Совершенные ошибки

      Какой-то непонятный звон в ушах, переодически нарастающий жар за затылком и на плечах, ближе к лопаткам, сопровожденный частым колким ощущением у виска; пульсирующая слабость в конечностях, особенно руках, отдающая уже по всему телу, словно раскаты молний, но ничтожно слабых, отчего становится еще более жутко. Нервы были будто на пределе, хотя Кироранке лежал ровно, не двигался.       Ему, безусловно, хотелось двинуться, лечь по-другому, о чем просила и изнывала его спина, прижатая к постели довольно давно. Но вместо этого он лишь бегал глазами по комнате: дверь, люстра, тумба, шкаф, дверь.       Стены решительно сжимали легкие, решетчатые ставни в свою очередь держали за горло, взъерошивали волосы перья в подушке. Вдыхая, казалось, словно нет воздуха, полный вакуум: и внутри, и снаружи.       Постукивания мелкого дождя за окном прервали быстрые, но легкие, приглушенные шаги. Такое же тихое отворение двери. Щелчок винтовки у угла, заявивший о начале отдыха от стрельбы. Шуршание совсем немного намоченной одежды рядом со шкафом. — Не спишь ведь, — произнес Огата, сняв с себя верхнюю одежду и кидая ее на тумбу. — Да, думаю.       Хякуноске безэмоционально хмыкнул, встряхнув головой, обрекая на падение нескольких капель с волос на пол. Кироранке прислушивался к самому малейшему звуку, пытаясь проследить за каждым движением напротив.       Комната часа два назад утонула в грязном и бледном темно-синем оттенке, из-за чего, даже напрягая зрение, было трудно нарисовать контур вполне существующих предметов, их форм.       Огата, натянув первое, что попалось под руку, главное, что сухое, довольно громко хлопнул дверцей. Кироранке мог ощущать, как тот начал уверенно приближаться.       Присев на кровать, Хякуноске запрокинул голову и уставился в потолок, явно уставший от того, чего бы он до этого не делал. — Мне понравилось, как ты пырнул Инкармат тогда.       Жар неожиданно накатил с новой волной. Кироранке приподнялся на локте, смотря на отблескивающие от влаги локоны — единственное, что сверкало более или менее заметно в потухшем помещении. — Так ты видел?.. — глубоко вздохнул Кироранке, снова ложась в прежнее положение тела. — Если мы чего-то не обсуждали, — запустил руку в волосы Хякуноске, — то это не значит, что я ничего не знаю.       Повернувшись к Кироранке, Огата медленно лег рядом, будто наслаждаясь каждой секундой соприкосновения тела с кроватью. — Я бы пронаблюдал за тем, как она умирала, истекая кровью, знаешь же, как давно я хотел избавиться от этой безбожной лисицы, — наконец найдя удовлетворяющее место, продолжал он, — но тут же появился матаги с тушей Саичи, затем Первый Лейтенант с его людьми… Нельзя было задерживаться.       Кироранке искренне ужасался хладнокровности Огаты, даже завидовал, в какой-то степени. В какой-то степени восхищался.       Хякуноске, не найдя отклика на свои слова, повернул к себе обреченное лицо Кироранке за подбородок, словно идеально видел его эмоции. — Сожалеешь о содеянном? — пронзил голос Огаты его разум. — Нет, — ответил Кироранке, неожиданно уловив режущий выдох Огаты у себя в горле и блеснувшие в темноте хищные глаза.       Хякуноске, воспользовавшись моментом, приблизился и задержал пальцами его челюсть, любуясь зубами, будто они ему и принадлежали. — Я был обречен еще тогда, впервые встретившись взглядом с тобой, — продолжил Кироранке, когда Огата ослабил кисть руки.       Хякуноске повел ладонью вниз, по шее, грудной клетке, остановившись у конца рёбер, нащупал самое нижнее, затем ловким движением словно вонзил пару пальцев под найденную кость. Кироранке вздрогнул от резкой, но приятной боли, на этот раз по своей воле устремив взгляд на снайпера. — Прямо вот сюда, — утвердил тот, поглаживая и обводя место, куда только что ударил, где Кироранке потенциально оставил шрам на Инкармат.       Кироранке хотел приподняться, но хватка Хякуноске заставила его лежать. — Тебе некому больше доверять, кроме меня, ты понимаешь это? — приподнялся сам Огата, перейдя на шепот. — Теперь все будут охотиться за тобой. За нами.       Тихий голос гипнотизировал и вводил в транс, отчего Кироранке мог лишь прерывисто вздыхать, все так же наблюдая за каждым шорохом Огаты. — Ты совершил не меньше убийств, чем я за всю жизнь, Киро, — водя ладонью по торсу, будто пропел строчку колыбельной Хякуноске, — думаешь, ты лучше меня, раз испытываешь вину?       Разрезающий рассудок смешок заставил набраться сил и сесть. Огата, не удерживая его на месте, перевел ладонь на шею, резко надавив на кадык. Кироранке истошно закашлял, что напомнило о чувстве ничтожной слабости. — Огата, — выдавил он, часто дыша, то ли от жара, то ли от возбуждения.       Пока Хякуноске не взял верх над его телом снова, он схватил двумя руками его горло и повалил на кровать, тем самым меняясь позициями. Огата поперхнулся и сладко засмеялся, да так, что его широкую улыбку можно было осязать на своей коже. — Ты такое же чудовище, как и я, Кироранке, — перейдя к концу на стон от сжатия ладоней, выдавил Хякуноске.       Кироранке давил ему на горло, слушая каждую рваную попытку вдохнуть, каждое напряжение мускул рук, схватившихся за его. Он убегал от самого себя, своих мыслей, которых было слишком много, он знал: все, что он услышал, было правдой, что назад дороги нет, что все, кто у него остался, был только Огата.       Осознание приводило в ужас, который прерывался смеренными попытками Хякуноске получить нужный ему воздух. Паника снова начинала двигать стены комнаты, горячий воздух кружил сознание, перед глазами всплывали облака черного дыма, отчего становилось еще темнее.       Удар ставень от сильного ветра моментально напомнил о реальности происходящего.       Кироранке, придя в себя, вздрогнул и отпустил горло Огаты, позволяя ему глубоко и часто отдышаться. Хякуноске спустя мгновение притянул его к себе, и тот бессильно упал, соприкоснувшись с ним губами.       Для темной комнаты они видели друг друга очень четко. Даже слишком.       Поцелуй был похож скорее на ответное удушье: Хякуноске не давал отстраниться, продолжая жадно глотать кислород из легких. Жар Кироранке, кажется, уже давно превратил его голову в жидкую массу — давал понять, что тот висит на волоске от обморока.       Огата беспрестанно притягивал его к себе со всей силы, будто засаживая пальцы ему под кожу. Обхватив шею Кироранке обеими руками, Хякуноске продолжал толкать его кадык, ловя каждое мелкое покашливание напротив.       Разорвав поцелуй, Огата сразу же привстал и прильнул ближе, удерживая перед собой за плечи сходящего с ума Кироранке, чуть не упавшего в сторону, на пол. Кироранке же, прерывисто дыша, бессильно сложил голову на плечо Хякуноске. — Нас не потревожат, — начал крутить кудри из волос Кироранке у себя в пальцах Огата. — Я со всем разобрался. — А Асирпа? — приобнял его в ответ Кироранке. — Она на этом же этаже, что и мы, — водя другой рукой по его спине, ответил Хякуноске. — Шираиши с ней.       Кироранке только в это мгновение осознал, насколько тело Огаты было обжигающе холодным. Из-за влаги дождевой воды? Или он сам был слишком теплым от жара? Может, все сразу.       Плечо Хякуноске казалось куском льда, который остужал его нагретый лоб. Кироранке до сих пор чувствовал привкус разъедающего легкие дыхания Огаты у себя внутри, отчего ярко мерцали только что испытанные им эмоции.       За окном дождь начинал лить интенсивнее, безжалостно затопляя частыми каплями неостановимое время.       Щека почувствовала на себе приземление одной из них. Кироранке, отрезвевший с помощью прохлады, повернулся и посмотрел Огате в глаза.       Хякуноске сверкал до жути тихо дикой улыбкой на своем лице, чуть обнажая зубы. — Кироранке, душа моя, — зовет Огата, касаясь его лица, — прогуляемся? — В тебе нет здравого смысла, — роняет нервный смешок тот. — Ты разговариваешь с самим собой, — убрал Хякуноске стекающую слезу Кироранке с его же щеки.