***
Снова он появился в их жизни уже после того, как Андре выпустили из госпиталя. Наверное, шпионы как-то вычислили, что поэт опять живёт в гордом одиночестве. Скорее всего, так и произошло – потому что однажды, когда Андре ступил за порог своего домишки, на него налетел разозлённый донельзя Жерар и потребовал объяснений, куда тот девал Мадлен. – Спокойно, спокойно, никуда я её не девал, она живёт, как и прежде, на квартире у Берси! – воскликнул Андре. – То есть не с тобой? – быстро уточнил Жерар. Увидев, как вспыхнули его щёки и блеснули глаза, Андре – как он сам позже со смущённым смехом признавался – лишь тогда догадался обо всём. В госпитале Мадлен избегала заговаривать с ним об их почти состоявшейся казни, и он искренне считал, что Жерар в первую очередь пришёл на выручку к соратнику, а уж бывшую свою госпожу спас потому, что так совпало – на публике Жерар говорил только о ненависти к аристократам... В тот же день сидевшая у печи с шитьём Мадлен – не желая сидеть на шее у подруги, она зарабатывала какие-никакие деньги рукоделием – услышала робкий стук в дверь. Сперва она думала, что это кто-нибудь из приятелей Берси, и была совершенно ошеломлена, увидев Жерара, закутанного в простой плащ поверх своего мундира. Некоторое время они растерянно молчали, не зная, как начать разговор. – Я хотел ещё раз попросить вашего прощения, мадемуазель де Куаньи... – наконец выдавил из себя Жерар. – И просто проведать вас. Может быть, вам что-нибудь нужно? Деньги, жильё получше? – Спасибо, на жизнь нам сейчас хватает, а слишком выделяться из толпы мы тоже не хотим, в такое-то время, – Мадлен смущённо уставилась на собственные руки. – Гм... Не желаете остаться пообедать? Я как раз хотела собрать на стол. – Благодарю вас, с удовольствием. Они пытались держаться так, словно были обычными знакомыми, не зная, как ещё можно поступить, но неловкость не проходила долго. В дверях крошечной кухоньки они столкнулись друг с другом – Мадлен намеревалась пропустить гостя вперёд, в то время как Жерар машинально хотел открыть перед ней дверь. То же самое произошло за самим обедом: Жерар то и дело вставал, порываясь сам поставить посуду на стол. – Я уже давно не госпожа, а вы не слуга, – мягко сказала Мадлен. – Тем более разве это вот похоже на прежние обеды в два десятка перемен? С четырьмя тарелками я и сама справлюсь. За едой Мадлен осмелилась спросить: – Извините, но как вы меня разыскали? «И зачем?» – повис в воздухе невысказанный вопрос. – Я услышал, что Андре Шенье живёт один, – пояснил Жерар, – и испугался... не случилось ли с вами чего. Он покраснел и отложил ложку: – Простите, если потревожил вас. Спасибо за гостеприимство, я не хочу им злоупотреблять. Если что-то вам понадобится... вы... вы знаете, где меня найти. Поднявшись, он снова накинул плащ. – Заходите ещё, если хотите и если у вас получится, – сама для себя неожиданно сказала Мадлен. Жерар тоскливо посмотрел на неё: – Мадемуазель... – Вы спасли нас от гильотины. – После того, как сам же на неё отправил. Мадлен, послушай, – сбивчиво, с горячностью заговорил он, – я ничего не могу поделать, ты всё так же сводишь меня с ума... Мадлен охнула: – Я... я не хотела над тобой насмехаться. – Какие насмешки, о чём ты? После того вечера мне достаточно видеть тебя живой и здоровой. Но тебе-то зачем приглашать меня домой, зная, что нам обоим претит ломать эту комедию «Светская встреча добрых знакомых», зная, что я совсем недавно натворил, чтобы заполучить тебя... – Почти натворил, – поправила она. – Мне сейчас невыносимо одиноко. С Андре мы, конечно, общаемся, но это всё-таки не совсем то, он по-настоящему знает только меня нынешнюю, какой я стала после революции, ему сложнее понять... А Берси редко бывает дома... Месье Жерар, пожалуйста, если вам не слишком это тяжело, я буду рада вас видеть. – Шарль, – сказал он. – Что? – Мадлен, или мы оба обращаемся друг к другу на «вы» – это у нас, кажется, не получилось – или на «ты», но тоже оба. Когда я тебя называю по имени, а ты меня на «вы» и по фамилии, я опять чувствую себя последней скотиной.***
На следующей неделе он пришёл снова. Через два дня – в третий раз. А уже спустя пару месяцев его визиты стали обычным делом. С ними свыклась даже Берси, которая ещё в имении недолюбливала замкнутого лакея. Что касается самих Шарля и Мадлен, неловкость между ними постепенно ушла, и они говорили друг с другом так же легко, как когда-то в детстве. И не только говорили. Тёплым осенним утром Андре Шенье был разбужен стуком от брошенного в окно камушка. Выглянув, он увидел запыхавшуюся Мадлен в мешковатом тёмном плаще, который она обычно приберегала для промозглой погоды. Даже под капюшоном были видны её встрёпанные волосы. – Что случилось? – забеспокоился он. – Андре, я чувствую себя на редкость мерзко, но Берси сейчас, как назло, нет в Париже, а больше мне не к кому обратиться! Я не знаю, что делать! – То есть как это не к кому? – удивился Андре. – А Жерар как же? Я готов помочь, но если тебе нужно что-то важное, у него же больше влияния, чем у меня... – Он не должен знать! – перебила его Мадлен, заливаясь краской и почему-то опять кутаясь в плащ, и Андре сразу всё понял: – Мадлен, ты же невероятно отважная женщина, откуда такая трусость? Какие бы ни были у него недостатки, от ответственности за свои поступки, по крайней мере, Жерар не уходит никогда. А если он прослышит, что я помог тебе сохранить такую тайну, он меня придушит своими руками. – Но ведь он не может на... Я же аристократка, об этом узнают...***
– Кто же узнает? – воскликнул Шарль. – Робеспьер со своими прихвостнями давно казнён, о том, кто ты на самом деле такая, не известно никому, кроме меня, Андре и Берси. – Но если... кто-нибудь ещё из бывших слуг... – И что они сделают? Тебя, можешь мне поверить, любили все. Они не доносить начнут, а, наоборот, подлизываться в надежде на милости. Тем более это будут делать твои знакомые из бывшего высшего света, если вдруг ты им встретишься. – И всё же... – Если ты так переживаешь за нашу безопасность, то вот что. Наши как раз хотят послать нового комиссара в Марсель, мне этот пост дадут без проблем. В стороне от основных сил конвента тебе будет спокойнее. К тому же, – он понизил голос, – что-то мне кажется, что зимой тут будет скверно. – Да, давай уедем скорее! Я уже не могу видеть эти улицы! – вырвалось у Мадлен. – Только не слишком ли Марсель далеко? Тебе сейчас нужен покой. – Я думаю, в дороге будет больше покоя, чем здесь, а ребёнку лучше расти в южных краях. – Ребёнку, – повторил он, расплываясь в улыбке. – Мадлен, я с ума сойду от счастья. – Шарль, вот сколько я тебя знаю, ты постоянно от чего-нибудь сходишь с ума, – заметила Мадлен. – С твоим характером лучше вести себя поспокойнее, а то я же действительно за тебя волнуюсь.***
Конечно, трудностей было много. Прежде всего, надо было привыкнуть к совместной жизни – Шарль впоследствии признался, что ужасно боялся, не решит ли Мадлен, как и прежде с Андре, что они не подходят друг другу. Потом появилась маленькая Маргарита, приносившая как постоянную радость, так и неизбежные новые заботы. Не прошло и пяти лет, они только успели кое-как обжиться в Марселе, как пришёл к власти Бонапарт, и привычный уклад жизни снова перевернулся вверх дном. Шарль, равно как и многие бывшие сторонники Робеспьера, не то чтоб оказался в опале – на него просто перестали обращать внимание. Чтобы хоть как-то прокормить Мадлен и малышей (у Маргариты к тому времени появились братья Жан и Этьен), незадолго до коронации Бонапарта он пошёл в армию. Мадлен пришлось вернуться в ставший ненавистным Париж: Андре Шенье с его ногой нечего было и думать о военной службе, и Шарль настоял на том, чтобы его семья оставалась под опекой поэта. Возможно – ни он, ни Андре впоследствии в этом не признавались – он хотел, чтобы в случае его гибели Андре позаботился о Мадлен. Как и вся его жизнь после революции, карьера Шарля в армии оказалась поистине головокружительной. Сочетавшиеся в его душе отвагу, смекалку и способность к руководству быстро оценили высшие военные чины. Пережив множество битв и походов, несколько раз побывав в плену, он окончательно вернулся домой через восемь лет, в середине зимы, измученный до предела, но с лентой Почётного легиона на мундире. Почти сразу после этого Мадлен настояла на возвращении в Марсель. – Что-то я не думаю, что император быстро оправится после такого поражения, – сказала она. – Если в Париже опять начнутся какие-то народные волнения, надо убираться отсюда поскорее. Пока Шарль был на войне – или на войнах? – она успела договориться о покупке нескольких миленьких виноградников в Буш-дю-Рон и постройке небольшого дома. Чтобы присмотреть за ними до возвращения Шарля, в Марсель приехала Берси – ловкая женщина успела выйти замуж за богатого старика, овдоветь и стать известной светской львицей, по слухам, дружившей с самой Жозефиной Богарне; но преданность бывшей госпоже у неё сохранялась всегда.***
Иногда казалось, что они вообще никогда не покидали окрестностей Марселя, а всегда жили среди этих залитых солнцем виноградников, куда южный ветер приносил слабый солоноватый запах моря. После Этьена детей у них больше не родилось; с одной стороны, Мадлен из-за этого иногда расстраивалась, с другой, так они с мужем могли чаще проводить время вдвоём. Слуг в доме у них почти не было – кухарка да сторож; все трое детей были сызмальства приучены к работе. Молодого супруга Маргариты, мелкопоместного дворянина, это слегка шокировало и даже возмущало – ровно до тех пор, пока он не попробовал фаршированную утку, приготовленную женой. Сейчас Жан и Этьен как раз уехали на неделю в гости к Маргарите, а у кухарки был выходной – это значило, что Мадлен ждал целый день в компании одного Шарля. Она надела новое лёгкое платье – этим летом стояла редкостная жара – и вышла на террасу, где её уже ждал супруг. – Это платье похоже на то, которое ты носила последним летом в имении Куаньи, – улыбнулся он. – Такой же кремовый оттенок, и фасон почти такой же. – Надо же, я и то уже забыла, какие там оттенки у меня тогда были, – Мадлен встала рядом с ним и взяла его под руку. Это был один из самых тяжёлых моментов в их отношениях – то, что Шарль в бытность свою лакеем почти постоянно подсматривал за ней, в том числе когда она была уверена, что находится в одиночестве. Только спустя много лет они смогли упоминать об этом так непринуждённо и вскользь. – Но многое ты помнишь. Я заметил, что вы с Этьеном рассадили розы точно так же, как они были тогда у нас в саду. Они прошли к большой клумбе, где жёлтые, розовые и красные розы были высажены в форме яблока. – Просто точь-в-точь как в имении, – отметил Шарль, склонившись над ней. – Даже чудится, что вот-вот из-за деревьев выйдет мой отец и прикрикнет, чтобы я не топтал цветы. – Да, он вечно переживал за клумбы! – просияла Мадлен. – Я тоже помню: только подойду поглядеть, что он там сажает, в десяти шагах встану, а он сразу беспокоится, прямо места... Шарль грустно вздохнул: его отец умер вскоре после начала революции. – Может, тебе неприятно смотреть на них? – тут же спросила она. – Мы пересадим цветы по-другому... – Что ты... Не стоит забывать прошлое, милая, даже если оно не самое радостное и достойное. К тому же у меня есть и счастливые воспоминания. Ты вот очень любила гулять возле этих роз. – Точно! Я же одну из них приколола к волосам для того бала, когда ты ушёл с восставшими... – Мадлен затихла: забывать прошлое действительно не стоило, но предаваться воспоминаниям – тем более таким – ей сейчас не хотелось. Им с Шарлем до возвращения в Марсель редко удавалось спокойно побыть наедине – так, чтобы не мямлить в неуверенности и растерянности, не оглядываться то и дело в страхе и не ждать какой-то близкой разлуки – и поэтому она особенно ценила такие моменты и хотела сейчас думать лишь о настоящем и будущем. Вечером, когда они сели ужинать на террасе, впервые по-августовски похолодало, и Мадлен пошла в дом принести тёплые куртки. В сундуке с одеждой надо будет прибраться, мысленно заметила она – там было свалено всё, что попало. Например, расчёска, большая коробка красок (Жан увлекался живописью, и она собиралась подарить их ему на день рождения), или вот... что это за старый конверт? Ах, точно! Мадлен с улыбкой достала выцветшую уже открытку, которую Андре послал ей вскоре после выхода из госпиталя. На открытке красовалась сидящая на ветке птица, похожая на соловья, только золотая с серебряными лапами, а изящным почерком Андре рядом с ней было написано: Любовь не хочет разуму служить, Исход её путей нам неизвестен – И те, кто умереть готовы вместе, Не всякий раз готовы вместе жить.