свинец в груди

Чужие пальцы задумчиво постукивают его по реактору — почти что нежно — и скользят по кромке, стараясь не задевать стекло и нагревающуюся пластину. — Сереж, — зовет он, ловя чужое запястье своими всегда холодными пальцами, — ну хватит со своим скорбным выражением лица. Сергей усмехается, низко опуская голову, и отдергивает руку от реактора — но не отходит, сжимает второй рукой его плащ на боку и, кажется, хрипло и загнанно дышит. — Я думал, — говорит Сергей тихо, так и не поднимая взгляда, — я думал, они пустили тебя в утиль. — Ну, — он улыбается, приподнимая чужое лицо за подбородок и вглядываясь в янтарные глаза (импланты? или линзы?), — я ведь не совсем киборг. А пускать «квазимод» в утиль… Сергей смотрит ему прямо в глаза (впервые за последние полчаса), а потом обхватывает за шею обеими руками и утыкается в плечо, мелко подрагивая. Олег запоздало вспоминает, что полноценные люди, те, что из плоти и крови, чувствуют холод — а моросящий дождь не напоминает хоть что-то относительно теплое. — Сереж, — зовет он, носом зарываясь во влажные рыжие пряди (центры обоняния ловят что-то миндальное и немного терпкое), — пойдем домой. Сергей выдыхает ему в шею (он не чувствует этого, мастер еще не восстановил ему все поврежденные контакты у «человеческого» сектора платы) и кивает. Квартира Сергея находится в одном из тех районов, которые Олег про себя привык называть «ульями» — там, где куча богатых людей сбиваются в абсолютно одинаковые квартиры, расположенные в высоких каплеобразных зданиях. Дрон на входе осматривает его придирчиво и долго, пока Сергей не бросает раздраженно: «Это УСС Волков, идентификатор №01042610». Он бы вздрогнул, если бы не поврежденные контакты. Потому что они не виделись несколько лет, но Сергей _все еще_ помнит его идентификатор. В улье они поднимаются на самый верхний этаж, где находится квартира Сергея: весь верхний уровень, почти что самый настоящий чердак, если бы они жили в каких-нибудь девяностых. И только тогда Сергей срывается. Бросается к нему на грудь (утыкается носом почти что в реактор, и Олег в этот момент ненавидит себя свей душой) и плачет — просто плачет несколько минут, стискивая пальцами его плащ, и шепчет, шепчет о том, как он устал, как он скучал, как он боялся, что его, Олега, уже давно нет, что он — переплавленный металл каких-нибудь дронов-рабочих. И Олег — плевать на поврежденные контакты — целует его осторожно, нежно, и по волосам гладит невесомо, боясь задеть сильнее, чем следует (это металлическое тело такое грубое временами, что он даже почти скучает по себе-из-плоти-и-крови), и прижимает к себе, словно что-то хрупкое (Сергей и правда хрупкий, напоминает он сам себе, Сергей обычный человек, у Сергея в теле кости и мышцы, а не металл и провода, и сердце его — не реактор, качающий «топливо»). Потому что это — то, что сделал бы обычный человек. Потому что, пусть у него и нет давно живого человеческого сердца, ему никогда не нравились сережины слезы.