успокаивающе

      Джису дышит тяжело, словно пробежал километров 10, не меньше, хотя, на самом деле, все, что он делал – пытался поджечь специально сколоченный для него сарай с расстояния в километр. Он прижимается к ограде, стараясь отдышаться, и тихо ругается на самого себя – вчера с полукилометра получилось и поджечь, и погасить. Конечно, возможно, он слишком переоценил себя, взяв расстояние в два раза больше, чем вчера. — Эй, ты как? — он поднимает голову и слабо улыбается. Проводит по мокрым чёрным волосам, чуть жмурясь из-за яркого солнца, и закрывает глаза рукой. — Привет, Сынчоль. — Выглядишь ты паршиво, если уж честно.       Джошуа смеётся, берет из чужих рук стакан воды, говоря тихое «спасибо», и вытягивает ноги. — Решил себя до обморока довести? — Может быть.       Хон кладёт голову на плечо севшему рядом Чолю, чувствуя, как его пальцы аккуратно накрывают чужие. — Осторожнее будь, ладно? — у Чхвэ в голосе уже довольно обычный для него родительский тон, который появляется только в эти моменты – когда Джису вот так себя изводит, забывая порой о не самом лучшем здоровье. Потому что в его случае мутация не дар, а проклятие, которое медленно убивает носителя, выжигая изнутри. Джошуа, кстати, не больно, просто выдыхается быстрее остальных, бегает чуть медленно, да и выносливостью не отличается. — Конечно, — Хон переплетает их пальцы и плевать, что подумают – Джису и без того сторонятся из-за его особенности, которую он не всегда может контролировать. Пожалуй, никто не забудет, как он ночью из-за кошмара поджег всю комнату и из-за паники не мог успокоить огонь. Кажется, именно в ту ночь они и познакомились – у Сынчоля успокаивать как способность, потому он был самым подходящим в тот момент. И является им до сих пор.       Чхвэ целует Джису в макушку, заставляя того тихо засмеяться и чуть поёжиться – щекотно. — У тебя руки прохладные. — Наверное, моя мутация гасит твою все ещё бушующую силу. — Ну, видимо, раз я ещё ничего и никого не поджег. Все ещё считаю, что мне здесь не место – я опасен для детей, — на самом деле, Джису даже глаза поднимать не надо – и так знает, что прямо сейчас Сынчоль недовольно поджимает губы и закатывает глаза – у него всегда такая реакция, стоит Хону сказать нечто подобное. — Такими мыслями ты опасен лишь для самого себя, Джису. И ты знаешь, что это до хорошего тебя не доведёт. Я действительно начинаю волноваться, когда ты говоришь нечто подобное. Это вредит твоему моральному состоянию, — Джошуа невольно сравнивает с «Психопаспортом» – аниме, которое смотрел на днях. Там по цвету состояния выслуживали потенциальных преступников, но Хон ведь не такой. Максимум, что он поджег – собственную комнату здесь и спиртовку на уроке по химии и то, случайно. Да и тогда умудрился самого себя напугать. — Не беспокойся. Самосожжением заниматься не буду, даже в научных целях, — Джошуа все так же, хотя в этот раз это перерастает в кашель. — Эй, Джису! Джису, ты в порядке? — Сынчоль тут же помогает ровно сесть, пальцы тут же сильнее сжимают чужие. Хон кивает пару раз, делает несколько глубоких вдохов и выдохов и закидывает голову, вновь упираясь затылком об ограждение. — Ты сегодня пил лекарство, которое тебе прописали? — Я вчера принял чуть больше, чем обычно, так что не думал, что это повторится в ближайшее время, — облизывает губы, виновато улыбаясь. Чхвэ губами ко лбу прижимается, пальцы в чужие волосы, слегка накручивая чёрные локоны и даря то самое спокойствие, которого внутри не хватает постоянно, когда Сынчоля рядом нет.       Джису думает, что они вместе – идеально сочетаются. Просто будто подобраны Вселенной, как два кусочка пазла, которые вместе дают одну безумно красивую картину. Жаль лишь, что печальную. Жаль лишь, что эта картина ненадолго – Джошуа в тайне от всех считает прожитые дни в календаре, молясь, что проснётся утром. Молится, что утром увидит его в дверном проёме с мокрым холодным полотенцем и улыбкой на губах. Молится, что сможет встать, накинуться тому на шею, громко смеясь и радуясь. Возможно, никто никогда не узнает истинную причину, по которой Джису так рад по утрам, но пока Чоль думает, что это просто из-за того, что солнце видно, то лучше так и думает. — Прошу тебя, речь идёт о твоём здоровье. Понимаю, что тебе не нравится то, как его надо принимать, но, пожалуйста. Заботиться о себе, хорошо?       В такие моменты Джошуа действительно чувствует себя ребёнком. Тем ребёнком, который забился в угол, испугавшись языков пламени на кончиках детских пальцев. Тот, который боялся рассказать родителям, потому что не знал, что за этим последует. Ребёнком, который ходил по школе, стараясь не выходить из себя из-за очередного подкола или издевательства. Ребёнка, которого спас не Профессор, а Сынчоль, когда шептал на ухо успокаивающие слова, помогая потушить огонь в комнате. — Даю слово.       На губах “я и просыпаюсь лишь ради тебя”, но об этом ему знать необязательно. Чхвэ и без того настрадался из-за него. И без того не спит, как бы сильно Джису на него не ругался из-за этого. Все равно ведь лежит с ним в кровати у него в комнате до 3 утра, выискивает с ним звезды на ночном небе, потому что это помогает Джошуа уснуть. Сынчоль с ним на английском разговаривает, пусть корейский акцент все ещё слышно.       Хону с ним просто уютно. И он надеется, что это “уютно” будет с ним как можно дольше. Потому что не простит тебе, если не откроет глаза с утра, не вздохнёт глубоко, как обычно. — Помнишь же, что я рядом, правда?       Он, Джису, помнит, конечно. Помнит эту близость и доверие хранит в сердце, разрешая себе греться чужим теплом. Немного нагло, немного своевольно, но позволяет – Чоль говорит, что можно и нужно, даже. — Люблю тебя, дурак, — а ещё поцелуи у Чхвэ такие, что с ними ничто в этом мире сравниться не в силах. Ни один человек не умеет так целовать, чтобы с тем привкусом сахарной ваты, которым лекарство отдаёт, и шоколада. Так что если вата – наркотик, то шоколад – успокоительное. — И я тебя. Посмотри на меня. Прошу. Хочу запомнить каждый миллиметр твоего лица, запомнить каждый вздох и выдох, — он осторожно щёк касается, прижимается лбом к чужому, слушая дыхание. — Все хорошо? — Да. Конечно, Сынчоль, не волнуйся.       А на губах вновь недосказанное “просто я не знаю, сколько жизнь нам отмерила”, которое Джису прячет в улыбке.