Парашюты

Полоса лунного света перечерчивает комнату пополам. Рассыпавшись осколками на моём одеяле, она беспомощно утыкается в стену. Если поднять руку, можно устроить театр теней. Тень — символ невидимого спутника, иллюзия не-одиночества, поэтому если поиграть с полной луной, можно временно заполнить серую пустоту в области рёбер. Конечно, нет там никакой пустоты, кто бы смог остаться живым, разгуливая с дырой в груди? Но ощущения похожи. Где же похожи? Ранение в грудь снарядом похлеще будет, чем какая-то там придуманная вечно скучающими подростками сопливая драма. И плевать, пускай я недотраханный подросток. Сейчас уже на всё плевать. Знаешь, я так чертовски стараюсь. И у меня отлично получается — жить. Или делать вид. Я уже ни в чём не уверен. Всё кажется таким правильным при свете дня, когда думаешь лишь о насущных проблемах: как успеть списать конспект до сессии, где дешевле купить продуктов, как не уснуть за горой учебников, как умудриться вымыть пса, как подольше погулять со своей девушкой, где найти нужную книгу в магазине, как съездить к родителям на выходные… Но когда я ложусь в кровать, вытянувшись на жёстком матрасе и смотрю в темноту, я понимаю, как всё это жалко выглядит. Как тщетны мои попытки хоть немного забыть. Когда я не вспоминаю, я мысленно праздную победу. Но когда я праздную победу — я проиграл. Ведь понять, что не вспоминал — значит вспомнить. Именно поэтому все трепыхания бесполезны. Я хочу быть победителем, но всё время жму на тормоз, боясь того, что ждёт меня за финишной чертой. Может быть, я боюсь отпустить то, что ещё связывает нас? Ведь воспоминания — это бесценное сокровище, беспощадное оружие и сильнейшая гомеопатия. Пока ты их не отпустишь, ты не изменишься. Но я пока не хочу умирать, я хочу, чтобы меня помнили. Не хочу тоскливо смотреть на то, как жизнь проходит мимо меня. Поэтому я так стараюсь. Ты выкинул меня из себя и живёшь свободно. Поделись, как ты это делаешь? Почему же мне так херово? Почему единственное, что меня спасает, это мои песни, в которые я упаковываю свои эмоции? Почему, лежа в темноте, я сжимаю зубы, сворачиваюсь под одеялом и пытаюсь сдержать рвущиеся наружу черные щупальца одиночества? Может быть, я совершил слишком много плохих вещей, и это ярмо — моя расплата. Я бы многое отдал, лишь бы стереть память и жить как все. Но я — единственное, что у меня осталось, мне нужно ценить себя. Физические шрамы напоминают о ментальных шрамах, и наоборот. Единственное, что спасёт меня, это лоботомия. Винить других — это позиция слабого человека. Но чёрт возьми, если ты разрушил меня, испугавшись толпы, что я ещё могу о тебе сказать? Как я вообще ещё не утопился в придорожной канаве из-за того, что вообще знаком с таким выродком, в которого, мать его, безбожно вляпался, как в какую-то трясину? Ты пригрел меня, словно бездомного щенка, привязал к тебе. Дал мне то, в чём я отчаянно нуждался — свою любовь, чтобы потом смотреть в моё лицо, пока ты забираешь её назад. Сотворив для меня целый мир, ты выкинул меня со своей орбиты на четвёртой космической прямо в войд. Какое вообще ты имеешь право сидеть в моей голове? Почему тебе просто не оставить меня в покое?! Но, понимаешь, проблема-то была во мне. И причина, по которой мы с тобой сейчас кровные враги, тоже во мне. Я никогда не был достаточно хорош для твоей любви. Постепенно темнота вокруг меня сгущается, слезы на щеках высыхают, одеяло сбивается куда-то в ноги, и моё дыхание немного выравнивается, становясь более поверхностным и размеренным. Я засыпаю, выплеснув своё напряжение в безмолвную ночь, которая умеет хранить секреты. Завтра я проснусь, надену ставшую привычной лёгкую улыбку. Буду твёрдо знать, что в моей жизни всё отлично. Скоро мы с моей девушкой поженимся, у нас будут милые ребятишки. Я буду их безмерно любить. Я буду жить нормальной жизнью. И только по ночам, в оглушающем океане темноты, я смогу признать, что я подвёл тебя. Ведь ты так сладко улыбался, когда крутил в пальцах свой клинок… Но я принимаю свою боль. Ведь, если посмотреть на мою жизнь под углом одиночества, у меня и не было выбора: либо ты, либо ничего. Так что уже ничего не сможет меня ранить так, как смогу это сделать я сам.