***
— Я тебя не отпускал! — А я не спрашивал твоего позволения, — момент, и брюнета уже вжимают в холодную стену замка. — Да как ты смеешь позорить меня перед людьми? — Я тебя позорю? Какого Аида ты примчался за мной? Ты сам себя позоришь! — Закрой рот! — Нет, это ты умолкни! И пошел вон из моей спальни! — Гефестион толкнул собеседника, отшвырнув его к противоположной колонне. — Тебя, наверное, заждались. — А к тебе уже кто-то спешит? — Пошел в жопу! — Я твой Царь! — И я об этом прекрасно помню, Цербер тебя дери. Я помню! — хилиарх рванул вперед, прижимая сына Филиппа к стене. Голубые глаза нашли карие. — Твой слуга всего лишь выполняет царский приказ. Разве нет? Александр молчал, уставившись в такое родное и полное отчаяния лицо. — Ну, что ты стих? А? — тонкие пальцы грека впились в кожу, оставляя после себя синяки. — Почему не отвечаешь? Царь говорит — я делаю. Чего ещё ты хочешь от меня, Александр? «Идиот» Правитель медленно поднял ладони, положив их на небритые, едва покрывшиеся щетиной скулы. Он притянул ближе человека напротив, чтобы иметь возможность прижаться к его лбу, почувствовать запах вина, одурманившего обоих, утонуть в этих бездонных голубых озерах. «Не позволено.» — Александр думал, что так будет правильно. Он действительно думал подобным образом, пока не начал сходить с ума. — Ослушайся! — Что? — Ослушайся меня! Умоляю, филэ! — подался он вперед, прижимаясь к горячему телу и запуская свои пальцы в каштановые кудри. — Молю, пойди против слова своего царя! Не отпускай! Дыхание рваное, тяжелое, душное, но такое… Одно на двоих, где выдох первого — вдох для второго. — Как же ты меня достал, Царь. Иди сюда! Губы сами находят друг друга. Впиваются. Кусают. Терзаются страстью. Грубо, но так им нужно. На разрыв аорты. Прижаться устами к шее, к шрамам, оставленным своими и чужими — это именно то, что необходимо сейчас Гефестиону. Он знает каждый из швов наизусть. Как. Откуда. За что. Скользит языком по самому длинному и старому, полученному еще в битве при Фивах. Александр был тогда таким идиотом — ринулся в бой один. Хотя почему был. Из раздумий хилиарха вырывает утробный стон. — Тион! Желание бьет в голову. Как же… — Боги! Хитон трещит, когда рвется тонкая пурпурная ткань. Твёрдая рука ложится на ягодицу, прижимая, сдавливая, заставляя Царя Царей тереться твердой выпуклостью о ногу своего филэ. Быстрее. Резче. Ближе. Остатки гордости тонут вместе с разумом, и Александр толкается навстречу желанному телу. Он хрипит и тянется к любимому всем своим естеством. — Так? Этого хочет мой Царь? А Царь не отвечает. Он только прижимается, громко стонет и кончает прямо на хитон друга. Гефестиону дурно от злости, от силы, от того, что он видит. Как же красив его повелитель. Да, только его. — Я тебе покажу «не положено», — хилиарх подхватывает обмякшее тело и бросает на кровать. Лицом вниз, а задом кверху. Ярость. Вышвырнул, как старую псину. Обида топит Гефестиона, застилает ему глаза. Хочется причинить ту же боль: скомкать, растерзать, сломать... Обида толкает хилиарха к краю: схватить, смять, задрать свой хитон, развести чужие упругие бедра и... — Боги! — разлетается миллионами осколков хрупкий разум. Тесно. Господи, как тесно! Без подготовки и смазки здесь слишком тесно. Испуганная дырочка нервно сжимается, не впуская в себя ничего кроме головки. Но злость сильнее, и она заставляет Гефестиона безжалостно впиваться руками в чужие бедра, резко насаживая их на большой член, будто на пику. Два стона — дикого удовольствия и дикой боли. Одновременно. В унисон. Идеальное созвучие. И это злит еще больше. — Не ной, я тебя туда полжизни трахал! Тело под Тионом дрожит, а кулаки сжимают простыни. Напряженный, натянутый, как струна, Александр всем своим видом грозил сорваться в любую минуту. Хилиарх ожидал взрыва. Он уже был готов к ответу, крику, драке, но послышалось лишь покорное: — Хорошо, — это все, что говорит Царь. Пальцы крепче впиваются в ткань, голова утыкается в подушки, а зубы, кажется, вгрызаются в кровать, чтобы заглушить стоны. — Хорошо. И с этим «хорошо» из Гефестиона как будто что-то уходит. «Сукин сын! Ненавижу!». Но это уже не правда. Александр терпит. Дрожит, как в лихорадке. Больно ему, но он терпит. Ни слова не говорит. Принимает. Смиряется. Покоряется и... Покоряет. А злость тает с каждой минутой больше. Спасается предательница бегством, уступая место нежности. — Сволочь! От этих чувств хочется выть. От них никуда не деться. Царь приносит свою жертву, и хилиарх сдается. — Убил бы! — Убей! — тихий шепот в ответ. — Мог бы — убил бы. Обветренные губы утыкаются во вспотевший затылок. Они целуют, пересчитывают позвонки, теребят мочку, находят чувствительное местечко за ухом и вырывают слабый стон из охрипшего горла. Так нечестно. Тион слишком хорошо знает это тело. Его пальцы двигаются вниз, по крепкой шеи к выпирающей ключице, а затем — к мужественной груди. Они наталкиваются на горошинки сосков, сжимают их, царапают, теребят. А когда из уст правителя срывается очередной стон, Гефестион не может сдержаться и улыбается. На сей раз это точно не боль. Вторая рука хилиарха скользит по каменному прессу живота, оглаживая каждый мускул, каждый сантиметр горячей кожи. Александр под возлюбленным дышит рвано, трётся о простыню, изнывая от боли и желания. Одним своим видом он порабощает филэ навечно. Грубая длань опускается ниже. Она чертит невидимую линию к яичкам, перебирает их, словно отзывчивые струны арфы, оглаживает мошонку и властно обхватывает уже твердый ствол. — Ох! Пальцы сжимаются крепче, а движения становятся чётче. Гефестиону знакома каждая венка, каждая складочка и изгиб. Он изучил правителя давно. Подушечками пальцев. Языком. Телом. Хилиарх познал своего господина даже душой. Чувствуя, как течет смазка по его ладони, Тион ускоряет темп и дрочит член стонущего под ним мужчины быстрее. В этот миг и в этом месте его одолевает собственное желание. Хочется двигаться, хочется вытрахать этого идиота так, чтобы вся дурь из башки вылетела. Поэтому хилиарх отрывает пальцы от твёрдой плоти и тут же затыкает ими протестующий стон, заставляя Александра смаковать собственные соки. Сил больше нет. — Потерпишь? — Да. Я хочу тебя! Одна длань давит на поясницу, вторая — вновь обхватывает член у основания. Толчок. В яблочко. Александр под любовником грациозно выгибается дугой. — Тион! — Да? А всё-таки, как же он хорошо знает это тело. Ведущий безошибочно попадает в стратегически важную точку, внутри царской задницы, но амплитуда слишком маленькая, а вместилище сухое. Сын Аминтора хочет большего. — Нет! — хватается за возлюбленного Александр, когда хилиарх выходит из его тела. Он протестует и пытается подняться, но тут же падает обратно, когда чувствует влажный язык между бёдер. — Филэ! Да, Гефестион это любит. О небо, только Боги знают, как сильно он любит брать Ксандре так! Трахать его, вылизывать, вставлять как можно глубже, а потом дуреть от вкуса и чувствовать, что узкая дырочка сжимается вокруг его языка; как она растягивается вокруг вставленных пальцев. Медленно. Хилиарх обожает само это чувство, саму мысль, что вот сейчас он готовит любимого, дабы страстно взять его. И Александр таков же, жаждет тех же пламенных страстей. Царь стонет, прижимаясь вставшим членом к чему угодно. Он ждёт и молится, чтобы быстрее ощутить в себе вожделенного мужчину. Сейчас правитель не совсем отдаёт себе отчёт, поэтому его телодвижения становятся слишком вызывающими. И это слишком для них обоих. — Я больше не могу, Ксандр! — Я готов. Боже, Тион, я готов, родной! Брюнет тянет правителя на себя и опрокидывает на спину. Встав на колени, он подхватывает одну ногу любовника, забрасывает её на свою талию и входит в податливую дырочку одним мощным глубоким движением. Два стона, слившись воедино, оглушают просторную комнату. За этот миг можно умереть, но Гефестиону совсем не хочется. И он двигается. Он каждый раз толкается на всю длину, погружаясь в человека снизу не только телом, но и душой. Четыре месяца. Четыре гребанных месяца он не трахал этот зад. — Засранец! Царь воет, прикрывает глаза, сжимает коленями толкающиеся в него бедра... — Смотри на меня! — тянет его за волосы Гефестион, желая поднять трепещущие веки. — Мне прекратить? Глаза сразу же распахиваются, а за ними и рот, который рождает томные протяжные стоны. — Отвечай! Мне прекратить? — Филэ! — Нет. Отвечай! Тебе 27 лет. Ты Царь. Это казалось хорошей затеей, пока мы были детьми, но сейчас нам не положено. Так, Ксандре? Так ты сказал? Мы должны прекратить. Так мне приказал мой Царь? Гефестион входит еще быстрее, еще резче. Хилиарх долбит в простату именно таким образом, чтобы, как он точно знает, Александр и дышать не смог. — Отвечай! Мне прекратить? Тебе ведь не положено. — Нет! — полукрик-полустон. Правитель сжимает хитон любимого и тянет того на себя. — Для тебя нет царя. Только Я. Только твой филэ. Мне положено. И он разводит бедра шире. Руками Александр удерживает колени, открывая еще больше доступа для входящего в него члена. — Мне положено. С тобой и под тобой. Тебе тоже положено. Вот так, во мне. Да, именно так. Не отпускай меня, прошу! Все мольбы тонут в поцелуе. В жадном, отчаянном, таком глубоком поцелуе, что может воздуха не хватить. — Я с тобой, — Гефестион переплетает свои пальцы с чужими и обхватывает ими член Александра. Движения в унисон, в одном сводящем с ума ритме. — О-о-ох! Филэ! — Давай, родной, я с тобой. Момент, пара рваных движений, и тягучая сперма заливает сплетенные пальцы. Узенькая дырочка сжалась, делая и без того тесный контакт невыносимым, и Тион сдался. Он несколько раз толкнулся до упора, а затем замер и щедро излился своим семенем глубоко в тело возлюбленного.***
— Любимый мой. Александр обессиленно лежал на животе, а Гефестион вновь изучал его старые шрамы. Этот, наверное, был одним из первых. — Ну вряд ли можно сказать, что я получил его героически. — Почему же нет? Ты сражался как лев! — захохотал Тион. Он помнил тот день. Им было по 15 лет, и они только-только открыли для себя ту самую запретную любовь. Да, именно тогда, сбежав в лес, парочка яростно ей предавались. Гефестион как раз трахал Ксандре под очередным платаном, когда тот натолкнулся на ветку и распорол себе полспины. — Так и скажу своим людям написать: «И получен он этот шрам в борьбе отчаянной, да неравной». Главное подача. Перевернувшись, Александр слегка выгнул спину и поморщился. — Больно? — рука хилиарха легла на бедро правителя, оглаживая его с особенной заботой. —Нормально, просто отвык немного. «Четыре месяца». — снова эта гадкая мысль заскребла невидимыми когтями по сердцу. — Александр, я не игрушка. — Знаю, Филэ, знаю. Я идиот. Как же я люблю тебя! Мне мало той платонической любви, о которой твой Царь кричал ранее. — он робко прикоснулся губами к руке, нависшей над его головой, а затем прижался к этому месту щекой. — Я тоже тебя люблю и безумно хочу, — голубые глаза окунулись в карие, а губы снова нашли губы. — Но если ты еще хоть раз заикнешься о чем-то подобном, то я выебу тебя прямо на твоем троне. Громкий хохот вырвался из груди Александра. — Без шуток. Я серьезно! — Знаю, Тион. Просто мы уже делали нечто подобное на моём троне, и... Я совсем не прочь повторить.