тебя и пугая до седины волос, или мелькает где-то перед глазами, заставляя на секунду почувствовать невероятный холод, с каким не сравнятся, пожалуй, даже градусы в Антарктиде. Когда она рядом, я всегда ощущаю это. Появляется чувство, будто меня будто окатили ведром ледяной воды и вытолкнули на февральский мороз. И этот холод трудно отогнать от себя, он пробирается сквозь кожу, достигает костей, мозга, превращает в ледышку сердце и только потом отступает. Может, она нарочно так делает, а может, это не ее вина. Может, ее окружает этот зверский холод, в котором дохнут даже псы. Я бы хотел задержать ее на секунду, но, как только я оборачиваюсь, она исчезает. Знать бы, зачем она появляется. Знать бы, кто она и почему умерла. И главное: почему все еще бродит посреди живых? Что ее держит и кто не может отпустить? Сегодня Вирт не видел ее, зато много о ней думал. Думал о девочке-призраке, что последнее время часто появлялась в его доме. Она жила в нем очень давно, с того самого момента, как эльф въехал сюда, а вот появлялась редко. Теперь же она стояла позади него чуть ли не каждую секунду его существования, исчезая только когда он оборачивался. Как будто хотела привлечь его внимание, но в последний момент передумывала и пропадала. Он часто слышал, как она плачет, и нередко в его доме слышались завывания ветра или стук льдинок о стекла окон, даже если было лето. А этим утром ему и вовсе пришлось укутаться в махровый халат поверх одежды, ведь в жилище стоял невообразимый холод. Как ни старайся, а увидеть виновницу «непогоды» он никак не мог, словно бы она одновременно была и не была в его доме. Вот и сейчас его не покидала мысль о «сожителе», из-за которого ему приходилось в конце мая кутаться в клетчатый плед и заваривать чай, дабы согреться. Сколько бы он ни заглядывал в зеркала, ища хотя бы намек на ее присутствие, — все было тщетно. Он чувствовал себя маленьким любопытным мальчишкой, который вчера провел обряд по вызову души Гоголя, а тот так и не объявился в его доме. Он устало откинулся на спинку дивана, уткнувшись сосредоточенным взглядом в книгу, страницы которой еще секунду назад спокойно лежали друг на друге. Теперь же они хаотично перелистывались сами собой, словно какой-то порыв ветра вздымал и опускал их обратно на свое место, вновь и вновь повторяя эти манипуляции. На окнах появилась изморозь, стены дома задребезжали, по стенам шнырял свистящий ветер, разгоняя вокруг невообразимый холод, из-за которого вставали дыбом смольно-черные волосы, покрываясь белёсым налетом инея. — У тебя что, совсем совести нет?! — возмутился Вирт, вставая с дивана и сбрасывая с себя плед. В этот момент ветер поутих, да и в комнате стало как-то теплее. Он присел обратно, хмуря густые кустистые брови, как вдруг отпрянул: справа от него мирно восседала тонкая, острая, худая, как иссушенная осина в томный октябрьский день, девушка, от которой исходила жесточайшая мерзлота и некое белоснежное свечение, что изредка меняло цвет на светло-голубой. Наконец, Вирт смог рассмотреть ее поближе. У нее было довольно странное лицо. И, хоть ей можно было дать лет шестнадцать, лицо у нее было очень маленьким, будто… Будто объект, который положили в морозилку, и он из-за этого сузился. У нее сильно выпирали скулы и торчал смешной тонкий носик. Ключицы, на которых виднелись посиневшие места, припорошенные инеем, тоже сильно выделялись на ее худом, словно высушенном, теле. Такими же были и пальцы, сквозь кожу которых отчетливо были видны костяшки и мелкие суставы, и руки в целом. Ног не было видно, они прятались под длинной юбкой платья. Оно выдавало ее возраст, так как покрой близился к ХХ-му веку. Но не смешное тельце с полупрозрачной кожей и не девушка в целом так сильно удивляла эльфа. Глаза, что смотрели на него, были как будто слишком большими для такого узенького личика, от чего казалось, будто она была очень удивлена происходящему. Но они не были обыкновенными, они были как будто… Стеклянными. Стеклянными, замерзшими, покрытыми корочкой льда и припавшие мелкими снежинками. Они смотрели на него, не мигая, будто осуждая за что-то и одновременно с этим внимательно изучая. Она не была страшной, не отпугивала его нарочно, но в то же время так яростно за что-то осуждала, что ему становилось не по себе и казалось, что он в чем-то виноват. — Я сделала это, чтобы защитить, — вдруг проговорила она. Ее голос словно звучал из ниоткуда и в то же время отовсюду, отражаясь в каждой снежинке, что падала прямо с потолка. Вирт ни о чем ее не спрашивал, лишь молча сидел и слушал ее прерывистый монолог: — Я была не виновата, он издевался надо мной… Видимо, она хотела рассказать ему что-то о том, почему она все еще мечется между небом и землей, но что-то ей мешало, почему она и говорила какими-то отдельными фразами. — Он жил тут со мной, очень давно, я так хотела отомстить, но его забрали… Забрали до того, как я успела что-либо предпринять. Вопроса «кто ты» он не задавал. Наверное, это было не столь важно сейчас, когда она пыталась объяснить ему, что забыла в его доме и что держит ее здесь. — Он был очень плохим человеком, — продолжала девушка. — Часто, когда в гости заглядывали его товарищи, они выпивали, а затем, разгневавшись, он смел поднимать на меня руку. А если же я кричала, он еще пуще злился, заставляя замолчать и называть его «папинька». Так глупо, да? — Очень, — он сам был в шоке с того, что затеял диалог с призраком, но не ответить ей не мог. Он так давно ждал момента, когда она, наконец, осмелится выйти из тени, перестанет бояться или просто пугать его своими секундными появлениями в отражающих поверхностях. Этот момент, в конце концов, настал, и он очень боялся спугнуть несмелую девчонку, которой каждое слово давалось с трудом. Ее челюсти стучали от холода, но сам он не ощущал этого сейчас — так глубоко поглотил его разговор с ней. Точнее, то, что она говорит. — Мы жили здесь, — ее ледяные глаза обвели взглядом помещение. — Там стоял наш камин. Я иногда засыпала прямо перед ним с книжкой в руках. А иногда, когда мы играли с собакой, мы спали вдвоем, за что отец тоже ругался. Мне тогда было так тепло… Хотя, я уже и не помню, что такое «тепло». — Как думаешь, ты давно умерла? — вдруг спросил Вирт, хотя его не особо волновал этот вопрос. — А ты думаешь, я мертва? — девочка как-то крайне забавно поджала губки и состроила бровки домиком. — Если так, то, полагаю, не очень. — Я вижу тебя уже семьдесят лет, — выдохнул эльф, вглядываясь в замерзшие глаза. — Наверное, это достаточно давно. Призрак кивнул головой и от чего-то посмеялся. Она была такой… Простой. Как будто совсем живая, только вот ее тело просвещалось и источало холод, заставляя Вирта поежиться. — Это произошло действительно давно, — грустно произнесла девушка, опуская глаза и медленно моргая. Эльф заметил, как ее горло сжимают спазмы, — видимо, она хотела заплакать. — Я плохо помню себя при жизни. Но помню, что я любила лето и нашего пса Николушку. Я часто купалась с ним в речке и читала ему сказки, которые сама писала. Отец мой часто выпивал с того момента, как мать погибла. Замерзла насмерть. Я никогда не чувствовала того, что он по-настоящему любил меня, от него исходил какой-то ужасный холод да и только. Он часто обижал меня, высмеивал перед своими товарищами… Хотя, нужно отдать им должное — они иногда защищали меня. А однажды вечером, когда я шла по коридору и случайно пролила воск со свечи на палас… Девочка остановилась и обернулась в сторону двери, после чего вновь продолжила: — Он выгнал меня на улицу. Вначале поднял руку, много-много раз, от чего я уже почти не чувствовала ничего, кроме боли. А затем вышвырнул надвор, как псину. Была зима, мое нелюбимое время года, от чего я, наверное, замерзла. Повторила судьбу матери. И сейчас мне так дико холодно, я очень давно не могу согреться. Вирт внимал каждому слову, ценя возможность понять призрака и, наконец, узнать, почему же такая молодая девушка ушла из жизни. Видимо, жестокость отца, о котором он знал всего ничего, но который уже его злил, убила ее. Он слыхал, что до его семьи в доме проживал мужичок по фамилии Хладик с дочкой своей. Видать, это и был тот мерзавец, который заставил эту несчастную душу страдать и скитаться в четырех стенах, от отчаяния распространяя вокруг себя невероятную мерзлоту. Эльфа тронула ее история, и хоть он на своем веку повидал немало призраков, эта девчонка как-то по-своему уколола его сердце своим рассказом. Может, потому что он очень любил детей и всегда им сожалел. А может, потому что она рассказывала о своей смерти как-то слишком просто, обыденно, будто бы ее это вовсе не задело. Наверное, жизнь ей выдалась несладкой, от чего она сочла проживание в его доме в эфемерном теле духа чем-то сродни спасению. — Ты говорила, что вернулась сюда, чтобы отомстить, — тихо проговорил Вирт. — Почему ты не сделала этого? И почему все еще тут, раз шансы утеряны? — Это сделали раньше меня, — коварно усмехнулась девушка и ее глаза в этот момент как-то опасно сверкнули ледяным свечением. — Когда Владыка пришел проведать меня, чтоб узнать, почему я не прихожу на занятия, он застал лишь окровавленный труп папиньки. Его Николушка сгрыз за то, как он поступил со мной. Сам он уже давно умер, а я так скучаю, так скучаю по нему! Сдается мне, он видел меня, когда остальные проходили сквозь. И он был рад меня видеть! Гавкал на улице, когда я появлялась рядом, а все обходили его стороной, как всякого сумасшедшего, что лает в пустоту. Но потом он состарился и уснул. И больше не просыпался. Видимо, она очень любила своего пса. И скучала по нему больше, чем по теплу или прикосновений к людям. — А что ты чувствуешь сейчас? — эльф наклонил голову вбок, из-за чего девушка нервно посмеялась и тоже наклонила голову. Вирт слегка усмехнулся. Она была слишком живой для погибшей, не унывала, улыбалась и выглядела доброжелательно. По крайней мере, по отношению к нему. — Ничего, — пожала плечами она. — Только холодно немного. — Хочешь, — неуверенно начал Вирт, подвигаясь поближе, от чего призрак посмотрел на него с нескрываемым интересом. — Хочешь, я попробую тебя согреть? — Вряд ли у тебя получится, — поджала губы та. — Я очень долго нахожусь у тебя в доме, просидела у камина больше часов, чем прожила… Но мне еще никогда не бывало тепло. — Я все же попробую, — улыбнулся эльф, так обнадеживающе, насколько только мог. Он сам не очень верил в то, что у него получится, но все же потянулся к полупрозрачной тонкой ручонке, слегка касаясь ледяной кожи. В тот же момент она отдернула ее, будто что-то обожгло, и посмотрела своими заледеневшими глазенками на Вирта, словно улыбаясь и плача одновременно. — Очень горячо, — она снова взглянула в его глаза, не веря тому, что чувствует. — Ты горячий. Как солнышко. Вряд ли она действительно помнила, насколько горячо солнце, иначе она бы не стала сравнивать едва теплые пальцы со жгучим зноем. Однако, улыбка, которая появилась на лице эльфа после сказанных ею слов, действительно была по-настоящему солнечной. Было бы неплохо, если бы он понимал, почему она ощущает его прикосновения, а его пальцы не просачиваются сквозь эфемерное тельце, но на данный момент ему было это не особо важно. Ведь какие мысли у человека, когда тот видит на улице замерзшую собаку, скажем? Забрать и отогреть, верно? А не рассуждать, как да почему ей будет лучше в теплом доме, а не на улице в метель и снегопад. Так, Вирт, не задумываясь о происходящем, просто и бескорыстно грел маленького призрака, который семьдесят иль больше лет ждал, когда же к нему, наконец, прикоснется чья-то рука, а в кожу перестанут врезаться осколки льда и какие-то некрасивые, исковерканные снежинки. — Я поняла, почему у тебя получается дарить тепло! — вдруг воскликнула девушка, глядя куда-то не на Вирта, а сквозь него. Как оказалось, она смотрела на его яркий желтый плащ, над которым все еще часто подшучивал Ромка. Он как раз висел на спинке стула. — У тебя солнце и внутри, и снаружи! — сколько бы лет ей ни было при жизни или сейчас, она оставалась ребенком. Ребенком, который превыше всего ценил любовь и заботу, тепло, как душевное, так и простое и ощутимое. Вирт удивлялся про себя этой девчонке, которая вопреки тому, что застряла меж измерениями, хоть это вряд ли входило в ее планы, не пыталась навредить ему, выпроводить из дому, отомстить (хотя и не было того, за что можно было мстить). Она не была злой или озлобленной, как несчастные души в сгоревшей школе Внешнего Мира, хотя вряд ли страдала меньше. Каким бы ребенком она ни была, она поступала по-взрослому, про себя повторяя: «Глупо отвечать на страдания страданием, особенно обрекать на них тех, кто в твоих не виновен». Иногда эльф даже сомневался, что она — призрак, хотя у других людей это точно не вызвало бы никаких сомнений. А вот в чем он действительно был уверен, так это в том, что даже если бы собака не лишила ее отца жизни, у девчонки вряд ли вышло бы навредить ему. Она бы его, наверное, простила. Какой бы холодной она ни была, это была лишь метель… Лишь та метель, в которой она погибла, но не та, что могла бы бушевать в ее сердце. Теперь Вирт не посмел бы назвать ее холодной. Разве что, замерзшей и мечтающей о том, чтоб растопить толстый слой льда на душе. — Почему тогда ты остаешься в этом доме, если тебя здесь больше ничего не держит? — наверное, этот вопрос был основным среди тех, что эльф хотел задать призраку. Та загадочно улыбнулась и ответила: — У тебя уютно. И мне вообще не хотелось бы покидать этот дом, мне он нравится. К тому же, я счастлива, что теперь от него не веет атмосферой боли и печали. А была бы у тебя собака — этот вопрос вообще не имел бы смысла! Вирт посмеялся и для себя отметил, что девчонка действительно скучает по своему пёсику. — Тогда оставайся на здоровье, — улыбнулся он, чем вызвал милую улыбку на остром маленьком личике. — Но давай договоримся, что ты не будешь меня заставлять в мае натягивать свитер в собственном доме! Девушка рассмеялась и, поднявшись с дивана, какими-то замысловатыми пируэтами поплыла по направлению к окну, постепенно растворяясь в воздухе. Вирт успел услышать то, что она тихонько прошептала перед тем, как исчезнуть полностью: — А ты пообещай почаще согревать меня…***
— Эта жара меня доконает! — у Ромки была достаточно неделикатная привычка — вваливаться в дом эльфа и начинать возмущаться. Белка, услышав очередную претензию своего друга, закатила глаза, а Мила мысленно согласилась. Вирт, пребывая в великолепном расположении духа, просто усмехнулся и проигнорировал сетования студента, по привычке предложив им пройти в гостиную и подождать, пока он заваривал чай. Внезапно так «доканывающая» Лапшина жара словно испарилась, в доме стало в разы прохладнее. Сидящая на софе троица непонимающе переглянулась, но списала это на колдовство самого эльфа. Но тот-то знал, что все это проделки шаловливых пальцев призрака, который осторожно выглядывал отражением из-за рамы большого зеркала и улыбался. Вирт подмигнул ей в ответ и она, хихикнув, скрылась. За прошедшую неделю хозяин дома виделся с ней три раза и этих трех раз хватило для того, чтобы он окончательно и бесповоротно признал Адмиранду — так, оказалось, ее звали — своим другом и человеком, чьей добротой и лаской он восхищался. Несмотря на озлобленность, которая была бы в этом случае уместной, она относилась к нему настолько тепло, насколько ей самой никогда не было. Вирт воспринимал ее как какого-то персонажа из сказки, где, по всем канонам, добро побеждает зло. И неважно, выплеснулось ли это зло наружу в виде каких-то явных антагонистов главному герою сказки, или оно притаилось глубоко внутри в виде жутчайшей обиды и боли. Он старался заставить Адмиранду насовсем забыть об окружающем ее холоде, старался почаще напоминать о существовании теплого и светлого. И, кажется, у него это получалось. Пока он размышлял, из гостиной донесся высокий и тонкий взвизг, который определенно принадлежал Белке: — Это что, твой пёс?! — бедняга аж на секунду позабыла о своем смущении, которое обычно появлялось, когда она находилась рядом с эльфом, и о том, что называет его на «Вы». — Можно и так сказать, — загадочно ухмыльнулся Вирт, разливая чай по чашкам, пока громадный лохматый пес внимательно разглядывал друзей и недоумевал, почему его так испугалась Белка. И ребят удивил не столько неясный ответ хозяина дома, как то, что все они, все трое, только что довольно отчётливо услышали какое-то приглушенное и веселое: — Хи-хи-хи…Tell me I'm frozen But what can I do? Can't tell the reasons I did it for you When lies turn into truth I sacrifice for you You say that I am frozen But what can I do?