Болезненное

Кровь на нуле, время сквозь пальцы стекает. Мой друг улыбается, смотрит лукаво, Он эту историю знает. Вспоминает старые имена из газет. Они Джейн причиняют боль. В её взгляде следы агонии. Подобно тем шрамам, Что испещряют её ладони. А теперь, как тогда, ей придется По чьей-то воле бросаться в огонь. Меньше всего ей хотелось снова позволить кому-то Безраздельно владеть собой. И сквозь тонкую сеть морщин Улыбается рыжая бестия, глядя на мальчика. Джо. Нет одной буквы до столь привычного, Кто мертв уже. И давно. А новый маньяк говорит загадками, Словно должен быть нам знаком. Плачет Джейн, но молчит, Не поведает нам о нём. Ну и что, догадаемся сами. Так ведь сделал когда-то Перо. А может, репортёры тогда приврали. Не зависели ж судьбы всех лишь от одного? Мои руки теперь украшают такие же шрамы. Про меня потом тоже напишут в большой статье? Или упомянут мельком, как тех погибших, В количестве свыше пятидесяти человек? Я молчу, зябко жму плечами на все вопросы. Стенли ко мне такому давно привык. Джо почему-то сказал мне, что я безголосый. Так будь моим голосом, мальчик, прочти дневник. Прочти его вслух, я хочу представить, Что это я так бойко читаю текст. Тут ещё Боб язвит и морщится, Это он очень плохо скрывает от нас интерес. Мне всё равно, что за консервы он спер и ест. Лишь бы ребят голодными не оставил. Старый дом захлебнулся стоном, Половицы скрипят, словно старый бес. Кукловод опять обозвал нас куколками. Боб его (так же опять) посылает в лес. Думаю, Кукловод его ознакомит с тем, Откуда в кинотеатре взялась кровавая клякса. Рояль в гостиной без парочки клавиш, Гудит расстроенно, облупилась черная краска. Его бы к настройщику. Но откуда такому здесь взяться? Обои сползают со стен, Паутина свисает рваными хлопьми, Бережно трогаю скрипку, она почему-то новая. Взгляд мимолётный в камеру. И немой вопрос повисает в воздухе.