Ромео и Джульетта

      Отблески мерцающего телевизора ложатся на лицо Фуруты разноцветными играющими бликами: тени под глазами и уголками губ становятся темнее, визуально западают глубже. На фоне его весёлой болтовни на периферии слуха лишь улавливаются обрывки фраз ведущего из дурацкого шоу, а потом и вовсе исчезают, растворяясь в его голосе, который выходит на передний план. Опершись на ручку дивана спиной, Канеки на секунду прикрывает слипающиеся глаза и, устало вытянувшись, вновь смотрит на Фуруту перед собой, который моментально улыбается, когда их ноги трутся друг о друга.       На узком диване так мало места — любое движение становится тёплым, немного непривычным соприкосновением их тел; необходимым контактом, к которому каждый пытается привыкнуть по-своему. Не то чтобы Канеки был совсем против порой чрезмерных желаний Фуруты дотронуться до него в нужный и ненужный (чаще) момент, воспринимая это как данность сложившихся между ними отношений недолюбленных детей, заполняющих тянущие пустоты друг друга холодной, боязливой лаской, которым не посчастливилось и уже не суждено стать серьёзными взрослыми.       Исходящее от чашки тепло приятно греет замёрзшие после долгой прогулки по холодным улицам Токио пальцы, и Канеки сжимает её в ладони, а второй гладит Фуруту по щиколотке, лежащей у него бедре, где задравшаяся ткань брюк оголила белую полосу кожи выше носка, и скребёт её когтями, отросшими на неправильно регенерировавшей руке: тёмная чешуя ползёт почти до самого локтя. Фурута делает вид, что не замечает прикосновений и ничего не чувствует — хотя чувствует, конечно же, — продолжая говорить, лишь на мгновение его губы едва заметно дёргаются, выдавая его с головой, на что Канеки довольно ухмыляется. Это забавно. Почти так же забавно, как и то, как он перебирает одной рукой в воздухе, жестикулируя так быстро, что движения начинают рябить в глазах помехами, а второй держит чашку идеально ровно, чтобы не расплескать на себя кофе.       — Вы не слушаете, но улыбаетесь, глядя на меня, и выглядите жутко. — Резкий голос выдёргивает Канеки из задумчивой умиротворённости. — Вам неинтересно? Мне замолчать?       Как много вопросов.       Канеки устало вздыхает, а Фурута смотрит ему в глаза, слегка поглаживая носком по внутренней части бедра, вроде бы привлекая внимание, или, может быть, это выходит на рефлексе.       Противоречия между «да, продолжай, рассказывай, я хочу послушать» и «заткнись, пожалуйста, хотя бы на минуту» не дают определиться, и, избегая прямого ответа, Канеки взмахом руки предлагает Фуруте приблизиться: не нужно говорить — он поймёт, ведь улавливает любое, даже самое быстрое движение в свою сторону, знает, что значит каждый мимолётный взгляд, который даже случайно задерживается на нём на секунду, и читает между строк все краткие, строгие фразы, полные невысказанных слов. Убрав чашку на стол, он становится коленями между ног Канеки и, опершись одной рукой в спинку дивана, нависает над ним.       — Ну? — Фурута ласково улыбается, но говорит нетерпеливо. — Что?       Чёрные волосы спадают на лицо Канеки, щекочут щёку, а жаркое дыхание Фуруты ложится на губы теплом, и он осторожно проводит по ним кончиком языка, слизывая горький вкус кофе, который Фурута только недавно научился готовить. Фурута не позволяет себе наклониться ближе и недовольно хмурится, но не пересекает невидимую черту, не оговорённую вслух шаткую границу между ними — правила, которые они негласно соблюдают.       Канеки осторожно убирает за ухо прядь его волос, которая спала на лицо, и когтями игриво задевает кайму, с улыбкой спрашивая:       — Что?       Когти скользят по щеке легко, даже не оставляя следов на коже, едва касаясь её, но достаточно, чтобы почувствовать холод прикосновений, и Фурута искоса поглядывает на них, словно пытаясь понять, нравится ему или нет.       — Зачем позвали? — нервно спрашивает он и переводит взгляд на Канеки. Смотрит в глаза, прищурившись, и усиленно поджимает губы, чтобы не сказать какой-то едкой фразы.       Как забавно.       — Звал? — мигом переспрашивает Канеки максимально серьёзно и проводит указательным пальцем по раскрытым губам Фуруты, спускаясь ниже по линии шеи. — Может, тебе показалось? — Красный платок на его шее затянут так неуместно и неудобно туго, что он рефлекторно дёргает за один конец, и аккуратный бант развязывается.       — Издеваетесь? — шипит Фурута, растеряв остатки сдержанности. — Очень мило, что вы сегодня в хорошем настроении… мммм… — Он замолкает, когда платок соскальзывает с плеча и падает на грудь Канеки. Несколько секунд он смотрит на него, а потом неуверенно переспрашивает, словно не веря своим глазам: — Даже настолько хорошем?!       — Возможно.       Фурута наклоняется — всего-то пара сантиметров между ними — и застывает на долгую секунду, испытующе долго глядя в глаза, без вопроса, можно или нет: знает же, что нет, а потом ложится всем телом на Канеки, елозит, устраиваясь удобнее, и, утыкаясь носом в шею, обдаёт горячим дыханием оголённую кожу. Они настолько близко, что своими линиями желаний пересекают одновременно «можно» и «нельзя»; настолько — прямо тело к телу — что даже через одежду не скрыть волнительного сердцебиения и вибрации лёгких при глубоких вздохах.       Под тяжестью Канеки быстро выдыхает и, прислонившись щекой к его голове, глубоко втягивает запах его волос, зарываясь в них носом, а Фурута что-то неразборчиво шепчет, прижимаясь плотнее. Одной рукой он трогает ворот рубашки Канеки, оттягивая его в сторону, второй гладит по боку, осторожно перебирая складки ткани и пытаясь ненавязчиво добраться до оголённой кожи.       Положив ладонь на его спину, Канеки проводит вниз до плотно затянутого ремня, кончиками пальцев подцепляет рубашку, заправленную в брюки, выдергивая её наружу, и проникает под неё, острием когтей проскальзывая по гладкой коже поясницы и выше — по впалой линии позвоночника. По телу Фуруты проходит крупная дрожь и моментально передаётся Канеки, как своя собственная, сладким теплом расходясь от головы до ног, заставляет его закусить губу, чтобы не издать ни звука. Фурута, который так уютно и удобно устроился на его груди, не поднимает глаз, продолжая утыкаться в шею, и Канеки полностью согласен — не уверен, что их взгляды сейчас, в такой первый момент оголённости и смущения друг перед другом, должны пересекаться.       Между ними так жарко, что Канеки кажется невыносимым находиться сейчас в одежде, которая мешает соприкоснуться голой кожей друг с другом. Скрестив ноги за спиной Фуруты, он прижимает его к себе и едва сдерживается, когда тот трётся о его пах. Через слои ткани он ощущает его возбуждение так открыто, совершенно недвусмысленно, что жар приливает к лицу. И Фурута чувствует то же самое — Канеки уверен. Втянув воздух со свистом, он сжимает пальцы на плече Канеки, словно сдерживаясь, и едва прикасается губами к бьющейся венке на шее, пробуя его на вкус. Горячий кончик языка скользит выше к острию подбородка, и у Канеки перехватывает дыхание вместе с тем, как Фурута останавливается.       — Вы пахнете достаточно вкусно, чтобы захотеть вас съесть. Хотя это должны были сказать вы, а не я. — Фурута целует кадык и протягивает прикосновения на долгую минуту, обдавая жаром кожу. — О, вам не страшно, командир? Я, может быть, говорю пугающие вещи?       Канеки проводит руками по его спине, прощупывая пальцами выступающие лопатки и позвонки, нажимая на них когтями, чтобы Фурута прижался ещё плотнее к его груди и перестал отвлекать бесполезными шутками, которыми он пытается отвести от себя избыточное внимание. Слабый выдох опять обдаёт шею теплом, и Канеки рефлекторно смыкает ноги, вдавливая Фуруту в себя — чем ближе, тем лучше, тем больше он может ощутить его всем телом, хотя одежда так мешает.       Канеки же прекрасно чувствует, как его кожа покрывается мурашками, как тело крупно вздрагивает, дрожит, как он прогибается в спине под жёсткими прикосновениями, как ему сейчас тяжело говорить вот так просто и не сбиваться от резких вздохов. И Канеки понимает, что ему нравится это ощущение полной податливости, полного подчинения перед ним, под ним. Без лишних слов и огрызок, которые остались где-то далеко, сейчас — и только сейчас — Фурута выполнит всё, что от него требуется; его слова — защитный механизм или акт вызывания к себе внимания — давно утратили свой смысл, ведь Канеки полностью сосредоточен на нём: он игнорирует их, не слышит, не воспринимает — незачем, пока они так расходятся с действиями. Ему нравится видеть Фуруту таким в какой-то мере слабым без всей его едкой ауры, которая окружает его непробиваемой стеной. Пробиваемой, оказывается.       Приподнявшись на локтях, Фурута тяжело дышит, словно только что пробежал километровку, и дёргает головой вбок в попытках убрать с лица спутанные волосы, что мешают взглянуть на Канеки двумя глазами, но не выходит, и он недовольно фыркает, а Канеки отводит прядь за ухо и кладёт ладонь на его щеку, большим пальцем с острым когтем надавливает на покрасневшую кожу до белого пятна. Фурута уже открывает рот, чтобы начать говорить-шутить-смеяться, но Канеки поглаживает его по лицу так медленно и аккуратно, что тот, не сдержавшись, прикрывает глаза и трётся о чешуйчатую руку, будто бы забыв, что собирался вновь говорить. Какая же нелепая слабость вот так желать ласки.       — Если так, то, может… — Его слова Канеки читает по губам, которые двигаются как в замедленной съемке.       — Может, — прерывает он, осторожно беря его за подбородок двумя пальцами, насильно заставляя нагнуться, и дотрагивается до губ так быстро, что успевает увидеть застывшее удивление в глазах Фуруты.       Второй раз, когда они целуются, хотя это больше походит на соприкосновение, и первый, когда Канеки выступает инициатором.       — А тогда, может, и… — вновь осторожно начинает Фурута и замолкает, поджимая губы.       — Может, — соглашается Канеки.       О, за такое растерянное выражение лица Фуруты с широко распахнутыми глазами и открытым ртом можно будет удивлять его чаще. Канеки поглаживает волосы, пропуская их сквозь пальцы, и крепко сжимает у затылка, тянет вниз, и Фурута послушно опускается, ведя кончиком носа вдоль торса по собравшейся складками рубашке, и останавливается около паха, качая головой из стороны в сторону, словно собирая запах, и шумно сглатывая скопившуюся слюну. Жар его дыхания обжигает кожу даже через одежду, как будто бы горячие руки скользят по обнажённому телу. Пальцы быстро ложатся на застёжку ремня, которую Фурута со злобным шёпотом открывает только с третьего раза и замирает, так и не притронувшись к ширинке, раздумывая, что делать дальше. В тишине его глубокие вздохи слышны так отчетливо и пошло, что Канеки едва сдерживается, но решает досчитать до трёх, а только после этого взять его за волосы и ткнуть лицом в пах, чтобы он уже что-то начал делать. На счёт два Фурута осторожно берёт собачку, расстёгивает молнию до конца, накрывая ладонью вставший член через плотно обтягивающие плавки, и опускает голову ниже, шумно втягивая воздух и тяжело сглатывая. От головы до кончиков пальцев проходит дрожь, и Канеки прикусывает себе губу, чтобы не застонать в голос, и елозит бёдрами в нетерпении. Тело такое податливое и возбуждённое, что мимолётное касание заставляет задохнуться воздухом; оно плавится и только и ждёт, чтобы до него дотронулись холодными руками, чтобы хоть немного сбавить жар.       Медленно стянув плавки, Фурута прикасается к покрасневшей головке, слизывая кончиком языка каплю смазки, и прикрывает глаза, словно наслаждаясь лучшим вкусом, а потом плотно обхватывает член губами. Тело рефлекторно выгибается дугой, и, не сдержав гортанного стона, Канеки разводит ноги шире, упираясь пятками в диван и подаваясь бёдрами вперёд. Ледяные пальцы с чёрными ногтями гладят по члену, заставляя Канеки прикрыть рот ладонью, чтобы не издать постыдных звуков — движения такие нежные, почти издевательские, и такие холодные, что остро ложатся на горячую кожу.       Канеки собирает его волосы в кулак, чтобы они не мешали наслаждаться просмотром — хочется увидеть всё до мелочей, каждое движение, каждый взгляд, — а Фурута поднимает голову и бесстыдно подмигивает, вбирая член глубже почти до основания, и трёт головку о щеку. Влажная от пота рубашка неприятно липнет к чувствительному телу, но Канеки полностью сосредотачивается на губах Фуруты, которые скользят по стволу, и толкается, проникая глубже в горячее нутро. Фурута одной рукой сжимает его талию под рубашкой, царапает ногтями кожу до боли, словно вымещает недовольство за грубое поведение Канеки, но тот едва ощущает что-либо кроме тёплых обволакивающих прикосновений, от которых все мысли исчезают. Упершись пятками в диван, он вскидывает бёдра и грубо давит на затылок, толкаясь в горло в последний раз. Ему приходится стиснуть зубы, чтобы не застонать, когда всё тело напрягается до боли, а потом по каждой мышце проходит сладкая волна, заставляя его обмякнуть и повалиться вниз.       Канеки глубоко вдыхает три раза и опускает взгляд на Фуруту, который облизывает припухшие губы, медленно поднимается и, упершись рукой около лица Канеки, смотрит ему в глаза, явно требуя похвалы, а тот не находит слов и лишь стирает с подбородка потеки слюны.       — Может, вы хотите что-то сказать? — давит Фурута. — Хотя вы не сильно хороши в разговорах, но может, стоит попытаться.       — Нет, даже не буду пробовать, — честно говорит Канеки и кладёт ладонь на его грудь, где бьётся сердце, ощущает сбитый ритм, а потом смещает её ниже по животу до паха, накрывая его рукой, и Фурута сдавленно выдыхает ему в губы. Его рука, которой он упирается в диван, сгибается в локте, и он утыкается лбом в плечо Канеки, а тот расстёгивает ремень, проникая ладонью под бельё, и дотрагивается до напряжённого члена. — Будет ли достаточно, если я сделаю так? — Он проводит большим пальцем по головке, размазывая выступившую смазку, и ловит носом терпкий запах, который перемешивается с его собственным.       Фурута ничего не отвечает, и Канеки принимает это за согласие, продолжая ласкать член, так быстро и жёстко, чтобы резкие стоны звенели в тишине отчётливо и громко. Тёплые капли падают на ладонь, пара на живот, пачкая рубашку. Вздохи Фуруты, такие жаркие и хриплые, не затихают ещё минуту, в которую Канеки успокаивающе гладит его по спине и позволяет лечь на себя. Местами они соприкасаются оголённой кожей, горячей и влажной от пота, и Канеки едва сдерживается, чтобы не сорвать с него всю одежду. Он смотрит на испачканную руку и проводит носом, пытаясь уловить запах Фуруты, который подозрительно следит за каждым его движением, беззвучно двигая губами и нервно царапая ногтями рубашку на плече Канеки. Дотронувшись кончиком языка до ладони, Канеки собирает белые капли и долго держит во рту, пробуя их на вкус, мешая со слюной, а потом сглатывает, не отводя взгляда от застывшего Фуруты, рефлекторно облизывающего свои губы, словно тоже хочет попробовать, но молчит.       — Фурута…       — Да?       Реакция такая быстрая, будто бы он только этого и ждал; ждал, соглашается про себя Канеки — Фурута действительно этого ждал.       — …нам нужно немного больше места.       — Да, — моментально отвечает Фурута с лучезарной улыбкой.       Канеки видит, каких трудов ему стоит воздерживаться от едких комментариев, что он даже кусает губы, чтобы не дать себе высказаться, и быстро встаёт с дивана, отходит к постели и медленно, пуговица за пуговицей, расстёгивает рубашку. Постукивая когтем по дивану, Канеки с интересом наблюдает, а Фурута продолжает раздеваться и терпеливо молчит, но через несколько минут в конце концов взрывается, закатывая глаза к потолку, а потом шумно выдыхает через нос, словно пытаясь успокоиться, и ласково произносит:       — Может быть, вы всё же вы встанете и начнете что-то делать? — Он улыбается так добро, что по спине пробегают мурашки, и Канеки поводит плечом, пытаясь избавиться от этого ощущения.       — Возможно.       Пуговица отрывается и со звоном падает на пол, а Фурута улыбается ещё шире, прожигая Канеки взглядом, способным вскипятить воду всего океана, и просто замирает на месте. Тяжело вздохнув, Канеки всё же встает и, подойдя, расстёгивает рубашку, не сводя взгляда с Фуруты.       — Тебе не нужно…       — Нет. Я гуль, — по-простому произносит Фурута, стягивая брюки. — Не делайте вид, что удивлены или напуганы. Я вам не поверю. И… Вы красивый, — почему-то, не оборачиваясь, бросает в пустоту, будто бы не комплимент, а так, констатация давно известного факта.       — Нет.       Канеки снимает носки, вставая на пол босыми ногами, и морщится. Изувеченное тело — сосуд чужих воспоминаний и болезненных эмоций, пустое, словно только что собранное из разных кусков, склеенное из разномастных обломков, — не может быть красивым.       — Почему?       — Если я так считаю — и этого достаточно. — Канеки понимает, что разговоры действительно не его.       Они стоят друг напротив друга, почти полностью обнаженные, босиком на холодном полу, переминаясь с ноги на ногу. Фурута смотрит с улыбкой, такой удивительно спокойной, которая просто не может быть такой спокойной сейчас. Положив ладонь на его бедро, Канеки нетерпеливо поглаживает когтями по коже и резко тянет на себя, прижимая Фуруту к своему телу, и, не получив отказа, проводит ладонями по спине, вовлекая в медленный поцелуй: лижет плотно сомкнутые губы, которые тот послушно размыкает. Фурута так горячо выдыхает ему в рот, что Канеки открывает глаза, чтобы увидеть его выражение лица. Подрагивающие ресницы, царапины от собственных когтей на щеке, которые превратились в почти исчезнувшие тонкие розовые полосы.       Легко взяв его за плечо, Канеки резко толкает его назад и, дождавшись, когда Фурута неловко упадёт на постель, снисходительно кивает в знак извинения. Раздвинув его ноги, он опускается между ними, встав коленями на постель, замирает около груди, вслушиваясь в стук его сердца, который отдаётся в голове, как свой собственный, и кладёт ладони на его бёдра, поднимаясь выше и поглаживая выступающие тазовые кости, пресс на животе, за что получает одобрительный выдох. Его тело очень красивое, и хочется трогать и трогать: прокаченные мышцы, выделяющиеся рельефом под светлой кожей, покрытой мурашками, и просвечивающая чернота тонких линий вен. О, и как оно приятно дрожит в руках от каждого прикосновения. Запрокинув голову, Фурута елозит бёдрами по кровати и, закусив губу, перебирает пальцами складки на простыне.       — Я хочу тебя спросить, — медленно тянет Канеки, продолжая изучать тело. Когти скользят по впадинам на солнечном сплетении. Осторожно, медленно, чтобы не поранить тонкую, бледную, как бумага, кожу. Он слышит, что перед тем, как ответить, Фурута чертыхается сквозь зубы, тихо, словно пытаясь сказать про себя, но нечаянно вырывается. Опершись на локти, он поднимается и терпеливо улыбается. Он ждёт. Даже молчит и смотрит в глаза, хотя Канеки хотел бы избежать этого.       — Да, Сасаки-сан, что вы хотите мне сейчас сказать? — Тон излишне вежливый, словно Фурута находится в кабинете CCG, готовясь к очередной придирке начальства, и Канеки ухмыляется.       — Будет ли тебе достаточно, чтобы тебя любил только один человек?       Улыбка Фуруты исчезает моментально, кажется, что он не находит слов, чтобы ответить. Он поджимает губы и смотрит пронзительно, не отводя глаз, словно выжидая, что всё решится само по себе.       — Я не знаю…. — выдыхает он, а потом вновь улыбается так широко, что Канеки хочется ударить ему в челюсть. Фурута гладит ладонью по его волосам, вплетая в них пальцы, и тянет назад, заставляя того запрокинуть голову. Он дотрагивается языком до нижней губы, быстро шепча: — …но, может быть, да, если он будет достаточно хорошо меня любить. И желательно сделает это побыстрее.       Толкнув Канеки коленом в бок, Фурута скидывает его с себя, становится коленями на кровать и выгибается в позвоночнике, упираясь руками в кровать и нетерпеливо царапая простыню. Выступающие лопатки и впалая линия выглядят так притягательно, что хочется дотронуться до них рукой, заставить прогнуться. Пальцы рефлекторно сжимаются, уже ощущая власть над чужим телом, и Канеки представляет, как когти впиваются в мягкую плоть и как выделяются его тёмные пальцы, покрытые чешуёй, на белой гладкой коже.       — О, — коротко выдаёт Канеки. — Понятно.       Он размазывает прозрачный гель по ладони, растирая его между пальцами, и жидкость толстым слоем расходится по коже приятным холодом. Вторую руку он кладёт на бедро и прижимается к нему вставшим членом, рассматривая, как Фурута с готовностью прогибается, и поглаживая напряжённую спину. Наклонившись, Канеки проводит языком по плечу и ждёт, когда Фурута вновь заговорит — он же так нетерпелив, он же не может просто заткнуться.        — А вы точно знаете, что нужно делать? — невинно спрашивает Фурута, повернувшись из-за плеча. — Прямо-таки точно?       Жаль, что он ещё может шутить.       Наклонившись, Канеки оттягивает волосы на его затылке до злобного шипения в ответ и трётся пахом об его бедро, и Фурута моментально выгибается в спине до хруста, как по рефлексу.       — Можешь не беспокоиться, — шепчет он, массируя когтями голову и перебирая пряди волос, и наблюдает, как Фурута пытается одновременно поласкаться об руку и потереться о член. У него такая тонкая кожа на шее — через неё видны переплетения тёмных линий вен, которые выделяются узорчатой паутиной, и от предвкушения сводит челюсть. Канеки проскальзывает влажными пальцами между ягодиц Фуруты, нажимая на сжатые мышцы, покрывает лёгкими укусами-поцелуями нити, ощущая губами пульсацию горячей крови в них. — Я вычитал в книгах.       Гортанный стон Фуруты выходит таким жарким и звучным, что режет по ушам и двоится в голове, а тело сводит в сладкой судороге. Протолкнув палец на всю длину, Канеки прижимается к его спине и водит носом по его волосам, втягивая запах, а Фурута прогибается ещё глубже, словно не боясь сломать себе позвоночник: ноги расползаются в стороны, и он едва не ложится грудью на постель. Потянув за волосы, Канеки заставляет его запрокинуть голову, и проводит языком от скулы до глаза, рассматривая лицо: его распахнутые блестящие губы, прикрытые от наслаждения глаза, совершенно чёрные, без единой мысли, влажная испарина на лбу. О, его можно брать и брать; ощущения, как будто бы трогаешь тёплый пластилин, который податливо мнётся под пальцами и можно лепить из него что угодно. Второй палец входит так же легко, проскальзывая в горячее нутро, которое сжимает со всех сторон, и Фурута двигает бёдрами назад, самостоятельно насаживается на них так быстро, что едва не захлебывается во вздохах-всхлипах, которые Канеки быстро слизывает с губ и вдыхает, как лучший аромат, который сносит голову хуже, чем ядрёный вкус свежей крови.       От томительного ожидания и постоянных прикосновений член ноет тянущей болью, и каждый раз, когда Канеки прижимается им к бедру Фуруты, даже через плотно сомкнутые зубы вырывается громкий вздох. Кажется, секунда — и всё пойдёт к чёрту; никакого самообладания не хватит, чтобы выдержать сейчас то, как красиво и пошло Фурута насаживается на его пальцы, сжимая в руках простыню и пряча лицо под опущенными волосами. На прогнутой спине отчётливо выступают худые лопатки, напряжённые мышцы под кожей и впалая линия позвонков, по которой Канеки ведёт острием когтей. Красные линии ложатся паутиной, которая моментально исчезает, оставляя за собой лишь едва различимые капли крови. Он выдыхает — звук получается каким-то слишком громким и хриплым — и давит на затылок Фуруты, вжимая его лицом в подушку, и проводит членом между раскрывшихся ягодиц, не обращая внимания на тихие, жалобно-молящие стоны, которые почти полностью глушит ткань, но чуткий гулий слух улавливает все без исключения, словно они разносятся у него в голове.       Толкнувшись бедрами, Канеки едва-едва проникает внутрь и судорожно хватает ртом воздух, когда тугие мышцы стягивают головку до сладкой боли, и дёргает Фуруту на себя за талию, впиваясь когтями в нежную кожу до крови, а Фурута сжимает в ладонях простыню до звучного треска ткани и гортанно стонет, срываясь на утробный рык. Его кожа моментально покрывается потом, мышцы выделяются под ней, а ноги расползаются шире, раскрывая ещё сильнее. Положив руку на его напряжённую спину, Канеки ведёт вверх до лопаток, успокаивая, и входит полностью в горячее нутро, плотно обхватывающее член, тяжело выдыхая от наслаждения.       Оглушающий стон Фуруты — как выброс эмоций, от которого от кончиков пальцев до головы проходит жаркая волна с мурашками, — взрывается в тишине. Обхватив его член, Канеки сжимает его у основания и останавливается, наблюдая, как Фурута нетерпеливо подается бёдрами назад, каждый раз срываясь на стон, который мешается с неразборчивыми проклятиями, и постепенно исходит на жалобные всхлипы.       Его тело такое гибкое и послушное, что хочется вдавить его в постель, и Канеки собирает его волосы в кулак, прижимая лицом к подушке, полностью выходит из него, а потом резким движение проталкивается обратно, заставляя Фуруту рвать рукой простыню и царапать матрас ногтями, срываясь на хриплый стон. Наклонившись, Канеки давит рукой на его спину, заставляя лечь грудью на постель, и двигает бёдрами так резко, что каждый толчок срывается с губ стоном. Напряжение в теле исходит на нет; перед глазами ложится мутная пелена, которая почти стирает восхитительный образ Фуруты, извивающегося под ним. Пульс стучит в голове так громко, словно молотком по металлу. Уткнувшись носом в его шею, Канеки изливается внутрь с рыком, от которого Фурута содрогается под ним, изнывая от желания.       Канеки толкает Фуруту в бок, и тот заваливается на постель спиной и моментально тянет к нему руки, желая обхватить за шею и притянуть к себе. Растрёпанный, с покусанными губами, красными следами на лице и совершенно чёрным взглядом, в котором нет мысли, кроме одного только желания, чтобы его взяли. Но Канеки становится коленями между его ног и, перехватив ладони, целует тонкие пальцы с чёрными ногтями.       — Тебе всё мало, да?       В широко распахнутых глазах он видит собственное отражение, почти стёртое темнотой — только пылающий какуган и изломанные красные щупальца кагуне. Слабая пульсация в какухо отдаёт в теле приятной покалывающей болью, будто бы он разминает затёкшую конечность.       — А вы можете больше? — голос Фуруты словно доносится через десятки слоев ткани.       — Да, — моментально соглашается Канеки, рассматривая, как щупальца оплетают их ноги от бёдер до ступней.       Канеки скрещивает их пальцы в замок и медленно опускается на правую сторону Фуруты, моментально сплетаясь ногами и прижимая его руки по обе стороны от его головы. Уткнувшись носом в его шею, он проводит языком до скулы, слизывая соленый слой с кожи, ждёт, когда он полностью растворится во рту, смешиваясь со слюной, и жарко выдыхает — да, вкус действительно прекрасный. Всё тело бросает в холодную дрожь от жажды, которая пульсирует в каждой клеточке короткими толчками, и Канеки стискивает зубы до скрежета.       Пара хвостов понимается выше по ногам, бёдрам и хаотично-слепо скользит по светлой коже груди, оставляя розовые следы на белом и задевая напряженные соски, и Фурута жадно подаётся вперёд, чтобы продлить прикосновения, и хватает воздух ртом. Он дотрагивается языком до гладкой чешуи, вылизывая её с маниакальным усердием, и погружает в рот. Тонкий кончик проникает внутрь, вбиваясь равномерно, сантиметр за сантиметром, трётся об щёку, выступая через натянутую кожу, и Канеки поглаживает пальцем, наблюдая, как слюна скапливается в уголках искусанных губ, и улыбается. Встав коленями на кровать, он смотрит на Фуруту сверху вниз, а два щупальца разводят его ноги широко в стороны, выставляя на просмотр напряжённый член со следами вязкой смазки, поблёскивающей на головке. Фурута тянет руку к паху, но Канеки ловит её и приковывает щупальцами к изголовью кровати, заставляя Фуруту захлебнуться возмущениями.       — Нет-нет, нельзя ещё, — Канеки надзирательно качает пальцем в воздухе, а кагуне за его спиной имитируют его движения и повторяют его слова десятками ртов.       Щупальце выскальзывает изо рта, и Канеки ловит его и поглаживает блестящую чешую, переводя взгляд на изнывающее тело Фуруты, который раскинулся под ним без возможности двигаться и лишь елозит бёдрами, беззвучно прося дотронуться до себя, смотрит так зло, что Канеки не может сдержать улыбки. Он тяжело выдыхает: о, взгляд Фуруты такой тяжелый, словно лёгкие сжимают в тисках, но это только забавляет. Канеки нравится так играть с Фурутой, раскрывая новые грани — кто из них что может, кто из них на что согласен, чтобы понять друг друга лучше.       — Командир, вы чудовище, — хрипит Фурута, но в его словах читается восхищение, чистое и полное.       — Я знаю.       Щупальца свободно балансируют в воздухе около тела Фуруты, изредка дотрагиваясь слюнявыми ртами. Их языки скользят по коже, оставляя влажные дорожки, а Фурута подаётся навстречу каждому прикосновению, желая получить их все или разорваться на части. Канеки подпирает его ноги своими под коленями и рассматривает, как пульсирующее красным щупальце скользит между бёдер, быстро проникая кончиком в растянутый анус, а Фурута выгибается навстречу, распахнув рот в беззвучном стоне.       Кагуне вбивается медленно, изворачиваясь как змея, и скользит по смазке, перемешанной со спермой, проникая всё глубже, растягивая мышцы. Канеки кладёт ладонь на лицо Фуруты, поглаживая покусанные губы. Чёрные когти размазывают влажные потёки слюны по щекам и подбородку, спускаются ниже на вздымающуюся грудь. Он наклоняется и равняет лица. Взгляд Фуруты просящий, и Канеки почти слышит звучание его мольбы в голове и его стоны, которые обжигают губы теплом, ощущает дрожь тела в болезненном возбуждении. Кагуне входят в тело монотонно, раз за разом проникая глубже, заставляя Фуруту извиваться на постели, словно на раскалённом металле, и срываться на проклятья, которые звучат так пошло, что Канеки замирает в восхищении.       Блеск в глазах Фуруты такой завораживающий, почти такой, как злость, пылающая изнутри. Кагуне вьются вокруг их тела, иногда прижимаясь шершавой чешуей к коже, и трутся, ласкаясь об неё. Два хвоста застывают возле лица Фуруты, и их языки скользят по его щекам, оставляя там влажные следы. Крепко обхватив два члена, Канеки двигает по ним ладонью так резко, что перед глазами всё расплывается от наслаждения, которая пеленой ложится на глаза.       Сладкий запах Фуруты, хриплый голос, злобные проклятия — всё смешивается в единую пульсирующую точку и разрывается где-то внутри огнём. Канеки изливается на живот Фуруты и клацает зубами в воздухе прямо перед его лицом, но тот смотрит ему в глаза, даже не моргая, и слизывает с его губ слюну и сдавленные стоны. Он подаётся навстречу руке с такой отдачей, словно готов сойти с ума без этой ласки, и кончает с болезненным вскриком, раздвигая ноги шире, позволяя кагуне вторгаться в его тело до максимума.       Щупальца замирают в высшей точке напряжения вместе с Канеки. Пульсация проходит пылающими красными волнами по всей длине щупалец, затухая на концах, и они распадаются на невидимые частицы в темноте. Сев на кровать, Канеки облокачивается на холодную стену и жадно хватает воздух, пропитанный их запахами, а Фурута, завалившись набок, закрывает глаза и сворачивается клубком, демонстративно отвернувшись. Недовольно цокнув, Канеки толкает его ногой в спину и давит взглядом, но тот не реагирует. Дотронувшись когтями до плеча, Канеки выводит на нём красные царапины, которые ложатся запутанным рисунком на полотне белой кожи, и Фурута, дёрнувшись, трагично вздыхает.       — Ну что вам надо?       — Ты молчишь.       На фоне Канеки улавливает едва слышное ругательство, после которого Фурута разворачивается к нему с сияющей улыбкой. — Сасаки-сан, вы меня утомили.       Его волосы спутались и сбились на затылке, и Канеки вплетает в них пальцы.       — Может, ты перестанешь звать меня так официально?       Канеки массирует когтями затылок, и Фурута прикрывает глаза.       — Хорошо, — мигом соглашается он и, подперев голову руками, тянет нараспев: — Ха-й-се-кун.       — Не надо, я передумал, — с улыбкой говорит Канеки и с силой прикладывает его лицом в подушку.       Фурута заливисто смеётся, но ткань почти глушит голос, а Канеки давит на затылок сильнее, чтобы звук смеха не проходил и вовсе, не отпускает руку, пока тот не вцепляется в его ладонь до крови.       Встряхнув головой, Фурута медленно поднимается и перекидывает ногу через бёдра Канеки. Его тело регенерировало полностью, только местами красные мазки крови остались следами от когтей, и Канеки кладёт ладони на его вздымающуюся грудь, слегка сжимая между пальцев соски. Гладкая, гладкая кожа, совершенно холодная и слегка влажная от пота. Вставший член упирается прямо между ягодиц Фуруты и скользит по смазке, а Канеки жарко выдыхает и прикасается губами к солнечному сплетению, водя языком по впалой линии между рёбрами. Когда Фурута дотрагивается до его члена, Канеки моментально подаётся бёдрами вперёд, впиваясь в его волосы и притягивая к себе для поцелуя, такого жадного, словно он необходим, как глоток воздуха.       Фурута упирается коленями в кровать и опускается на член так быстро, что влажные от пота пряди мельтешат в тяжелом воздухе. Напряжение его тела почти на пределе — проступает рельеф всех мышц под отливающей серебром коже. Сдавленно выдохнув, Канеки клацает зубами в воздухе, когда член входит, проводит ладонью его шее, большим пальцем нажимая на бьющуюся венку и ощущая бешеный стук пульса, как в своём теле, а Фурута прижимает руку сильнее, заставляя впиться в кожу до крови, проступающей красными вмятинами вокруг когтей, и срывается на утробный стон, который рвётся будто бы из глубины горла. Он чувствует физически недостаточность происходящего для того, чтобы заполнить оголённые тела и пустые души друг друга до краёв, до максимума, до предела; мало для них — человека, ненавидящего весь мир за одно только своё и его существование, и человека, не получившего даже толики должного внимания, уязвлённого со всех сторон, сокрытого от людских глаз, спрятанного в тёмных недрах, не испытавшего хоть капли людских эмоций и голодно пожирающего их сейчас, как дикий зверь, выпущенный из клетки по ошибке.       Канеки обхватывает шею — красные чешуйчатые пальцы плотно ложатся на белую кожу, смыкая её в смертельных объятиях. Побледневшее лицо Фуруты, закатившиеся глаза с застывшими слезами и распахнутый рот с кровавыми, воспалёнными укусами губами отпечатываются пылающей картиной в памяти, запечатлеваются страшным образом в сознании — белая маска с мазками красной туши на линии губ.       Картина перед глазами шатается из стороны в сторону, будто бы весь мир дрожит и двоится — Фурута как подвешенный, болтающийся в красной петле из его пальцев, вот-вот дойдёт до неминуемого пика — смерти. Хруст сломанных позвонков и сиплый хрип отдаётся в ушах, в самой голове, многократным сладким эхом, теша глубоко внутри прожигающую ненависть, словно поливая её ледяной водой; наслаждение, как после обрушения долгожданной мести на весь чёртов мир в лице одного человека. Рука, всё ещё сжимающая его горло, разжимается сама по себе, и его голова заваливается набок, как у сломанной пластиковой куклы. Лицо полностью замирает: даже зрачки в глазах перестают двигаться.       Канеки входит в него так резко, что тело Фуруты вздрагивает по инерции, а голова покачивается в воздухе от каждого толчка, болтаясь, как на верёвке. Его лицо постепенно растворяется во тьме, которая заволакивает глаза толстым слоем и забирает последние мысли, разбросанные по разным углам. От наслаждения тело выворачивает наизнанку, разрывает на части, и он с силой тянет Фуруту за талию, насаживая на член до максимума, и срывается на гортанный хриплый стон — почти крик.       Минуты или секунды, которые проходят в сладком забытье, заканчиваются, когда Фурута делает короткий выдох, и тьма складывается в чёткий образ. Фурута — нет, он не оживает — собирается, подобно механической игрушке, заново; где-то в своей голове Канеки слышит, как с тихими щелчками шестерёнки встают на место. Красные губы растягиваются в широкую улыбку, зрачки, сделав хаотичный круг, фокусируются на Канеки, пронзая насквозь иглами немых слов «вы меня понимаете, вы всё понимаете, вы всё чувствуете», а позвонки начинают срастаться с мерзким треском.       Его шея всё ещё изогнута под острым углом, взгляд застывает на Канеки, который видит в его глазах отражение себя: какуган, медленно пульсирующий в темноте, как кнопка детонатора, кагуне, возвышающийся за его спиной и распустившийся по комнате подобно древу с множеством ветвей, пронизанных красными линиями пульсирующих вен.       — Ты чудовище.       Обхватив шею руками, Фурута резко поворачивает её, одним движением возвращая голову в вертикальное положение, и хруст костей застывает в тишине комнаты, повисая в тяжелом воздухе.       — Я знаю.

***

      Тихое шлёпанье босых ног по полу звонко отдаётся в коридоре и вырывает из полудрёмы. Канеки приоткрывает глаза, видит Фуруту со сверкающей улыбкой, который стоит на пороге, и закрывает глаза, физически ощущая ядовитое «ну командир, вы вообще нормальный?» как кислоту на своём теле. Лениво потянувшись во весь рост, Канеки тяжело вздыхает: мышцы приятно ломит от ночной нагрузки.       — Я тут кое-что у вас взял, — коротко говорит Фурута, мельком оглядев халат на себе, — и это взял, — указывает пальцем на полотенце на голове, — и это тоже взял, — теперь на дымящуюся чашку в правой руке, — и вообще вот ваш кофе, — нервно добавляет и ставит вторую чашку на низкий стол возле постели.       Опустившись на край кровати, он снимает полотенце с головы и, повесив его на спинку, закидывает ногу на ногу, с улыбкой искоса поглядывая на Канеки. Мокрые волосы стали ещё темнее, почти как смоль на фоне светлой кожи. Вода стекает по вьющимся прядям, каплями падая на плечи и впитываясь в ткань, а некоторые сползают по шее, спускаясь влажными дорожками на грудь. Сев, Канеки шумно сглатывает, представляя, как хорошо было бы слизать их прямо сейчас, дотронуться губами до мягкой кожи снова и потереться о растрёпанные волосы.       Канеки медленно двигается ближе и застывает за спиной Фуруты, который проводит расческой по волосам, забавно морщится, когда зубья застревают в спутанных прядях.       — Можно я? — Он накрывает ладонью его руку, перенимая расчёску, а Фурута разворачивается и вопросительно вскидывает бровь.       — Вы хотите это сделать, командир?        — Да.       — Раз хотите — делайте. — Фурута послушно отворачивается, расправив плечи и приторно-едко шепчет: — Только нежнее, командир, нежнее, а не как вчера.       Канеки кладёт волосы на руку и осторожно ведёт по ним расчёской, а потом вплетает в них ладонь, перебирая их когтями, пропуская их сквозь пальцы, нежно массируя у корней, и Фурута издаёт блаженный стон-выдох, запрокидывая голову под прикосновения.       Волосы такие мягкие и шёлковые, что, не сдержавшись, Канеки прикасается к ним губами и ощущает сладкую влагу и мятный запах его же шампуня. Прижавшись грудью к спине Фуруты, он глубоко вдыхает приятный аромат, который отдаётся жаром во всём теле, и собирает волосы на затылке в хвостик, зацепив их резинкой. Дотронувшись губами до выступающего позвонка на шее, Канеки целует ниже, но понимает, что одежда вновь так мешает.       Кончиками пальцев подцепив халат Фуруты с двух сторон, он скидывает его с плеч и, наклонившись, ведёт языком, собирая холодные капли воды, сглатывая их со слюной. Кожа моментально покрывается мурашками, а Фурута вздрагивает всем телом, чуть прогибаясь в спине, и вытаскивает руки из рукавов. Положив ладони на его спину, Канеки разминает мышцы, нажимая пальцами на болезненные точки до сдавленного выдоха в ответ, и кладёт голову ему на плечо, слизывая влажный слой. Взгляд падает на пах Фуруты, где ткань встопорщилась бугром.       — Фурута-кун… — Канеки накрывает ладонью вставший член, и Фурута прижимается спиной к его груди. — Как же так?       — С вами легко, — выдыхает Фурута, чуть раздвинув ноги, и развязывает пояс. — Поможете?       Канеки трётся кончиком носа о шею, вдыхая сладкий запах тела, и убирает руку, чуть прикусывая кожу, нежно, совсем невесомо, только чтобы раззадорить. Дотронувшись языком до мочки уха, он сладко шепчет:       — Нет.       — Хорошо. — Фурута бесстыдно разводит ноги в сторону и кладёт ладонь на пах, пережимая его через халат и жарко выдыхая.       Тонкая ткань обтягивает возбуждённый член, и Канеки сглатывает, когда тонкие пальцы с чёрными ногтями очерчивают головку, а жаркий выдох обжигает щёку. Фурута оставляет там влажный поцелуй и бесстыдно стонет, лаская себя рукой по ткани, и Канеки сжимает пальцы на его плечах, впиваясь когтями, когда запах смазки разливается в воздухе и расходится дрожью вдоль позвоночника.       — Иди к чёрту, — рычит Канеки и, встав с постели, опускается на пол. Раскинув полы халата, он проводит когтями по ногам от ступней до бедра и, поцеловав колено, разводит их в стороны, выставляя напоказ подрагивающий член. Взяв его в руку, Канеки медленно проводит от основания до головки, нажимая большим пальцем на уретру до сдавленного стона в ответ.       — О, а вы умеете? — невинно уточняет Фурута и вновь выдыхает, а Канеки недовольно цокает.       Тяжёлая ладонь ложится на его голову, пальцы вплетаются в волосы на затылке, и он прикасается губами к нежной коже на внутренней стороне бедра, поглаживая остриями когтей чувствительную головку и размазывая по ней выделившуюся смазку.       — Вычитал.       — Как же много вы читаете…       Терпкий запах кажется таким дурманящим, что Канеки слизывает каплю моментально, а Фурута рефлекторно подаётся бёдрами вперёд. Ладонь, лежащая на голове Канеки, впивается в волосы и нагло давит, прижимая к паху, и он плотно обхватывает губами головку, жадно вбирая её в рот, ощущая, как тело Фуруты дрожит от каждого его движения. Вязкий вкус растекается на языке, и Канеки сглатывает, поднимая взгляд: затуманенные наслаждением глаза, распахнутые в стонах губы, высоко вздымающаяся грудь. Фурута выглядит таким расслабленным, словно готов рухнуть назад в секунду. Упершись рукой в постель, он стонет без стеснения, высоко запрокидывая голову и заботливо поглаживая волосы Канеки, который пытается расслабить горло, чтобы взять глубже.       — Вы раздражаете, — приторно-сладко шепчет Фурута с блистательной улыбкой.       Ладонь давит так сильно, что Канеки утыкается кончиком носа в пах, ощущая, как горячая сперма обжигает изнутри, и впивается когтями в ногу Фуруты до крови. Высвободившись, он кашляет, жадно хватая воздух, и поднимает злой взгляд на Фуруту, а тот, прикрыв глаза, тяжело дышит и довольно улыбается, кажется, бессознательно.       Сжав кулак, Канеки бьёт ровно в улыбку, но Фурута уклоняется, просто падая назад, и вытягивается на постели, вяло махая рукой в знак примирения-извинения. Устало выдохнув, Канеки ложится рядом, смирившись со своей участью, а Фурута кладёт голову на его подушку и смотрит в глаза.       — Вкусно было?       Канеки рефлекторно облизывает губы, а Фурута расплывается в широкой улыбке.       — Иди к чёрту.       — У вас же нет сегодня планов? Возможно, вы захотите провести день вместе? Например, сходить в кино или театр? Или куда вы обычно ходите, чтобы развлечься? Вы же ходите развлекаться? — Фурута смотрит на него с надеждой. —…Ходите же?       Бросив косой взгляд на окно, где вместо голубого неба растянуто серое полотно туч, Канеки устало выдыхает и утыкается в подушку, вслепую выискивая одеяло.       — Пожалуй, кино и театр мне не нужны. Ты достаточно хорошо играешь (каждый блядский день) в CCG, чтобы я хотел смотреть за ещё чьей-то игрой, кроме твоей.       — Вы слишком льстите, и, хем, у вас второй день подряд хорошее настроение. — Встав с постели, Фурута надевает халат с самодовольной улыбкой и подмигивает: — Не я ли этому причина?       — Нет. — Канеки указывает взглядом на шкаф, где плотным рядом выставлены книги, и серьёзно добавляет: — Можешь взять одну из них и начать читать вслух. Мне будет достаточно, чтобы день прошёл нормально.       Лениво потянувшись, Фурута вскакивает и в три шага оказывается возле шкафа.       — Может быть, нам стоит почитать по ролям? — Его пальцы скользят по корешкам, словно слепой читает названия по впалым иероглифам . — О, кажется, я нашёл кое-что подходящее. — Фурута берёт книгу в руки и быстро перелистывает . — Трагедии... о, тут есть «Ромео и Джульетта». Что может быть лучше?       Канеки прикрывает лицо рукой, а Фурута опускается на кровать рядом с ним, так близко, что они соприкасаются плечами, и выискивает край одеяла, быстро забираясь под него. Холодные ступни быстро накрывает ноги Канеки, и тот возмущённо вздыхает.       Бумага тихо шуршит под пальцами, когда Фурута перелистывает страницы, и Канеки, не сдержавшись, проводит когтями по верхней стороне ладони, оставляя тонкий розовый след, а потом прикасается к ней губами и зализывает царапины.       — Вы будете трагичным Ромео, а я милой Джульеттой. — Фурута эффектно поворачивает голову вбок и проводит по волосам, забранным в хвост.       — Хорошо, — соглашается Канеки, целуя выступающие вены. — Только давай начнём с момента, где я уже умер.       Фурута смотрит так обиженно и строго, что Канеки не может сдержать улыбку — это же так забавно, выводить по мелочам и наблюдать за реакциями, такими яркими, как взрывы в темноте. Промолчав с минуту, Фурута издаёт трагичный стон и закатывает глаза к потолку, словно взывая ко всем богам.       — Ну командир…