Сочувствую, у вас рак

Ойкава сломан. Его жизнь поделилась на «до» и «после». Жить «до» ему нравилось. «У вас рак», — Ойкава отчетливо помнил сочувствующий взгляд доктора, прекрасно помнил, как слова отдавались эхом в голове и засели в памяти. Он просыпался с ними, проводил день, ложился спать. «Не может этого быть», — возможно это просто какая-то ошибка, возможно его бланк на медосмотре спутали с чьим-то, возможно стоит провериться ещё раз, возможно это все очень плохой сон, в котором Тоору застрял навечно. Возможно. «Мне очень жаль», — всем жаль. Родителям жаль. Членам команды жаль, одноклассникам жаль, поклонницам жаль, учителям жаль, ребятам с другой команды жаль. Ойкава не знает, жаль ему или нет. Ойкава уже ничего не знает. Все его планы на жизнь, огромные амбиции и мечты в один момент превратились в ничто. Он не поступит в университет, у него не будет студенческой жизни, он не будет искать работу, не создаст семью, не умрет в старости во сне. Вот бы до выпускного дожить. «Тебе нужно беречь себя», — беречь себя только для того, чтобы умереть не в этом месяце. Может хотя бы в следующем. Или через полгода в лучшем случае. Но Тоору уже чувствует себя отвратительно. Ему больно уходить из волейбола. С нагрузками справляться все тяжелее. Вскоре его переводят на домашнее обучение, чтобы он не тратил слишком много энергии и эмоционально не выжимался. Мало-помалу до него доходит, что белые стены больницы становятся для него вторым домом. А вскоре и первым. Пока в палате он один, то получил разрешение повесить несколько плакатов, окружить себя вещами, которые хотя бы немного скрывали эти угнетающие белые стены. Теперь белый для него самый нелюбимый цвет. Химиотерапия, химиотерапия, химиотерапия. Для себя Ойкава уже давно решил, что он мертв. Врачи ему не нравились, потому что делали тщетные попытки «оживить» его. Получалось плохо. Родители в сотый раз дают обещание, что все будет хорошо, но Тоору прекрасно знает о том, как плачет мама по выходу из больницы — сам видел — а отец проводит бессонные ночи за кухонным столом. Скоро им станет легче. Ойкава дает себе отчет в том, что ещё в самом начале неплохо держался: он как-то убедил себя в том, что ещё немного времени у него есть, всё ещё встречался с друзьями, ходил на тренировки, но энтузиазма с каждым днем ставало все меньше, пока он полностью не исчез. Ойкава перестал смотреть в зеркало, потому что он испытывал отвращение от своего бледного лица и щек, которые ужасно провалились. Иногда ему казалось, что с больничным темпом жизни он будет существовать бесконечно. *** Однажды все меняется. Однажды завешанные стены Тоору начинают разбавляться чужими плакатами, в комнате появляются новые немногочисленные вещи. Первое время он привыкал. Привыкал к нахождению рядом кого-то кроме врачей, на постоянной основе, в собственной палате. Потом пытался заводить разговор. Тоору казалось, что он уже успел потерять этот свой незаменимый навык, но сожитель, кажется, вернул его, принес с собой. — Ойкава Тоору. — Иваизуми Хаджиме. — Как давно узнал? — Две недели назад. — Я тут уже два месяца. Ойкава ловит на себе удивленный взгляд. Потом он ещё долго думал, почему именно удивление? Почему не та же жалость, которую излучали в его сторону, кажется, все. Сначала их разговоры кажутся просто обязанностью, мол, раз уж живут вместе, то и общаться нужно. А потом Тоору рассказывает об увлечении волейболом, Иваизуми рассказывает о футболе, и они делятся своими планами на большой спорт, которые уже не осуществятся. — Я думаю, ты просто отличный игрок. — Можешь даже не сомневаться в этом, Ива-чан. Ойкава улыбается. Сначала это просто приподнятые уголки губ, когда они говорили перед сном, а через какое-то время он снова старался шутить, чтобы вызвать такие же эмоции у Иваизуми. Тоору становился чуточку счастливее, когда у него получалось. Они шутили о том, что наверняка стали бы лучшими друзьями, если бы встретились чуть-чуть раньше. Почему они не могут стать ими сейчас? — Представь, что кто-нибудь из нас умрет. — Иди к черту, Ойкава. Мы оба умрем. — Но мы же не умрем в один день, кому-нибудь из нас будет грустно. Они сошлись на том, что если не будут считать друг друга друзьями, то переживать будут намного меньше. Ойкава считал Иваизуми Хаджиме своим лучшим другом. Тоору снова чувствовал себя живым, когда они ждали друг друга после химиотерапии, когда иногда им разрешали посмотреть какой-то дурацкий фильм, записанный на диске или кассете, когда выходили на улицу, а однажды даже каким-то чудным образом нашли мяч. Ойкава помнит, как в тот день Иваизуми стало плохо, он просидел около кровати Хаджиме несколько часов, рассказывая о своих плакатах и очень редких фотографиях. *** — Ива-чан, ты знаешь легенду о том, что если поцеловать человека, предназначенного тебе судьбой, то все болезни исцелятся? — Как жаль, что у меня нет девушки. У Ойкавы тоже не было девушки. После этого они говорили о проблемах отношений. Иваизуми придерживался мнения, что все должно быть серьезно, а еще всей этой чепухе нужно уделять слишком много времени. Тоору честно признавался в том, что все девушки слишком скоро становились слишком скучными и неинтересными. Вскоре без разговоров они не могли обойтись. Ойкава все удивлялся тому, почему они друг другу не надоедают. — Придурок, отвали от меня, я хочу почитать в тишине и спокойствии. Может, Тоору слегка доставал Иваизуми, но так или иначе, темы для разговоров не заканчивались, и он просто задыхался от того, насколько Хаджиме не хватало на протяжении его жизни. — Я твердо решил, что в следующей жизни первым делом найду тебя, Ива-чан. Потом они сдвинули кровати. На самом деле, это было абсолютно спонтанным решением, потому что однажды ночью Иваизуми сказал, что с его ракурса очень красивые звезды. Ойкава был восхищен и ещё полночи выкладывал все свои знания из астрономии. Виду с окна Тоору мешало здание больницы, а меняться кроватями Иваизуми отказался. Они нашли выход из ситуации. Прогнозы врачей ухудшались, но никто из них не хотел в этом признаваться. Ни себе, ни друг другу. Им было комфортно впервые за долгое время. Они намного легче справлялись с усталостью, максимально поддерживали и мотивировали друг друга, говорили перед сном. — Не знаю, что бы было со мной, если бы тебя не было здесь. Слышать такие слова от Иваизуми было совсем немного удивительно. Ойкава готов был поспорить, что только благодаря появлению Хаджиме он все ещё чувствует себя человеком. — Знаешь, Ойкава, мне осталось совсем немного. Может быть пару дней. Мне кажется, что я уже на той стадии, когда люди цепляются за любую соломинку. Помнишь свою легенду? Конечно же помнит. Иногда он ловил себя на мысли, что человек, предназначенный судьбой, в столь тяжелом положении оказался прямо возле него. Но Тоору все сомневался и сомневался. Кажется, Иваизуми говорил ещё что-то. Интересно, почему его так сильно клонит в сон? Обычно он с огромным интересом и восхищением слушает все, что говорит ему друг, старается запомнить любое слово, малейшую смену эмоции до мельчайшей детали. Глаза закрываются не по собственному желанию, последнее, что он видит — лицо Хаджиме, которое находится очень близко к нему. Иваизуми целовал его. Ойкава подумал бы, что у него очень быстро бьется сердце, он очень волнуется и готов к любой реакции. Ойкава подумал бы, Ойкава ответил бы, если бы был жив. Иваизуми продержался ещё полгода и был уверен в том, что все благодаря Ойкаве. Иваизуми умер не от рака. Иваизуми спешил, чтобы в следующей жизни Ойкава как можно быстрее смог его найти.