Холодные зимы

— …ери вагона закрываются. Следующая станция — "Невский проспект". Переход на станцию "Гостиный двор" к поездам третьей линии, — Отабек вытаскивает один наушник, мазнув взглядом по собственному отражению в окне. Вагон наполняется гудением, шумит, влетая в тоннель. Отабек поднимается, уступая место старушке и даже бровью не ведет на ставшее привычным «понаехали-понарожали». В Канаде уже на второй месяц косить перестали, убедившись, что пояс шахида Алтын не носит и пятьдесят родственников за собой привозить не собирается, а в Питере уже полгода живет, и слышит едва ли не постоянно. Тут либо вырабатывай иммунитет, либо до конца жизни всем не объяснишь. Он выныривает из подземных коридоров на эскалатор, подхваченный людской волной, состоящей из сонных и хмурых людей, плотнее запахивающих шарфы на горле. Накатывает какая-то сонная апатия, когда серое утро, посветлевшее, наконец, встречает его у здания спорткомплекса. Алтын тоже топит нос в мягком вороте свитера, вдыхая сырой мороз, и взбегает по ступенькам. Отпускают их уже к вечеру, когда на улице снова серо и слякотно, нападавший за день снег успел превратиться в малоприятную кашу. Юра идет рядом, раскидывая носами ботинок комья ледяной грязи. — Нет, ну ты бы видел! Такой тулуп, я аж охренел, думал, ты сейчас взлетишь! И приземлился так чисто, нет, я точно как-нибудь на телефон сниму, глянешь. Это пот-ряс-но, — он выговаривает по слогам, растопырив ладони перед отабековым лицом. Отабеку хочется поцеловать покрасневшие на холоде костяшки. — Обязательно, — они уже у метро, и нужно прощаться — Юре еще на автобусе добираться до квартиры Лилии, до самого залива. Отабек вздыхает: это совершенно не по пути, настолько не по пути, что в противоположную сторону почти. Мимо них скользят по улице машины, ослепляя на повороте фарами, у Юры в этом свечении вставшие колом от ветра волосы выглядят, как сияющее облако. Они обнимаются коротко, по-дружески. — Жаль, что Питер не настолько толерантный. Хочу тебя поцеловать прямо сейчас, — шепчет Плисецкий с нотками смеха и сожаления одновременно. — Тоже, Юр, — тот еще раз хлопает его по плечу и провожает взглядом, пока взъерошенная макушка казаха не теряется в районе спуска. *** Отабек с тоской смотрит в окно квартиры и думает рассеянно: завтра опять в метро нырять, ну что такое. Питерская зима, слякотная, промозглая, продуваемая всеми ветрами, не усваивается его организмом. Нет ни гор, заснеженными шапками торчащих в Алматы, ни предрождественских снегопадов Торонто, делающих все похожим на сказку. Только извилистые змеи заледеневших каналов и мокрые метели. Байк чахнет на подземной парковке до лучших времен, Отабек, отвыкший от общественного транспорта, чахнет тоже, задыхаясь в плотном трафике людского потока. Следующий день повторяет предыдущий с той лишь разницей, что Юра смывается сразу после тренировки, извинившись, обещая, что это в первый и последний раз он так кидает Алтына одного на борьбу с древними кранами комплексной душевой и непослушными замками шкафчиков в раздевалке. Отабек машет ему рукой, провожая взглядом выскакивающего в мороз Плисецкого, и расшнуровывает коньки. — Ну что такое? — спрашивает он двумя часами позже, когда в дверь коротко звонят. Неужто у соседки слева снова вырубило свет и нужно лезть в щиток, разбираться? На пороге, внезапно, стоит раскрасневшийся с улицы Юра. — Ну в общем я поговорил с Лилией, с Яковом, завтра выходной, можно оттянуться, я кино нам скачал, — он тараторит, стягивая задники зимних кроссовок и одновременно бросает Отабеку флешку. Тот ловит, потом ловит запутавшегося в ботинках Юру, едва не сорвавшего крючок вешалки, они смеются, добираясь до гостиной, где Алтын еще не успел даже зажечь свет. — Не включай, — просит Юра и светит им фонариком, пока они добираются до дивана и ноутбука. Отабек вдыхает мороз с его щек, целует треснувшую губу коротко и сухо. — Там форсаж, все части, какую хочешь? — Давай последнюю, не смотрел еще. Вдвоем на диване теплее, в квартире уютнее даже без света, вдвоем вкуснее пить чай, который хозяйственный Отабек, в отличие от Юры, заваривает в чайнике с кучей вкуснючих добавок. Вдвоем хорошо даже когда Юра сует ему под майку ледяные ладони и забирается верхом, загораживая экран. — Я тут подумал, — начинает он, неторопливо оглаживая живот кончиками пальцев, и Отабека немного ведет от простых касаний, от его присутствия, наполняющего пустующую квартиру осмысленностью и обжитостью, от тепла родного тела рядом. — Давай съедемся. Я нашел квартиру у самого комплекса, вдвоем потянем. И тебе не придется на метро столько отматывать, тебе же все равно не нравится. Мне не сдадут, я несовершеннолетний, а вот тебе запросто. Если доебутся, что рожа неславянская, мы Вите позвоним, он душу продал, чтобы торговаться, отвечаю. Алтын неверяще хлопает глазами пару раз, осознает все, что Плисецкий сейчас выпалил, серьезный весь, собранный, и сминает его в объятии, суматошном и беспорядочном. — Правда? Правда, Юр? А Лилия? — неверяще переспрашивает, боясь спугнуть собственную радость. — Ну не все же мне у нее на шее сидеть. Деда тоже за, говорит, с друзьями веселее. С друзьями, ага, — Юра смеется, челка закрывает глаза, Отабек гладит его по взмокшей в свитере пояснице у кромки брюк, размазывая капли пота по впадине позвоночника. И целует его в открытое горло. — И байк, байк обязательно перетащим, — продолжает Юра когда они отлепляются друг от друга, нацеловавшись. — Придется правда, его подальше отогнать, там парковка подземная есть. Но зато! — Зато смогу греть тебя по ночам, а не только зажиматься в раздевалке, — Отабеку на душе становится светло и весело, как от вида мандаринов на прилавках перед праздниками, промозглая серая зима за окном становится похожа на новогоднее чудо. Они не досматривают фильм, отвлекшись на дела интереснее, и ноутбук, тоскливо пискнув напоследок, отключается. Юра, раскрасневшийся и счастливый, полулежит на нем, опираясь локтями по бокам от головы. — А на нем вот совсем нельзя зимой гонять? — спрашивает. — Ну, может, резина какая специальная, или что там? — Нельзя, — Алтын мотает головой, диванная подушка давит на щеку. — На поворотах закладывает сильно, да и на таких дорогах расшибешься. Скользко. Ты чего спрашиваешь? — он щурится, ловит на себе хитрый взгляд. — Потому что ты порождение степи, — смеется Плисецкий, болтая в воздухе голой пяткой, пытается сохранить напускную серьезность. — Тебе нужен конь двадцать пять на восемь, даже если железный, и чтобы еще мясо под седлом вялить. — Кочевники вялят мясо под седлом? — переспрашивает Отабек так же серьезно, сдерживая улыбку. — Тебе лучше знать. Они все-таки смеются, громко, долго, потом Юра рывком садится, будто прыгнет сейчас, обводит грудные мышцы оттаявшими ладонями. Смотрит долго, выжидает, пока Отабек потеряет терпение. — Ну что? — Посмотрите на своего мужчину, — гордо выпятив грудь, Плисецкий зачесывает назад волосы и, улыбаясь, продолжает. — Потом на меня! Я на коне! Да, съехаться определенно хорошая идея.