***
он знает, что, вероятно, подохнет с таким раскладом — рано-то или поздно — но закидывает в рот горсть пилюль и тянет из трубочки что-то тошнотно-розовое. Алек ходит в этот бар пять лет, а помнит последние пару недель — грех тут не спиться. и стыдно разве что перед печенью. — хреновый день? — хрипло спрашивает бармен, вытирая стаканы. Алек неопределенно мотает головой и уходит в свой любимый угол — темный, в самой глубине. в его голове остаточно щелкает метроном — посмотри-ка-на-себя. не-у-дач-ник. кем-ты-стал. кем-ты-был? шрамы давно уже не рубцуются, литры пролитой крови остаются простыми числами. кажется, что у него вместо лёгких — мочалка, дышится мокро, а ребра хрустят, распираемые изнутри. и самое обидное, что Алек не может вспомнить момент, в который его жизнь вдруг покатилась по пизде, превратившись в натюрморт: пепельница, три пустых стопки и его проспиртованная тушка. он просит подлить, поставив целью напиться сегодня до усрачки. ему от самого себя тошно — и он как-то по-детски, с восторгом, оживляется, когда угадывает знакомое лицо у барной стойки. ту девчонку-психичку, из-за которой теперь он не может спокойно жрать мятные конфеты. у неё в бокале что-то дешевое и крепкое, лёд стучит о стеклянные борта. Алек наблюдает за ней из своего дымного угла, забросив ногу на спинку дивана и поминутно дергая головой — замыленные кудри влажно липнут к вискам. решается. — сколько ты платишь этому уебку за прочистку мозгов? — падает на стул рядом с ней. за привет сойдет. — что? вблизи она пахнет вином, мятой и металлической стружкой. её голос секундными вибрациями тревожит прокуренное сознание — будто его мозг оставили в кармане джинсов в режиме «на совещании». ей идёт этот голос — как идёт чуть длинноватая челка, по-сучьи сложенные губы и оленьи глаза. круглые, с острыми бликами лампы по тёмной радужке. — тоже жизнь укатилась в сраные ебеня или сейчас просто модно говорить «у меня запись к психотерапевту на шесть»? — какого хрена ты до меня доебался? — я не знаю. Алек чувствует себя абсолютным идиотом и утыкается взглядом в свои сцепленные пальцы. что-то так сильно сжимает грудную клетку, что хочется выть. он находит ключи в кармане пальто и стискивает, до боли вминая их резной край в ладонь. девчонка молча расплачивается, медлит, а после уходит, громыхнув стулом. на ободке стакана остается смазанный отпечаток её помады. выждав несколько мучительных секунд, Алек поднимается вслед за ней. — погоди! — выкрикивает, как-то сипло, теряя весь звук в пьющей и курящей толпе. он расталкивает её локтями, и его буквально выжимают на улицу — ночная тишина разом наваливается на уши, сменяя пьяный гам. никого. — блять. — где вас носит, утырки? Алек дергается и весь холодеет. на земле у его ног сидит белый кролик и медленно хлопает осоловелыми глазами. — где вас носит, утырки? — прокуренно гаркает кролик ещё раз. Алек пятится, еле слышно выругиваясь. животина следит за ним чёрными бусинами глаз. докатился, блять. долечился. всё, поехала кукушка. забирайте. медленно, спиной, Алек доходит до конца переулка — кролик не сводит с него глаз, а после вдруг исчезает с мягким хлопком. — кажется, уебок-психотерапевт заламывает слишком высокую цену. девчонка появляется рядом неслышно, будто и не уходила. в слабом свете уличного фонаря Алек видит, как дрожит её нижняя губа. девчонка смотрит точно туда, где секундой раньше сидела ушастая скотина. балансируя между рвотными позывами и приступом панической атаки, Алек произносит: — если ты сейчас скажешь, что тоже видела этого ебучего кролика, значит я, блять, окончательно тронулся. — тогда я скажу завтра.***
её зовут Джанет, в ней полтора метра роста, и она дышит Алеку в пупок, когда они стоят рядом. она не выходит на улицу с ненакрашенными губами и везде ездит на такси, просто потому что может. она пьёт дерьмовый вермут и посещает мозгоправа дважды в неделю. — а ещё я боюсь спать, потому что обычно мне снится бледная тётка с замашками Снежной Королевы, которая вырывает мои глаза. язык у неё развязывается спустя четыре стакана вискаря и месяца тесного знакомства. Алек не напирает — просто потому что поначалу сам ходит в состоянии лёгкого охуения, а после всё не находит момента, чтобы спросить. больше месяца его материли блядские кролики. больше месяца ему снились мотыльки и козлы, которые предлагали ему глотнуть своего семени. больше месяца он глушил градусами нарастающее в груди беспокойство. он слишком хорошо её понимает. рядом с Джанет беспокойство не исчезает — только глубже пускает корни. девчонка — катализатор. девчонка бритвенно-острыми впивается в его голову и переворачивает всё верх дном. — может, мы бывшие сектанты, а? посмотри, нет ли у нас парных татуировок на заднице. Алек шарит в сети, гугля всё подряд: сектантство, оккультизм, шизофрения. на «белых кроликах» всплывает рекламка циркового представления, и Алек долго пялится на слова «великий маг и волшебник». уж лучше бы он оказался шизиком, ей богу. спустя ещё пару недель Джанет окончательно перестаёт щетиниться, и они вместе сидят в баре в любимом углу Алека: её ноги на его ногах, и он с какой-то небывалой нежностью гладит её колени. — предлагаю следующего засранца поймать и освежевать. сто лет не ел крольчатину. тупое ноющее чувство где-то за ребрами не даёт Алеку покоя. Джанет перебирает пальцами его кудри — и это действо фантомно тревожит смутные, гниющие где-то на задворках сознания воспоминания. он помнит, не зная; карта памяти вдребезги разбита — тебе жизни не хватит, чтобы её по кускам собрать и сложить. без скотча, без клея, как хочешь, так и крутись. — я хочу показать тебе кое-что, — она нервно стучит по ладони желтоватым листком бумаги. — нашла в кармане, когда отдавала вещи в химчистку. Алек кивает, а Джанет долго смотрит на него снизу вверх, а после расправляет на столе края помятой записки, где пара строк и больше ничего.«я без тебя загнусь. найди меня, Бэмби, ты главное меня найди. а дальше разберемся. твой Элиот».
Алек без труда узнает свой нервный, скачущий почерк.