Возвращение домой

Зара снова на мгновение остается одна, в тишине своей комнаты. Вир разговаривает с Шаббо снаружи, и ей приходится бороться с детским желанием держаться за его руку, неотступно следовать за ним, чтобы убедиться, что он здесь, не исчез, невредим, ее. Она знает, что это только на минуту, знает, что он всего лишь в другой комнате, но так же точно она знает, что это желание — удостовериться, что он все еще здесь — не пройдет. Никогда. Она предвидит, как будет просыпаться по ночам, чтобы проверить, здесь ли он. Она предвидит эти дни, месяцы, годы, десятилетия. Она не может ждать. Они дома. Вир дома. Она все еще несколько растеряна. Нет, очень растеряна. Это трудно постичь, трудно осознать. Ее разум все еще не поспевает за сердцем. Вир вернулся. Он вернулся, он жив, он ее. Этого почти достаточно. Но не совсем. О некоторых вещах он не рассказывает, и она трусливо признательна ему за это. Она не может вынести мыслей о нем — плененном, заброшенном, немом, одиноком. Он так исхудал; во взгляде поселились тени. Она видела его слезы, когда они въезжали в деревню. Она видела его неуверенную походку и то, как он посмотрел на кровать: мягкая, а не каменная полка. Они с Шаббо пичкают его едой, как будто бы пытаясь загладить двадцать лет жестокого обращения, и благодарность в его глазах разрывает ей сердце. Ей хочется плакать, о нем, о себе, но этого делать нельзя, потому что он может войти в любую минуту. Годы, прошедшие впустую. Ярость, печаль, сожаление поднимаются изнутри; она решительно подавляет их, закусывает губу, призывает самообладание. Она не будет думать об этом. Она не должна. Она не позволит Разе Ширази победить. Она проглатывает гнев, заставляя себя успокоиться. Годы потеряны? Но его улыбка все та же. То, как он произносит ее имя, прикосновение его рук, наклон его головы — все такое же, как она помнила, как проигрывала в памяти бесконечное число раз. Она сможет жить с потерянным временем, потому что ее настоящее и будущее перед нею, и все, что она видит в них — это Вир. Ее муж. Она пробует эти слова на вкус, тихо произносит их сама себе. Ей нравится их звучание. Сколько значения в одном лишь слове — всё, что она любит, заключено в нем. То самое слово, которое она презирала как символ своего долга перед Разой, своего рабства, теперь очищено. Оправдано. Услышав шум, она поднимает глаза, и вот — он: Вир стоит на пороге, дверь позади него открыта. Вир в этом доме. Не его фотография, не его призрак; на этот раз он не исчезнет, когда она протянет руки, на этот раз она не проснется в слезах, желая, чтобы сон стал явью. На этот раз, когда она простирает руки, он берет их в свои. Их пальцы переплетаются, и она не знает, где заканчивается она и начинается он. Ее ладони. Его ладони. Их. Она скоро полюбит это местоимение, она уверена. Вир отпускает ее руки, встает, и когда он направляется к выходу, ее заполняет острое чувство потери. На мгновение кошмар превращается в реальность. Он оборачивается в дверном проеме, и она вдруг прикована к месту жаром его взгляда. В зеркале его глаз ей снова двадцать. Он улыбается, и сердце переворачивается в ее груди. Он закрывает дверь. Он вернулся, он жив, он принадлежит ей. И этого более чем достаточно.