M-ology

Толпа. Безликая и безумствующая, ещё вчера возносящая тебя на трон, сегодня будет рукоплескать твоему падению. И людям ведь много не надо — хлеба и зрелищ. Абсолютно зашоренные своим мировоззрениям, слепо верящие государству, беспрекословно подчиняющиеся законам, которые ещё какие-то десятки лет назад ненавидели, а сейчас уже никто и не помнит, что раньше было лучше. Посмеешь высказать такую мысль — тебя первым же забьют камнями на площади. Человек имеет свойство привычки ко всему — и к плохому, и к хорошему. Именно благодаря этому он силен и вынослив, и благодаря тому же он становится опаснее самого кровожадного зверя. Безликая толпа беспощадна, она не будет разбираться в твоих грехах и подвигах. Сегодня она тебя ненавидит, но уже через время ты обласкан ей за самые страшные поступки. Худой мужчина в невзрачном пальто без опознавательных нашивок с поднятым воротом стоял среди этой ликующей толпы, единственный не выражающий никаких эмоций. В городе М. на главной площади сегодня прилюдно, постыдно, с позором казнили очередного мятежника, посмевшего выступить против системы, государства, единственного светила человечества в этой вселенной. «Виновен!» — и толпа дружно улюлюкает и требует повесить мерзавца. «Виновен! Виновен! Славься, наш великий Диктатор!». И их было не остановить. — Гара, зачем мы здесь? — голос Ю звучит тихо и вкрадчиво, он одет так же серо и неброско, как можно ниже натягивая капюшон на лицо. — Мы ничем не сможем ему помочь, ты же видишь — толпу не переубедить, радиация слишком сильно их поглотила, так мы потеряем всех наших людей, Гара, одумайся. — Тихо, — шикнул на него Асада. Каждый повешенный мятежник — его собственная смерть, и он готов был бы взойти на плаху вместо каждого из своих людей, так же храбро восстающих против власти, но без командира переворот не сделать, и это понимали все. Гара, рискующий собой не меньше остальных, обычный городской сумасшедший и вольный поэт, был для своих людей всем, что у них осталось, государством, родиной, отцом. Когда-то все было по-другому, и небо выше, и воздух чище, и трава зеленее. Донельзя процветающая страна рухнула в одно мгновение. Появившийся из ниоткуда миротворец, то там, то тут собирая людей на восстание, подговаривающий военных и простых жителей, выкрикивая на площадях громкие лозунги и обещающий… нет, не лучшую жизнь. Свободу. И жившие до этого люди даже не знали, что они — не свободны, пока не пришел человек из ниоткуда, и не раскрыл им глаза. В новом оппозиционере Макото первый заподозрил неладное. Хочешь скрыть ложь — говори чистую правду, так и поступал юный революционер, собирая мятежи среди заинтересованного люда. Казалось бы, он рубил с плеча, но именно это и поджигало разрозненность в государстве. Эпатаж. А потом все произошло в один момент. Взрыв, нападение на здание муниципалитета, море крови, а утром… Король умер, да здравствует новый Король! И можно было бы вздохнуть спокойно — вот она, долгожданная свобода, за которую все так боролись, но празднование было недолгим. Убитая экономика, хрупкий и болезненный суверенитет, совершенно абсурдные законопроекты, запреты — страна быстро пришла в упадок. Осознав свою ошибку, люди бастовали и требовали отставки новой власти. Макото Асада, выступающий под псевдонимом Гара, был в ряду первых, организовывающий митинги и поддерживающий народ своим острым словом поэта. Его некогда верный друг и однокурсник Ю не раз уговаривал его не лезть на рожон, хотя никогда не отказывал ему в помощи. И не то, чтобы он был «за» нынешнюю власть, но за Гару он переживал больше. Правительство подавляло каждое восстание жестоко и непрекословно, но кровь порождает кровь, вызывая только новые и новые мятежи. Пока в одну на редкость тихую ночь все не поменялось, как по щелчку пальцев. На утро же в каждой газете, в каждом выпуске новостей, в каждом радиоэфире прославляли Диктатора, являя его истинным ликом добра и справедливости этого мира. И люди верили, верили беспрекословно, как будто за одну ночь что-то поменялось в их мозгах. Как будто все массово сошли с ума. Или же с ума сошел один Гара. Все книги были сожжены, все учебники — переписаны, университеты — закрыты, оставляя лишь несколько государственных, для поступления в которые нужно было пройти тщательный отбор. Только люди продолжали улыбаться и каждое утро друг другу не забывали упомянуть, как им повезло с таким щедрым правителем. Однако Гара был не единственным, кто видел всеобщее помешательство. Его верного друга Ю эта холера не коснулась, а позже подтянулись и другие товарищи. Их прозвали «выродками», убогими, юродивыми, Гара же и вовсе прослыл городским сумасшедшим, пытаясь своими речами вывести людей из транса, напомнить о восстаниях против власти и былых временах, однако его слова поднимали на смех. Люди помнили только, что всю жизнь был единый правитель и все они живы и процветают только благодаря ему, все остальное за пределами — зло, а все, кто перечат постулатам Диктатора — сепаратисты и предатели, разжигающие межнациональную рознь. Таких «выродков» со временем стали отлавливать, доносы стали поощряться, а за поимку лично и вовсе полагалось вознаграждение. И все во благо государства, единой целостности страны. Только этих «выродков» потом больше никто не видел. Говорят, их расстреливали за чертой города, некоторых же — показательно вешали на площади. Варварски и по-средневековому. Гара с Ю стали подпольщиками. Как выяснилось потом, на город опустилась радиация, по периметру стояли башни-передатчики, огромная электросеть накрыла город. Как она работала — Гара не представлял, но понимал одно — пока она есть, свержение Диктатора ничего не даст, сигнал продолжится каждый день, новости будут славить нынешнюю идеологию как прежде. Гара собирал людей. Они прятались в лесу самоубийц, прозванным таким ещё с его детства, — там радиация была меньше всего. Была и четкая закономерность — чем дальше человек был за чертой города, тем меньше он подвергался влиянию. Как излучение не коснулось Гару и остальных изначально — все ещё была загадка. Мятежник был неопытный юнец, лет 15, совсем ещё ребенок, но уже приговоренный к смерти. Он был пойман за расклеиванием оппозиционных листовок, казалось бы — ничего криминального, но именно такой кровавой жестокостью «святое правительство» готово было показать всем мятежникам, что им — путь заказан. Толпа шумела и ликовала, отовсюду был свист и улюлюканье. «Поделом мелкой дряни!», «Щенок! Против Отцов идти вздумал!», «Виновен!». Ю было дурно находиться в этой толпе, но он больше не дергал товарища и молча стоял поодаль. Его институтскому товарищу было едва за тридцать, но война настолько вымотала его, что выглядел на все 40, с посеревшим лицом и глубокой печалью в складках мимических морщин. Гара, пряча лицо под шляпой, украдкой смотрел, как на шею мальца надевали петлю. Страшнее всего не суметь ничего сделать, не выдать, иначе все пойдет прахом. «Цель оправдывает средства, мы все знали, на что идем», — не уставал повторять Гара, в каждой ситуации готовый сам отдать жизнь, лишь бы спасти миллионы. Ю всегда спрашивал, для чего ему ходить на все эти казни, но Гара не мог оставаться в стороне, когда его люди — гибнут. — Смерть Диктатору! — вдруг закричал мальчонка из последних сил, палач же столкнул его с лестницы под громкий рев толпы. Где-то в толпе раздался женский крик, а следом и хрупкая фигура, до этого стоявшая где-то поодаль толпы, замотанная в старый, обветшалый платок, бросилась к повешенному. Среди всеобщего безумия она выглядела единственной живой в этом море равнодушия. — Наоко… — Гара поменялся в лице. — Мятежница! Выродок! Хватай ее! — раздался чей-то возглас, но даже сейчас никто не смел схватить убитую горем женщину, рыдающую у ног повешенного. — Гара, не вздумай! Асада, мать твою! — крикнул в дорогонку Ю, но Гару уже было не остановить. Мужчина бросился к хрупкой фигуре и, больно хватая ее за руку, оттащил в сторону. Хрупкая женщина билась в истерике и упиралась, захлебываясь в рыданиях. Объяснять и успокаивать было некогда, Гара в спину слышал дыхание правительственных ищеек, но бежать было некуда — только дворами. — Именем Диктатора приказываю Вам остановиться! Вы арестованы! — раскатистый голос мгновенно достиг слуха Гары, сквозь толпу уже пробирались правительственные псы. — Наоко, послушай меня, — Гара больно сжал девушку за плечи, заставляя ее поднять взгляд. — Беги, беги так быстро, как только сможешь. Твой брат погиб не зря, я обещаю, а сейчас беги, я задержу их. Ну же! Девушка сдавленно всхлипнула и бросилась бежать, в то время, как Гаре бежать было уже некуда. — Руки за голову, медленно, чтобы я их видел! — прокричал полицейский. — А ты, пойди проверь за углом, девчонка не могла далеко убежать. Страж правопорядка резким движением срывает с него шляпу, и тут же заходится гомерическим хохотом. — Да меня сам Правитель сегодня благословил, эй, Танака, глянь, какая рыба крупная, это ж наш местный городской сумасшедший. — Вы меня с кем-то путаете, я простой поэт, деятель культуры, — попытался оправдаться Асада, но понимал, что сейчас лучше молчать. — Это ты расскажешь уже не мне, в наручники его, — крикнул главный, и Гару силком затащили в машину. — Твою ж мать, Макото, если ты умрешь, я сам тебя убью, — тихо выругался Ю, который наблюдал за всем этим из-за толпы зевак. Дело было плохо, нужно было возвращаться в штаб. Гара не знал, сколько часов он просидел взаперти. В подвале, куда его в итоге доставили, не было ни окон, ни часов.Было сыро, на бетонных стенах цвела плесень. Где-то под потолком тускло сияла старая лампочка. Губа кровоточила, руки затекли и ныли от наручников, голова болела. Сырость прохватывала до костей, и отвратно пахло — не то падалью, не то испорченной канализацией. Выражение о том, что власть давно прогнила, было как нельзя кстати. Косой мигающий свет ламп озарял скользкие, блестящие от сырости стены. Гара разглядел на них, насколько хватало глаз, неравномерные темные пятна, возможно, кровь. На краю такого следа вяло шевелилась раздавленная сороконожка. Сколько ещё людей здесь допрашивали? В углу валялась дохлая крыса. В полумраке жутко блестели мелкие оскаленные зубы, во все стороны торчали закостенелые лапки. Густой тошнотворный смрад опускал из-под свода и растекался по полу, шевелящийся, плотный, как кисель. Гара готов был поклясться, что его вырвет, как тяжелая входная дверь скрипнула и поддалась. В комнату вошел человек — высокий, статный, судя по военной форме, правительственный, возможно, даже главнокомандующий. Заплывший глаз не давал мятежнику рассмотреть гостя более подробно. Дверь со скрипом захлопнулась и они остались один на один. Мужчина молчал и продолжал стоять. Он явно не был рядовой шестеркой, его выдавала гордая осанка и умение держаться. И Гара не знал, чего от него ожидать. От него требовали явки-пароли, местонахождение штаба и имена, но Гара молчал, продолжая утверждать, что его с кем-то путают. Адвоката просить было бесполезно — не дадут. В городе М. закон был един, и он равнялся слову Правителя. Мужчина отодвинул стул и сел напротив. Только сейчас Гара заметил, что у руках у него была папка. — Макото Асада, 34 года, не женат, детей нет, семьи, увы, тоже нет. Поэт, писатель, моралист, мятежник. Не раз привлекался за поднятие разного рода мятежа. Что же Вы так, господин Асада? Или мне лучше называть Вас… Гара? У военного был на редкость приятный голос. Казалось, он даже жалеет Асаду. На вид военному было не больше тридцати, длинные, темные волосы доставали до плеч, его взгляд выдавал в нем ясность мысли, которой не было у простых граждан. Гара позволил себе сделать вывод, что радиация его тоже не коснулась, а значит он здесь либо по своей воле, либо двойной агент. Проверять ему этого не хотелось. — Меня зовут Тецу. Наши ученые провели на Вас ряд опытов… — Гара тихо усмехнулся, сплевывая в угол кровь. -…и выявили, что А-излучение на Вас не действует, однако в Вашей ДНК не обнаружено ничего, что могло бы быть тому объяснением. Как, впрочем, и у других мятежников. Что Вы готовите, Гара? — Вы меня с кем-то путаете, я простой поэт… — Это я уже слышал. Зачем Вам это, господин Асада? Вы верите в идеалы? В прежнюю счастливую жизнь? Или быть может, Вы думаете, что этот многострадальный народ скажет Вам спасибо, если Вы его освободите? Гара напрягся. До этого ему втирали только чушь про величие Правителя, но этот военный был другим. Он знал, что что-то пошло не так, возможно, он знал даже все, что творится, но от этого был ещё опаснее тех олухов. Других можно было обмануть, его — нельзя. — Какова ваша цель? — Тецу продолжил. — Изобилие? Свобода? Когда-то Вы уже боролись за нее, Вы первый же были на амбразурах, и что в итоге? Вас не устраивает собственный выбор? Поймите, Асада, народу не нужна свобода, он — оскотеленелая толпа, согласна повесить даже ребенка, в них нет больше ничего человеческого. Они хотят кнута, и они его прославляют. Вы не понимаете… — Это Вы не понимаете, — хрипло перебил его Гара. — Вы купаетесь в роскоши, вся правящая элита купается в роскоши, пока мы — голодаем, живем с шорами на глазах и слепо верим в выдуманную «историю», которой никогда не было. Но Вы напрасно надеетесь, что Ваши башни-излучаторы спасут вас. Революцию уже не остановить. Умру я, на мое место придет другой. — И против кого же у вас революция? В какой-то момент Гаре показалось, что Тецу просто издевается над ним, насмехается над его верой и идеалами, но его лицо было абсолютно спокойно. — Против коррупции и разврата правящей верхушки, за свободу и истинную демократию… — - За правду! Народ обязан знать правду! — А она нужна народу? — Я так и знал, что вы не понимаете нас. Вы слишком кичливы, чтобы понять нас. Будь мы на равных, вы бы не осмелились так говорить. — Позвольте, я действительно не понимаю. Предположим, вы победили. Правительство — свергнуто. И что случится? — Мы поднимем страну, — Гара сам не знал, почему вдруг откровенничал перед ним. Фактически он уже подписал себе смертный приговор. — Восстановим заводы и фабрики. И вот тогда мы разоружимся, но не потому, что вы поставили нам такие условия, а потому что нам больше не нужно будет оружие. Тецу тихо усмехнулся, чем ещё больше разозлил революционера. — Народ это заслужил! Никто не смеет упрекнуть нас! Мы — свободный народ! — А Вам не кажется, что это все может выйти вам боком? — Вы демагог и догматик. Считаете, что мы тогда потеряем смысл жизни. Чушь! Невозможно потерять то, чего никогда не было, а в победе мы его обретем! Вам никогда не понять народ, чтобы понимать — нужно самому быть из народа. Догматики болтают: благополучие не цель, а средство. Всякое средство когда-то было целью. Сегодня благополучие — это цель, а завтра оно станет средством. — Вы думаете, что разрушив правительство, люди сразу поймут, что их всю жизнь угнетали, и поднимутся? — Начнется революция. — Какая революция? На что вы рассчитываете? Никто не восстанет, Гара, очнитесь. — Вам не понять простой народ, — Гара оскалился, глядя на военного, как затравленный зверь. — Пока я жив, я не позволю вершить беззаконие. Тецу замолчал. Казалось, что он подбирал слова, а может просто думал о своем. Гнетущая тишина была хуже китайской пытки, собственный стук сердца оглушал. — Жаль. Это не надолго. Тецу поднялся и дважды гулко постучал в тяжелую, железобетонную дверь. — Завтра уже может быть поздно, господин Асада. Гара так и не понял, что он имел ввиду, но спросить уже было некогда. Тяжелая дверь с глухим звуком вновь отрезала от внешнего мира. *** — Мы не можем его там бросить! — раздраженно рявкнул Неро, для пущей убедительности хлопнув увесистой ладонью по столу. Ю поморщился от громкого звука. Он вернулся в штаб с плохими новостями. Голова и без того раскалывалась от вороха мыслей: что делать теперь, что говорить всем, они остались буквально без командира. — Что ты предлагаешь, Ю? Оставить Гару там? — Я ничего не предлагаю, Неро, — устало вздохнул товарищ, расхаживая по комнате. Конечно, каждый был прав, каждый был абсолютно прав, и Гару надо было спасать, только Ю всегда был советником, серым кардиналом, но никак не лицом революции, в отличие от Гары. Что он скажет всем? Кто поведет теперь восстание? Как вернуть Макото? Вопросов было больше, чем ответов. — Мы не можем бросить там Гару, — спокойно продолжил Ю прежде, чем Неро задал бы очередной вопрос, — но идти вот так сломя голову на рожон нельзя. Мы можем все испортить, мы можем выдать всех нас. Гара не для этого защищал людей. Нам нужен план. — Пока мы будем составлять план, его расстреляют там как вшивую собаку! — Я знаю, но другого выхода у нас нет.